Комбинации против Хода Истории[сборник повестей] - [18]

Панкеев неприязненно бросил Володе:

— Нам о вас уже всё известно! Человек вы, кажется, неглупый. Но, — засмеялся издевательски, — не там ищете дурее себя. Не там!

— Господин поручик, не об нём разговор! — вмешался Быбин. — Вы этих проверьте.

Барышня, обежав огромный письменный стол, за которым сидел офицер, пригнулась за его спиной, будто на неё вот–вот набросятся и растерзают, — зарыдала, захлёбываясь:

— Я ни в чём не виновна! Мне к… генералу! Я обращусь… Папа расстрелян красной сволочью…

Напирал на поручика и «лапоть», выкладывая из кошёлки на стол каравай хлеба, шмат жёлтого сала, глаженые портянки:

— Извольте проверьте! Сын у меня доброволец! Сыну привёз… со всей душой против красных, а меня виноватят…

— Ладно! — раздражённо остановил Панкеев.

Шикунов, доброжелательно улыбаясь, негромко, но настойчиво высказал:

— Пареньку бы сделать допрос.

Мальчишка, бледный, заплаканный, стоял напротив стола, впивался взглядом в лица барышни, Ромеева, офицера.

— Напугали тебя? — спросил Панкеев.

— Мало что не убили, — вставил мужик.

Панкеев с начальственной благосклонностью уведомил подростка:

— Бояться не надо. Если ни в чём не замешан, тебя не накажут.

— Конечно, не замешан, господин офицер! — вскричала барышня, глядя в глаза пареньку.

Поручик счёл необходимым прикрикнуть:

— Пра–ашу не вмешиваться! — и обратился к мальчишке: — Повтори всё, что ты давеча рассказал.

Тот протянул серебряный крестик и образок на плетёном шнурке.

— Мать наказала гайтан отцу передать… Сказывали, отец в Сызранском полку…

— О знакомстве с этими двумя людьми повтори! — потребовал офицер. — Что ты рассказывал о месте встречи, о китайце?

Мальчишка заревел:

— У-уу! Не убивайте… со страху вра–ал…

Кто–то из солдат фыркнул:

— Ну–ну…

— Со страху так не врут! С именами, с кличками: и всё — в один момент! — заявил в упрямой убеждённости Быбин. — Не–ет. Вы его без них допросите. И агентов с ним пошлите к китайцу, к голубятникам.

— Учить меня не надо! — перебил Панкеев, понимая с обидой, что не мог бы

придумать ничего умнее предложенного солдатом.

Опять кричала барышня: о расстрелянном красными отце, о том, что пожалуется генералу. «Лапоть» упорно толковал о сыне, который «по своей охоте против красных пошёл». Шикунов, Лушин поддерживали Быбина. Сизорин пытался что–то сказать в защиту «дяди Володи». А тот — весь подобравшийся, с потным лицом — стоял недвижно, следил за офицером, как невооружённый человек, встретив в лесу волка, следит за ним: кинется или зарысит своей дорогой?

Панкеев, чей взгляд на дело изменился, приказал всем выйти в коридор, оставив Ромеева. Поручику весьма не понравилось, как барышня смотрела в глаза мальчишке, крича, что он ни в чём не замешан: словно внушала. Не верилось, что тот со страху выдумал про китайца, голубей, сочинил клички. Замечание Быбина на этот счет было неопровержимо. Подозрительным казался и мужичонка в лаптях: чересчур складно, прямо–таки заученно, твердил о сыне — и чересчур смело.

Этими тремя следовало заняться.

Но… всё меняла личность Ромеева. Что если начальствующие эсеры набросятся на него, своего давнего ненавистного врага? А трое… разумеется, невиновны! — раз их обвиняет Ромеев.

Поручик сказал ему доверительно:

— Каждую минуту ожидаем Роговского. К пакгаузам сведут вас! Понимаете? Или повесят, на водокачке.

У Володи сузились зрачки:

— У вас одни эсеры верховодят? А офицеры? Неуж не вникнут, что я — нужный, не отстоят меня?! Я ж к вам с этой надёжей пробирался…

— Здесь, в городе, власть у эсеров, — в словах Панкеева прозвучало сожаление. В душе он был кадетом, эсеров не любил, считая их утопистами, притом, кровожадными. — Тебе надо на фронт, в боевую часть, — перешёл он на «ты», — к Каппелю, под Нурлат. Каппель тебя не выдаст. Немедля и отправляйся.

Сказав это, удивился себе: чувствовал странную симпатию к Рыбарю. Тот горячо зашептал:

— Мне уйти — пустяк! Хоп — и нету меня! А шпионам — воля? Вы ж сами поняли их. Я вижу!

— Пойми ты меня! — так же возбуждённо заговорил Панкеев. — Арестую — а их выпустят. У меня будут большие неприятности, почему не тебя, а их схватил.

Ромеев вдруг выбросил левую руку и стал зачем–то тыкать себя в грудь указательным и средним пальцами:

— Глядите вот, господин поручик! Глядите! Не для себя ж я вас умоляю — в работу их взять! Вся организация ихняя будет у вас в руках. Для кого я стараюсь?! Какая мне–то прибыль?!

Офицер решил:

— Сделаем так: отведёте их к воинскому начальнику. Это за площадью. Расскажете ему всё, что и мне. Только про меня не упоминайте. Может, он их задержит. Пришлёт ко мне посыльного — а я начальству доложу о них так, чтобы ты не фигурировал. Больше ничего не могу. И давай уматывай отсюда!

***

Когда вышли на привокзальную площадь, Ромеев обронил:

— Сперва в ту сторону, к нужникам!

Барышня продолжала громко возмущаться, не желая идти. Володя, с револьвером в руке, встал к ней вплотную, приблизив окостеневшее в бешенстве лицо к её лицу:

— Идите!

Она отскочила и пошла. Около дощатых выбеленных известью уборных Ромеев остановил задержанных, кивнул на нужники:

— Кому не надо — не неволим, — мигнул Быбину, Шикунову. — А мы заглянем.