Комната - [22]

Во время поездки они обсуждали предстоящие слушания и расследование со стороны Сената. Они были воодушевлены. Их усилия наконец-то стали приносить плоды. Они привлекли внимание не только общественности, но и законодательных органов штата. Они понимали, что теперь им придется работать в разы больше, но по крайней мере теперь они видели, что их цель достижима. Это не конец. Все только начиналось.

Интервью, которое он дал после процесса, вышло в воскресном приложении. Это интервью было дополнено фотографиями, сделанными в различных тюрьмах и изоляторах, живописно демонстрировавших плачевные условия, в которых были вынуждены существовать осужденные. (Нет. Нет. Это будет на следующей неделе.)

Реакция на интервью была даже более благоприятной, чем ожидалось. Читать и отвечать на письма стало полноценной его работой. На следующей неделе вышла первая из серий статей с шокирующими фотографиями. В них снова и снова подчеркивалось, что люди, вынужденные находиться в таких ужасающих условиях, не являлись осужденными, но теми, кого просто обвинили в преступлении и которые согласно закону являлись невиновными, пока не будет доказано обратное.

Самой шокирующей была статья о несовершеннолетних, которым приходилось спать на полу, и которые страдали от недоедания, прочем многие из них даже не были обвинены в каком-либо преступлении, а находились там потому, что их родители были больны или по каким-то причинам не могли о них позаботиться и им негде было жить. Их единственным преступлением было отсутствие жилья. (энергичный кивок, да, это было неплохо, и он снова удовлетворенно кивает.)

Он знал, что у Кэпитал Билдинг собрались репортеры, телевизионщики, фоторепортеры из газет и ему зададут множество вопросов, пока он будет идти ко входу в здание, но он хорошо подготовился. Он просто будет продолжать говорить правду и выбивать почву из-под ног властей, издевавшихся над ним. Их кампания освещалась прессой по всей стране настолько интенсивно, что законодательное собрание Штата чуть ли не умоляло его, Дона и Стейси дать показания. И пусть в атташе-кейсах Дона и Стейси полно фотографий и всевозможных документов, он знал, что именно он является ядром, вокруг которого вращается вся кампания. Свидетельские показания, отчетность, статьи, фотографии и тому подобное, безусловно, важны, но именно его свидетельство встряхнуло общественность. У них были факты, но просто фактов обычному человеку мало. Он же был живым свидетельством. Он придавал значимости этим фактам.

Когда они добрались до здания законодательного собрания, их уже ожидала группа журналистов. С уверенным видом он направился в их сторону. Там присутствовали представители всех медиа, и многих репортеров он знал по имени, поскольку немало с ними общался. Он помахал рукой тем, кого узнал, и спокойно начал отвечать на вопросы журналистов прессы, радио и телевидения, снимаемый со всех выгодных ракурсов камерами. После нескольких минут, проведенных с прессой, он проследовал в здание законодательного собрания в сопровождении Дона и Стейси.

Интерьер здания напомнил ему о суде. Он не мог объяснить, по какой именно причине. Возможно, дело было в мраморной облицовке длинных коридоров или в том, как разносились по этим коридорам звуки их шагов, а может, этому способствовали высокие потолки и массивные деревянные двери. В любом случае, неважно было, что именно напомнило ему о здании суда, – главное, ему нравилось то, что он чувствовал. И с каждым щелчком каблуков по мрамору поток чувств усиливался. Он наслаждался воспоминаниями о том, что чувствовал, впервые попав в здание суда, о пронизавшем его до костей холоде, о том, как его таскали повсюду, словно пса на поводке, вынуждая угодничать перед каждым в зале суда – даже перед тем придурком, который называл себя его адвокатом, а потом отвернулся от него и даже пальцем не пошевелил, чтобы его защитить. Ему хотелось навсегда запомнить этот день. День, когда он стоял перед судьей в качестве обвиняемого, абсолютно беззащитный перед судебным беспределом. Сраные копы внаглую врали, а этот мудак, его защитник, только задницу судье целовал, вот и все. Ох, как же ему хотелось, чтобы их задницы вечно горели в аду. Как же ему хотелось медленно – дюйм за дюймом – содрать с них кожу, наслаждаясь их воплями, а потом оторвать им яйца. Сколько раз он сжимал зубы от злости так, что казалось, вот-вот треснет челюсть. Сколько раз он сжимал кулаки так, что казалось, пальцы вот-вот проткнут его ладонь. Даже сейчас он услышал, как захрустела его челюсть и побелели костяшки пальцев, сжатых в кулаки, когда спазм ярости пробежал по телу. Но в этот раз все было по-другому. Вот уж без сомнений. Мрамор был таким же холодным, потолки такими же высокими, а двери такими же тяжелыми и массивными, но в этот раз вместе с гневом и горечью в его теле ощущалась прекрасная теплота. Все теперь было по-другому. Огромная разница. Он больше не являлся неизвестным, незначительным, бессильным никем, человечком, над которым издевались тупицы-садисты и безликий закон. Теперь он был кем-то. Кем-то, с кем нужно было считаться. Просто вышвырнуть со службы этих двух ублюдков-полицейских было недостаточно. Это только начало. Он собирался потрясти государство до самых его основ, и на этом он не остановится! Он будет бороться до самой смерти, если потребуется. Весь мир увидит, насколько гнилая и коррумпированная их система. Даже если Стейси и Дон решат прекратить борьбу, он ее продолжит один. Он никогда не прекратит борьбу. Никогда.