Колонна и горизонты - [40]

Привал объявили на пастбище Николин Дол, почти у самой границы с Черногорией. Андра Ломпар, рабочий обувной фабрики в Цетине, а сейчас батальонный интендант, предложил здесь Анке Церович перейти работать на кухню, но девушка отказалась.

— Если бы мне хотелось чистить картошку и раздувать огонь под котлами, — ответила она упрямо, — то я могла бы это делать и у себя дома.

На собрании, которое состоялось здесь, критиковали одного парня из пополнения за то, что он недостойно вел себя и совсем не мог переносить голод. Недоедание, как и круглосуточные бои и опасные походы, изнуряло всех.

Особенно запомнилось мне выступление Хамида. Удивленное замечание критикуемого, почему мы его столько ругаем за «мелочь», но молчим о разведчиках, которые недавно съели у беженцев по куску мамалыги с сыром, а вернувшись в роту, взяли и «паек», заставило Хамида попросить слова. Он не стал говорить о парне, который пытался умалить свою ошибку, сосредоточивая внимание присутствующих на ошибках других. В своем выступлении Хамид остановился на слабостях, присущих всем нам:

— Да, нас всех действительно мучит почти звериный голод, и, преодолевая его, мы убеждаемся, что он, к сожалению, слишком сильно овладел нашими мыслями. Но чрезмерная забота о самом себе, о своем желудке никогда не украшала человека. Немецкие и итальянские фашисты, четники и усташи составляют армию грабителей. Мы же — иная армия: армия сознательных и честных воинов. Вот потому-то наше мужество носит другой характер. Оно является осознанным сопротивлением именно тому голодному и перепуганному животному, сидящему в нас, которое безраздельно владеет предателями, готовыми стать палачами своего народа. Мы не потому строги к тебе, что не понимаем тебя, не знаем, что такое голод, а потому, что сейчас нельзя иначе. И это относится ко всем нам в одинаковой степени. Как же мы сможем воспитывать других, превращать этих беженцев и пастухов в бойцов, если сами при первых же испытаниях проявляем малодушие и расписываемся в собственном бессилии?!

— Наша борьба, — продолжал Хамид, — не имеет целью какой-то средневековый аскетизм. Но как мы можем завоевать свободу с товарищем, который при виде мамалыги теряет рассудок? Хорошо иметь козу, то есть быть сытым, хорошо одетым и обутым, — это все понимают, но мы сознательно отказались от всего этого ради освобождения, во имя того великого, что ждет нас в конце этой борьбы.

После недолгого отдыха, заполненного стиркой, штопаньем и другими хозяйственными работами, мы покинули Николин Дол и пошли назад. Совершив почти четырехчасовой марш, батальон вышел в долину, залитую белым как молоко туманом. Здесь стояла настоящая зима, ноги до колен увязали в снегу. В хижинах, расположенных на пастбище с названием Студена, крепко спали четники, которые совсем недавно совершили налет на один из батальонов 2-й пролетарской бригады и нанесли ему потери. Утопая в сыпучем снегу, мы настолько близко подползли к позициям четнического сторожевого охранения, что огонь противника не мог причинить нам никакого вреда. Все же четники продолжали оказывать сопротивление, пока на их позицию не ворвался Мирко Новович с группой бойцов. Завязался ожесточенный рукопашный бой, и вскоре со сторожевым охранением было покончено. На пастбище уже находилась наша 2-я рота. Бойцы ее выстраивали перед хижиной около трех десятков белых как мел четников в нижнем белье. Спасаясь бегством, солдаты сторожевого охранения даже не разбудили свое подразделение.

В хижине над огнем висели на цепях котлы — к завтраку варилась баранина. Кто-то из наших, ни к кому не обращаясь, громко сказал: «Эх, поесть бы!» Пленный четник, пожилой человек, услышав это, вытащил из сумки слипшийся комок холодной кукурузной каши и две банки консервов и протянул все это нашему товарищу. Тот вздрогнул от неожиданности, но тут же решительно отказался.

— Как подумаю о том, что ты натворил, так лютый голод кажется мне слаще хлеба, полученного из рук предателя, — с горечью в голосе сказал боец.

Пристыженный четник медленно положил продукты обратно в сумку.

Поступило приказание срочно закрыть выход из долины и тем самым перерезать четникам единственный путь отступления. Нужно было захватить пушку, из которой противник обстреливал нас на Колашинском поле, и два итальянских станковых пулемета. Во время выдвижения Саво и Гайо догнал незнакомый мужчина в куртке из грубого сукна, вооруженный винтовкой, к которой вместо ремня была привязана веревка. Он начал торопить бойцов:

— Быстрее, братцы! Разве вы не видите, что нас могут схватить живыми?!

— Черт побери, кто может нас схватить? — спросил его Саво.

— Коммунисты! Кто же, как не они? Только что они захватили всю нашу роту, мы спали на пастбище.

— Какие коммунисты привиделись тебе ночью, старик? — насмешливо спросил Саво.

— Своими собственными глазами видел, как они выводили наших из хижины. Ослепнуть мне, если это не так!

— Здорово же тебя напугали коммунисты, старый!

— Куда уж там! — обиженно пробормотал старик и хотел, видно, приступить к перечислению своих «заслуг», но тут ему бросилось в глаза, что у Бурича на шапке пятиконечная звезда. Старик не растерялся, он перекрестился и уже совсем другим тоном заговорил: