Колыма ты моя, Колыма - [17]

В секции, где жили медработники дневальным был немец по фамилии Кюндель. Он часто вытаскивал из кармана пожелтевший листок с приговором военного трибунала к пожизненному заключению, но на вопрос — за что? — от ответа увиливал. Кюндель ухаживал за секцией с немецкой аккуратностью и был рад, что не ходит на общие тяжелые работы.

Вообще в Особых лагерях все смешалось и перепуталось: здесь были нацисты, расстреливавшие евреев, и были евреи, осужденные «за космолитизм и сионизм». Здесь были полицаи, выдававшие немцам евреев и сами участвовавшие в расправах над евреями, и офицеры советской армии. Здесь были солдаты из частей РОА и солдаты, стрелявшие во власовцев. Все были связаны одним узлом — заключением в Особом лагере.

Мое внимание привлекла группа японцев. Они носили меховые шапки японского покроя, мало общались с остальными зэками, принципиально не хотели учить русский язык. Это были вояки из известной Квантунской армии, захваченные в плен советскими войсками в конце Второй мировой войны. Я обратил внимание, что многие из них страдали гипертонией. Возможно это было результатом влияния заполярного климата.

В Норильске я познакомился с американцем Иосифом Лернером. Высокий, стройный, он уже прилично говорил по-русски, отсидев несколько лет в Норильске. Голодал он постоянно. Было очень интересно познакомиться с Анатолием Шульцем, родившимся в Харбине. Он много рассказывал о жизни в эмиграции, о русской колонии в Харбине. Анатолий закончил там русскую гимназию, был начитан, владел китайским языком. Рассказывал о приезде Вертинского, дававшего благотворительные концерты в пользу русской колонии. Анатолий не признавал М. Горького за писателя, называя его «босяком», а о Маяковском и слышать не хотел — это, мол, подонок. Боготворил Булгакова, Леонида Андреева, Бунина, Куприна — всех, кого нам десятилетиями запрещалось читать. Человек он был веселого нрава, никогда не унывал. Было такое впечатление, будто он не в Особом лагере сидит, а прогуливается по бульвару на свободе. Любил петь старинные русские романсы. Любимым был: «Пара гнедых, запряженных зарею…»

Мы прошли вместе весь остальной путь по островам Архипелага и очень тепло расстались в 1955 году на Колыме, когда многих стали освобождать. Дальнейшей его судьбы я не знаю.

Глава седьмая Норильское восстание

5 марта 1953 г. по лагерю прошел невероятный слух о том, что умер Сталин. Многие отнеслись к этому с недоверием, но к вечеру пришедшие с «Горстроя» бригады подтвердили это сообщение, услышанное ими в городе по радио, посреди неустанно передававшихся траурных мелодий.

Смерть эта вызвала в лагере и радость среди заключенных (некоторые бросали вверх шапки, пели и смеялись), и чувство какой-то неуверенности, неопределенности. Каждый задавал себе вопрос: «Кто же будет следующим вождем? Как отразится смерть этого „гения всех наук“ на спецлагерях и заключенных?» Ясно было одно: в любом случае положение заключенных хуже быть не может.

Прошло два месяца после этой радостной даты, наступили майские праздники. Надо отдать должное лагерному начальству: революционные и коммунистические праздники они блюли свято, даже несчастных заключенных в эти дни не выгоняли на работу. Люди писали письма «на волю», беседовали в бараках, отсыпались и отдыхали, не ведая, что ожидает их на следующий день.

К этому времени в некоторых бригадах нарастало недовольство бригадирами — местными норильчанами, на совещаниях бандеровцев говорилось о грубости некоторых надзирателей.

3 мая на лагерную вахту были вызваны несколько заключенных — то ли для отправки в другой лагерь, то ли на какие-то работы. Конвой, как обычно, стоял за воротами, ожидая выхода заключенных. За воротами один заключенный, увидев, что их хотят перебросить в другое место, категорически отказался идти. На все увещевания и приказы конвоя он мотал головой, потом лег на промерзлую землю и отказался встать. И тогда начальник конвоя отдал команду: «Стрелять!» На глазах у группы заключенных, стоявших рядом, и у многочисленных заключенных по ту сторону ворот — солдаты из автоматов прошили пулями лежащего. Весть об убийстве пронеслась по лагерю с молниеносной быстротой, руководство национальных групп решило объявить голодовку с невыходом на работы. По домам и баракам ходили связные, предупреждая, чтобы на работу никто не выходил, в столовую — тоже, чтобы все лежали на нарах и койках и бараков не покидали.

Заключенным, находившимся на работах в «Горстрое», т. е. на объектах вне лагеря, сообщили о начале голодовки и дали указание: не возвращаться в лагерь (вторая, вечерняя смена на стройке) — что ими было выполнено.

В результате получилось, что половина заключенных была на территории лагеря, другая — на территории строительных объектов в городе и не возвращались в зону. Записками, а также сигналами с крыш сообщили о начале голодовки на соседний, 5-й лагпункт, и 5-й лагерь полностью не вышел на работы. Далее слух о голодовке пошел на 6-й (женский) лагерь, и он тоже поддержал 4-й и 5-й лагеря.

На объектах «Горстроя» приостановились все работы и у вольнонаемных: не подавался кирпич, не подвозились машины и стройматериалы, ушли по домам вольнонаемные проектировщики и инженерно-технический персонал. Жизнь в городе была парализована.