Комната на Марсе - [31]

– Ты, случаем, говоришь не о Смоки из Белл-гарденс? – спросил Конан. – А?

О нем самом, сказала Сэмми.

– Смоки был твоим приятелем? Я из Белл-гарденс, и Смоки, которую я знаю, это женщина.

– Я этого не знала, когда познакомилась с ним, – сказала Сэмми. – Он нарисовался в этих штанах в обтяжку – как они называются? – и с такими маленькими белыми ракушками на шее, и мы стали тусить – у него был пузырек «ангельской пыли», – и следующее, что я помню, это что я в мотеле в Уиттьере и прошло два дня.

– Ракушки пука, – сказал сержант Маккинли по громкой связи.

Он был в наблюдательной комнате, за зеркальным стеклом, и слушал наш разговор через микрофоны направленного действия.

– Я просыпаюсь и совершенно не помню, как я туда попала. На мне повсюду засосы, и рядом со мной спит этот тип, Смоки. Мы оба, как это сказать, были без одежды. Я заглянула под простыни, и у него там внизу было как у меня. Я была в шоке. После этого мы были вместе два года.

Смоки могла завести любую тачку.

– Она угоняла машину, в которой мы зависали, потом мы стирали отпечатки пальцев и бросали ее.

Как-то раз они повздорили, после чего Сэмми попыталась купить героин в закусочной в Комптоне. Смоки прикатила туда, ревя мотором, в жутком цементовозе с крутящейся бетономешалкой. Сэмми прокричала сквозь тарахтение, чтобы Смоки вырубил ее.

– Я не могла покупать дурь, когда рядом тарахтела бетономешалка, так что я стала уходить, чтобы отвязаться от Смоки с этой тарахтелкой, а она ехала за мной на той же скорости. Никакой дилер не стал бы продавать мне ничего, с таким фоном. Я ору «выруби ее», как она называется, эту крутилку, а она мне: «Я не знаю, как». Все, что она могла, это включить передачу и тронуться с места. Мы орали друг на друга, и наконец я залезла в кабину, чтобы разобраться без свидетелей. Мы катаемся по округе в этой бетономешалке и понемногу успокаиваемся. Я уже не бешусь. Водитель оставил на сиденье коробку с ланчем. Я открыла ее, собираясь выпить его сок и съесть сэндвич, какой там мог быть, а внутри коробки был бумажник этого чувака. Мы со Смоки снова стали драться. Она почему-то решила, что раз она угнала бетономешалку, то и бумажник ее. Нет уж. Извини. Я взяла наличность и вылезла. В наших отношениях было немало таких драматичных моментов. Мы по-разному смотрели на разные вещи.

Когда в тюрьме объявляли особый режим (наибастывали по-нашему), нас не выпускали на прогулку. Иногда из-за тумана. Или из-за нехватки персонала. В мою третью неделю это случилось из-за того, что заключенная общей категории вышла за границу миндального сада. Только тем, кому осталось до выхода шестьдесят дней, разрешают работать в саду, находящемся за стенами тюрьмы. Девушка, совершившая такое, запорола все. Бетти узнала об этом по телевизору и прокричала новость по вентиляции. Эту девушку взяли в доме ее матери. Она направилась прямиком домой. Сэмми сказала, что никому еще не удавался успешный побег из Стэнвилла.

– Одной пожизненной по имени Энджел Мари Яники это почти удалось. Она была близка к цели. То есть вот на столько.

Она припрятала одежду во дворе, комбинезон механика и бейсбольную кепку, чтобы прикинуться одним из рабочих. Кто-то достал ей пару кусачек. В день, когда тюрьму окутал туман из долины, плотный, как молоко, она работала в незаметном со смотровой вышки месте, сбоку главного двора. Она прорезала дыру в заборе, выбралась наружу и пошла вдоль дороги. Но ее заметил надзиратель, выходивший из тюрьмы, и что-то заподозрил. Дороги вокруг тюрьмы не предназначены для пешеходов. По ним может ездить только сельхоз-техника и тюремный транспорт. Ее поймали через несколько минут. Теперь в Стэнвилле забор под электричеством. Электрифицирован, как сказала Сэмми.

– Только тронешь – и поджаришься.

– А если спрятаться внутри грузовика? – спросила я. – Как думаешь, они их проверяют?

– Они шмонают каждую машину.

– Тогда подо дном. Привязаться к днищу.

– У них зеркала на колесиках. Они заглядывают под все машины. Ты сможешь выбраться, только если у тебя любовник с вертолетом, который сможет перестрелять охрану на вышках и приземлиться во дворе. Или, может быть, если прикинешься, что ты серьезно больна, и тебя отвезут в больницу в Стэнвилле, и там тебя будет ждать целая команда, готовая отбить тебя гранатами и штурмовым оружием, и с вертолетом, и чтобы у них был для тебя новый паспорт, наличность, все, что нужно, наготове.

На пятой неделе в карцере Конан на прогулке рассказал нам, как его однажды посадили в мужскую тюрьму.

– Я был на остановке где-то в долине, и меня загребли вместе с гомиками, но я решил не разубеждать их. Никого ни в чем не разубеждай, потому что чьи-то заблуждения могут стать твоим везением. Ты ждешь, смотришь, как оно пойдет, смотришь, не будет ли тебе гешефта с их заеба. Они продержали меня там полночи, а потом повезли в Старый город. В СИЗО был аншлаг, так что, если ты не чикса, тебя оформляли практически не глядя. У меня была зажигалка, и они даже не заметили. Просто сверкнули мне в дырку и сказали: следующий. На допросе меня спрашивают: ты гей? Я говорю: да – всегда говори правду, когда можешь. Они спрашивают, в какие клубы я хожу, что там наверху, и я говорю наугад, и это прокатывает. Дальше коп говорит: как звать вышибалу? Я говорю: Рик. Он спрашивает: ты уверен? Ага, говорю, но засыпалась, и коп говорит: пошел на хуй отсюда. В голубые общаги берут только реальных педрил. Не будет тебе зумбы, приятель. Копы несколько раз повторили мне это. Не будет тебе зумбы. Типа, если бы меня приняли в главный обезьянник Лос-Анджелеса, я бы смог записаться на курсы зумбы. А я даже не знаю, что за зумба такая