Колонна и горизонты - [86]

Мы пытались найти реальный выход на случай, если потерпим поражение на одной из этих высот. Рассматривались две возможности. Одна — зарыться в сухие листья и притаиться, пока не закончится вражеское наступление, а если нас не обнаружат немецкие стрелковые цепи или каратели с собаками, то кто-нибудь останется. Другая — единственно правильное решение: мелкими группами пробиться в ночное время через кольцо окружения и затем собраться где-нибудь в Боснии, чтобы продолжать борьбу. Крсто даже пытался шутить:

— Не беспокойтесь! Никогда еще зло не могло сделать на нашей земле всего, что ему хочется. Как и мы вот не можем сразу прогнать всю эту нечисть…

Стрельба нарастала. Это ясно говорило о том, что противник захватил огромный лесной массив и что к нему постоянно подходит подкрепление. Внезапно эта сила обрушилась на нас со всех сторон. Однако мы не растерялись. Сознание смертельной опасности быстро организовывало нас и внутренне и внешне. Словно бурлящий поток, мы собирались перед каждым новым препятствием и, нащупывая слабые места, бросались в прорыв. И шли дальше. Почти автоматически распределялся груз, и роты, изрядно потрепанные, упрямо двигались вперед, чтобы на следующей высоте вступить в еще более тяжелый бой.

ЧЕРЕЗ ПИВУ И ВУЧЕВО

Мы вышли в район, который противник в бешеной злобе буквально засыпал снарядами и бомбами. Однако паники в наших рядах не было. И не потому, что мы хорошо понимали: речь идет о том, быть или не быть. Просто потому, что ничего, кроме решительной борьбы, нам не оставалось. Нас вела великая цель, хотя тогда никто не сумел бы четко ее сформулировать. Это было то, чего стремился лишить нас враг с самого начала восстания, то, что грезилось нам, когда мы мечтали об освобождении, о теплой избе во время вьюги, когда думали о родных и близких. И эта великая цель всегда была путеводной звездой.

Мы говорили, но еще больше чувствовали, что от нашей находчивости зависит весь исход борьбы. Но кто мог тогда знать, какой бой будет решающим? И в каждый из них мы вкладывали себя, и возможность собственной гибели казалась чем-то далеким и нереальным. Все действия были подчинены одной воле. Никому из нас и в голову не приходило избежать трудной ситуации, потому что другие части, следовавшие за нами, а вместе с ними и мы сами дорого бы заплатили за каждую нашу попытку уклониться от борьбы.

Вот почему мы на ходу расчищали препятствия и старались не задерживаться подолгу возле каждого из них, чтобы не упустить из виду изменения в общей обстановке.

Все хорошо понимали органическую связь между отдельными подразделениями и их зависимость от общего успеха. Этому научили нас минувшие бои. И это позволяло с ходу правильно оценивать обстановку. Вот почему меры, принимаемые почти до совершенства доведенным боевым коллективом, были весьма эффективными. Никто из нас не думал о себе или сам по себе. Каждая мысль рождалась и оттачивалась единым мозгом взвода, роты, батальона, бригады, целой группировки. Страх перед поражением уступил место мужеству. Хотелось, чтобы как можно больше людей вышло из окружения, чтобы в освобожденной стране свободные люди осуществили наши лучшие мечты. Прошлое и настоящее слилось воедино. Прорваться! Во что бы то ни стало прорваться!

Командир вставал в строй как боец, а боец рассуждал как командир.

На правом берегу реки Пива, глубоко в ущелье, ждали переправы. Она шла невероятно медленно, и здесь скопились основные силы батальона, обоз и госпиталь. Наша очередь наступила только около полудня. Разделившись на мелкие группы, мы уселись в резиновые трофейные лодки. Их захватили у какого-то горнопехотного подразделения противника, и саперы из роты Мушмулы, к счастью, сохранили их. Не будь этих надувных лодок, не знаю, как бы мы преодолели эту быструю студеную реку.

Придерживаясь за канат, концы которого крепились по обе стороны реки, бойцы переправлялись на противоположный берег. С лошадей сняли груз, и они преодолевали реку вплавь. Некоторые из них не справились с быстрым течением и утонули. На противоположном берегу по козьей тропе, тянувшейся в самое небо, почти по отвесной скале карабкались люди. На каждой возвышенности могли оказаться вражеские позиции, откуда противник без особого труда мог бы нас уничтожить.

Несколько выше по течению на ветру раскачивался разбитый снарядами подвесной мост. Гаубицы, стрелявшие из Заваита и Фочи, постоянно держали его под прицелом. Казалось, будто для маневра больше не оставалось пространства, что противник разгадал все наши замыслы: мы возвращались почти тем же путем, каким пришли в Санджак. С раннего утра над горами волнами прокатывались вражеские эскадрильи, засыпая нас бомбами и пулями и на несколько часов приковывая к земле. Как только они исчезали, колонна поднималась и двигалась вперед. Только вперед! В лучшем положении были те, кто не выходил из огневого соприкосновения с противником. Когда держишь врага на прицельной мушке, чувствуешь больше уверенности.

Голод в сочетании с жаждой и усталостью вызывал легкое головокружение, а пустота в желудке и слабость лишали всякого желания получить пищу. Горсть сорванных буковых листьев только напоминала, что наша кухня уже несколько дней подряд не сгружала котлы: нечего было готовить. Даже костер нельзя было разложить: при малейшем признаке дыма наблюдатели противника немедленно вызвали бы авиацию. Приходилось питаться тем, что давал лес: сочным трехлистным щавелем, напоминавшим по вкусу клевер, буковыми листьями и диким чесноком. С ветвей деревьев слизывали дождевые капли и спешили дальше, днем и ночью, чтобы не только пробиться самим, но и обеспечить проход для тех, кто двигался за нами. Немцы тоже спешили: часто случалось так, что их подходившие войска занимали те позиции, которые мы оставили час назад. К противнику со всех сторон стекались новые силы. Об этом говорили свежие следы, оставленные вражескими войсками, а в родниковой воде, которую здесь могли пить только горные птицы, чувствовался запах хлорных таблеток. Снова и снова вставал вопрос: быть нам или не быть. Вслух об этом никто не говорил, и это «быть или не быть» было лишено всякой театральности.