Конан и слепая богиня - [9]

«Терраса», блеснуло в голове Конана.

Верхнюю часть башни венчал стеклянный купол, по-видимому, возведённый позднее.

— Не думаю, что хозяин дома любит частые визиты гостей, — проронил киммериец, который не мог избавиться от ощущения, что за ним неотступно наблюдают.

— Однажды сюда попытался проникнуть взломщик. В те дни там ещё не было молотка. Он без проблем попал в башню. Советник шаха никогда не запирался. Никто так и не узнал, что случилось внутри. Тем не менее на всё ушло не больше времени, чем для очистки апельсина, и вор выбежал, отчаянно вопя, прямо в руки дворцовой стражи. Смертельно напуганный, он упал вниз к их ногам и взирал на них, как на спасителей, хотя и не получил ни единой царапины. И по сей день он никому не рассказал, что его так испугало, потому как онемел, лишившись дара речи. Вскоре после этого появился дверной молоток. Говорят, он обладает возможностью людским голосом предупреждать хозяина дома о непрошеных гостях. Но до сих пор это никто не решился проверить, — злорадно добавил сопровождавший Конана охранник. Это были первые слова, которые он произнёс за всё время.

Киммериец выразительно взглянул на Бартакуса, но ничего не ответил. Ему стало ясно, почему Шагия не могла найти другого исполнителя своего замысла. Все воры в городе, безусловно, знали о скверной и крайне дурной репутации бастиона Дахомана, и башню обходили стороной.

Они вернулись во дворец, когда зашло солнце, а слуги разжигали факелы. Конан был сосредоточен и старался запомнить все закутки и повороты коридоров, застекленные беседки с терракотовыми скульптурами быков и коней, гобелены, искусно украшенные геометрическими узорами и пронизанные рельефными изображениями, показывающими сцены сражений, охот, придворных церемоний и шествий покорённых народов. Бесшумно ступая по разноцветному мозаичному полу, он шёл мимо искусно вырезанных из тёмного морёного дуба диванов, покрытых шелковыми накидками с грифонами.

Конан остановился перед портретом всадника в натуральную величину, в золоченой раме с разноцветными драгоценными камнями. Сапфиры, рубины и изумруды светились во мраке коридора и отражали мерцание пламени. Даже одного из этих камней было бы достаточно для бедной семьи из городских предместий, чтобы они могли безбедно прожить целый год. С холста картины на Конана властно взирал прекрасно сложенный вельможа. Пронзительные чёрные глаза подчёркивали властность и авторитарность прирождённого предводителя, преисполненного могущества.

— Кто это? — спросил Конан.

— Не узнаёшь нашего шаха, варвар? Правда, уже пятнадцать лет минуло, как её написали, но даже тогда его нарекали «Ара Великолепный», — усмехнулся командир стражи, демонстрируя очевидную на его взгляд осведомленность цивилизованного человека.

— Я не знаю твоего шаха. И тебя я размажу прямо об его двери, если ты не сменишь тон или ещё раз посмеешь заговорить со мной в подобном духе, — прорычал Конан.

Напряженность, мгновенно вспыхнувшая между двумя воинами с мгновения, когда они вышли, чтобы осмотреть замок, выплеснулась наружу с удвоенной силой. Долгое время они стояли под портретом с руками на рукоятях мечей и впитывали горящими взорами испепеляющее пламя взаимной ненависти двух различных миров.

С одной стороны — дикий северный варвар со смертоносным ледяным пламенем в прищуренных голубых глазах и гривой чёрных волос, с другой — гандермандский наёмник с аккуратно подстриженной бородой и светлыми волосами, заплетёнными в хвост на затылке, чьи серые глаза выдавали насмешливое высокомерие, свойственное людям, обладающим властью и могуществом. Он был немного ниже Конана, но не менее широкоплеч.

Затем командир стражи отступил на шаг назад.

— Моя госпожа, к сожалению, не захотела бы, чтоб я убил тебя здесь и сейчас. Но поберегись. Если мы когда-нибудь встретимся в городе, я разделаюсь с тобой раз и навсегда. Бичом, а не клинком. Жаль марать благородную сталь о дикаря.

— Надеюсь, что встретимся, — прошипел киммериец, не скрывая жажды крови. Бартакус молча повернулся и пошёл в палаты своей госпожи. Конан немного задержался у картины, а затем последовал за ним. В кармане его играл изумруд величиной с ноготь большого пальца, который несколько мгновений назад покоился в орнаменте рамки портрета шаха.

* * *

Вдоль ярко освещённых стен пиршественного квадратного зала с приподнятым постаментом стояли вооружённые воины. Их посеребренные доспехи и заострённые шлемы напоминали облачение заморийской королевской гвардии и отражали вспышки сотен факелов. Плачущий голос флейты дополнял приглушенные аккорды тунбура. Негромкий женский голос пел о любви.

Шагия собиралась шагнуть внутрь, когда тощая ладонь вдруг неожиданно схватила её за локоть и грубо втолкнула в нишу, укрытую гобеленами радостных расцветок.

— Удели мне чуточку своего милостивого внимания, пока твой господин и повелитель занят происходящим на сцене, о очаровательная! — иронично обратился к ней мягкий голос.

— Это не только мой господин и владыка, но и твой, Дахоман, — одёрнула его наложница и быстро осмотрелась. — Это надо помнить и иметь в виду, по крайней мере, здесь, где каждый может нас увидеть, — мягко и тихо прибавила она, когда убедилась, что их никто не услышит.