Колымская повесть - [70]

Я глянул на бабушку Мэлгынковав и беспомощно развел руками. Ей, понятно, тоже хочется играть со мной, но напарника здесь, как и у нас на заводе «Ковкий чугун» менять не принято…

Но поиграть на второй день нам не удалось. Пришел с ремонта трактор, и нужно было кочевать. Бабушка Мэлгынковав должна отправиться первым рейсом, поэтому загодя свернула свою палатку, и мы временно переселились к бабушке Хутык. Вместе с нами переменили место жительства пять наших щенков и их мама Пурга, отчего в яранге бабушки Хутык стало по привычному весело и колготно, как и в палатке бабушки Мэлгынковав.

У нас на Украине говорят: «Два раза переехать, все равно, что один раз погореть» У оленеводов — совсем наоборот. Они любят кочевать и каждый переезд для них пусть небольшой, но все равно желанный праздник. Что ни говори, а жить в глуши скучновато, здесь же: новые места, новые встречи, новые события. На время перекочевки люди надевают нарядные кухлянки и малахаи, любая работа выполняется сообща, все радостные, доброжелательные.

Рита тоже кочует первым трактором, поэтому тоже сняла свою палатку и тоже перешла жить к бабушке Хутык. На это время бабушка Мэлгынковав вынуждена установить с невесткой перемирие. Она ест с Ритой за одним столиком и даже подливает ей в чашку свежего чая. Разговаривают между собой свекровь и невестка о тракторе, который отправился на перевалбазу заправляться, и возвратится только к вечеру, о директоре совхоза, отдавшем квартиру деда Хэччо директору музыкальной школы, и, вообще, о всякой всячине. Лишь о Николае Втором бабушка Мэлгынковав и Рита благоразумно не упоминают и словом. Перемирие, так перемирие!

Бабушка Хутык и себе помаленьку готовится к перекочевке. Сворачивает и связывает оленьи шкуры, перетряхивает кухлянки, подтаскивает поближе к сваленным в кучу вещам нарты и запасные жерди. У нас один трактор на две бригады. Если он дежурит у нас — кочуем на тракторных санях, а нет — ловим пряговых оленей и кочуем на нартах. Сейчас у нас будет трактор, а нарты последуют цугом, привязанные к тракторным саням.

Мне более по душе кочевать на оленьей упряжке, остальные предпочитают трактор. Он сильнее любого оленя, удобнее и надежней, а на упряжках пастухи успеют накататься и зимой. Благо, снег лежит здесь месяцев восемь, нередко и дольше. И вообще, песню «А оленя лучше» придумал кто-то из заглянувших в гости к оленеводам городских поэтов. Они этого поэта прокатили на нартах вокруг стойбища, его и потянуло на лирику. Самим пастухам сравнить оленью упряжку с пароходом, тем более, самолетом, не придет в голову.

Между тем бабушка Хутык достала из-под брезента пошитую из выделанной оленьей кожи большую плоскую мунгурку. В ней она хранит шаманский бубен.

Подхожу к бабушке Хутык и, как можно уважительнее, прощу разрешение взглянуть на него. Наверное, добрый Дух Кочевья успел коснуться ее сердца, потому что старая шаманка тут же отдала мне бубен, и даже чуть улыбнулась. Я забрался на сложенные в глубине яранги мешки с одеждой, осторожно развязал тонкие ремешки и вынул отозвавшийся таинственным гулом бубен. В руках он оказался куда больше, чем я ожидал. Кожа на бубне тонкая, прямо просвечивается насквозь, и маслянистая на ощупь. Словно ее сделали из донельзя раскатанного воска.

Здесь же в мунгурке хранится небольшая черная шапочка украшенная бахромой из полосок нерпичьей шкуры и разноцветных бус и обтянутая шкурой черного щенка колотушка.

Бабушка возится у печки и изредка поглядывает в мою сторону, не наделаю ли беды с бубном? К тому же, по всему видно, ей доставляет удовольствие смотреть на удивленные лица Риты и бабушки Мэлгынковав.

Несколько раз провожу ладонью по туго натянутой коже, рассматриваю подвешенные с обратной стороны медные пластинки и колокольчики, затем кивком головы прошу разрешения у бабушки Хутык поиграть на ее бубне. Снова добрый Дух Кочевья шевельнулся возле ее сердца, она чуть улыбается и как-то задорно подмигивает мне.

Легонько ударяю колотушкой возле самого ободка, затем посередине и опять возле ободка, только уже вверху. Чем ближе к середине, тем звук устойчивей и громче, у ободка он короче и глуше. Затем пробую направить звук по яранге. У тех, кто видел и слушал выступление северных ансамблей под аккомпанемент бубна на сцене театра или широкой тундровой лужайке, нет никакого права утверждать, что слышали чукотский или корякский бубен. Бубен и яранга неразделимы. Это один музыкальный инструмент. Бубен рождает звук, яранга выполняет роль резонатора. В ней он приобретает глубину, окраску, наполненность. Их нельзя разделить, как нельзя отделить деку гитары от грифа, оленье стадо от тундры, песню пеночки-зарнички от весеннего рассвета.

Если направить звук вверх, он заполняет всю ярангу от выстеленного лиственничными веточками пола до самого ханара — дымового отверстия в центре яранги. Ты буквально купаешься в этом звуке, как в маминой купели. Направленный на выкрашенную ольховником стенку яранги, он скоро возвращается, ударяется о широкое поле бубна и затихает, чуть подзвученный вдруг отозвавшимися колокольчиками.