Колыма ты моя, Колыма - [16]

Глава шестая Заполярье. Город Норильск

«Закройте глаза, читатель. Вы слышите грохот колес? Это едут Столыпины. Это едут краснухи. Во всякую минуту суток. Во всякий день года. А вот хлюпает вода — это плывут арестанские баржи. А вот рычат моторы воронков. Все время кого-то ссаживают, втискивают, пересаживают…»

(А. Солженицын. «Архипелаг ГУЛаг», том 1, стр. 579).

Ранним погожим утром на территорию карагандийской пересылки подали большой состав из 60 товарных пульмановских вагонов. Началась посадка. По 55–60 зэков в вагон. Выдали сухой, стандартный паек: хлеб, селедку и сахар. На площадках каждого вагона — конвой. Двери вагонов закрыли на засовы и на два замка и тронулись в путь. Стоя на самодельных чемоданчиках и узлах, следили мы в зарешеченные окошечки за названиями станций. Проехали Темир-Тау, затем Петропаловск, Омск, Новосибирск. Эшелон шел почти без остановок. На редких остановках конвой нехотя приносит бачки с водой, стучит деревянными молотками по стенам и полу каждого вагона, проверяя не подпилены ли доски. В Красноярске — выгрузка. Небольшими партиями воронки забирают нас с запасных путей, где мы сидим на вещах. В кузове как в парилке. Снова одно и то же: фамилия, статья, срок, конец срока. Красноярская пересылка расположена на косогоре, с которого видна часть города, а под нами течет Енисей. Здесь на пересылке командуют блатные. Но при виде нашего многочисленного этапа они поджимают хвосты. Они всегда смелы, когда имеют численное преимущество. А теперь, видя нашу сплоченность, не смеют приставать. Но и мы блатных игнорировали. Они — в своих бараках, мы заселили другие, пустующие.

Через несколько дней к маленькой пристани под косогором причаливает буксирный пароходик с баржей. Весь наш казахстанский этап ведут гуськом к пристани и сажают в баржу. Ложимся на пол трюма, в углу бочка-параша. Пароходик медленно ползет вниз по течению. Проезжаем Енисейск, Туруханск. Вспоминаем, что здесь обитал в ссылке «хозяин страны». Далее следует Игарка. Выносящие наверх парашу, рассказывают о большом порте с кранами и океанскими пароходами у причалов. На утро причаливаем к Дудинке. Снова подсчет и сверка. Дудинка — поселок из маленьких одноэтажных домиков. На берегу вольные работают на разгрузке барж. Выстраиваемся колоннами по пять в ряд и идем окраиной поселка пока не упираемся в узкоколейную железную дорогу.

Конвой распределяет нас по вагонам. Солнце светит, но не греет. Проезжаем унылую тундру, редкий кустарник на равнине. Холодно. Приходится надевать телогрейки. Через пару часов нашему взору открывается город — большие каменные здания, башенные краны, дымят трубы медеплавильного комбината. Слева, над городом, словно часовой, высокая гора Шмидта, у подножья которой раскинулось большое кладбище. Справа — Медвежья гора, но за ней не видно ни поселка, ни рудников. Это — Норильск. Посреди города дымит небольшой заводик под секретным обозначением № 25 — здесь идет отделение редких металлов от медной руды. От станции длинной колонной ведут нас через весь город. Местные жители не обращают на зэков никакого внимания. Здесь это обычное, будничное явление.

К вечеру норильские зэки возвращаются с работы в городе. Идут обычные поиски земляков, знакомых. Знакомлюсь с двумя москвичами. Роман Брахтман. Сидит за попытку побега за рубеж. Макс Григорьевич Минц-Минаков, еврей, но по своей внешности — типичный славянин. Он уважаем среди зэков, информирует нас о положении в Горлаге, как именуюся норильские лагеря: режим тот же, что и был в Степлаге, процветает стукачество, бригадиры — эти вечные придурки — давят работяг. Горлаг имеет 6 отделений: 1-ое за Медвежьей горой — рудники (штрафное); 2-е отделение мы проехали по дороге от Дудинки — это поселок Каэркан (угледобыча). 3-е и 4-е и это, 5-ое, как и 6-е, женское, находятся в черте города. На следующее утро выхожу с бригадой плотников на объект, где мы навешиваем рамы на окна и подгоняем двери в домах.

Ткачуки связываются с хирургом Омельчуком, имеющим вес и авторитет у начальника санчасти вольной Евгении Александровны Яровой, и просят повлиять на нее, чтобы меня взяли на работу в больницу, как своего из казахстанских бунтовщиков. Одновременно и Макс Минц через рентгенолога Ласло Нусбаума просит поговорить обо мне с начальницей. Через месяц я получаю разрешение на работу в санчасть в 4-м лагпункте. Среди медперсонала, кроме Омельчука и Нусбаума, — Генкин, Реймасте, Горелик, Гуревич. Познакомился и с Борисом Янда. Из-за какого-то скандала начальство не допускало его на работу в больницу. Находясь несколько лет в Норильске, где не было никакой организации зэков, где процветало стукачество и произвол придурков, Янда никак не мог понять силу нашего коллектива из Казахстана, его влияние на жизнь в лагере и относился ко мне с подозрением и недоверием.

Я не претендовал на врачебную должность, понимая, что я был всего лишь студентом 4-го курса мединститута и обрадовался, когда меня направили в помощь врачу Рэймастэ в туберкулезное отделение, занимавшее весь 2-ой этаж больницы. Там лежали тяжелые больные с кавернозными формами ТБЦ. Лечение проводилось вливанием хлористого кальция, которые блестяще делал фельдшер Горелик и пневмотораксом, который проводил сам Рэймастэ. Через некоторое время я научился делать поддувания на аппаратах и Рэймастэ доверил мне самостоятельную работу. Кроме того, я вел истории болезней, водил больных на рентген. Рэймастэ был малоразговорчив, строг и серьезен.