Колонна и горизонты - [41]

— Господи, что это? Не сплю ли я? Эй, ударьте меня, чтобы я проснулся! И что это я болтаю, когда вокруг меня товарищи! Вы черногорцы, наши?!

— Да, наши! — мрачно ответил Саво. — Только мы партизаны, красные, как говорит твой Джуришич, от головы до пят.

— Слава богу, что вы живы и здоровы, а его пусть возьмет мутная Тара. Нет, вы скажите, Янко Чирович с вами?

— Там он, — махнул Саво рукой в сторону вершины горы. Потом, показав на меня, добавил: — Иди вот с этим товарищем и увидишь своего Янко.

Янко с отделением осматривал сверху выход из долины, пытаясь понять, где четники спрятали тяжелое вооружение. Резкий холодный ветер, от которого не было спасения даже в пещерах между огромными скалами, яростно хлестал нас по щекам. Янко и старик обнялись, как родственники, и начали расспрашивать друг друга о здоровье и о семьях. Четник сообщил Янко, что его жена и дети живы и здоровы. Хоть и мучаются, но все же на свободе. Янко спросил его, зачем он связался с этим мерзким сбродом, зачем потащился с ними до самых вершин Дурмитора.

— Сила, мой Янко, — оправдывался старик, — не спрашивает твоего мнения. Их поддерживают итальянцы, и четники совсем обнаглели. Но я ничего плохого не сделал.

Он скрутил цигарку, с большим трудом разжег на ветру трут и замолчал, затягиваясь дымом. Затем, словно плакальщица, затянул:

— Поторопитесь, дети, уходите подальше из несчастной Черногории. Огромные силы четников двинулись из Колашина и Бело-Поля, большой итальянский обоз и пушки идут за Павлом Джуришичем…

— Ты, пожалуйста, не ной! — прервал его Янко. — Вот уже целый год они уничтожают нас, да все никак не уничтожат.

— Не шутите, на этот раз они собрали невиданные силы. Пусть меня покарает бог, если я желаю вам чего-нибудь плохого!

Янко рассердился, вскочил на ноги и, показывая рукой в сторону Колашина, отрезал:

— Ты со своими сказками потрудись немедленно исчезнуть!

Оборванный на полуслове, старик, придерживая за веревку винтовку, с цигаркой между пальцами, стремительно повернулся и поспешил вниз, к речке, скрытой за деревьями.

Утром я встретил в колонне Крсто Баича. На его голове белела повязка в виде тюрбана. Прошлым вечером во время рукопашной схватки пуля четника сорвала с его черепа большой кусок кожи, как говорится, скальпировала его. Крсто был без сознания, когда ему накладывали повязку. Теперь он едва переставлял ноги.

После соединения с черногорскими и герцеговинскими партизанскими силами, с их обозами, беженцами, полевыми госпиталями со множеством носилок, стадами овец и коров, мы настолько разрослись, что походили на огромное кочующее племя. Я шел, опустив глаза, чтобы не видеть, как далеко еще до вершины. А когда мы вышли на просторные луга, все почувствовали явное облегчение. После нашего пребывания в Горажде и Фоче прошло всего два месяца, а мне казалось, что по меньшей мере минуло два года. Время текло неравномерно: минута тяжелого переживания перерастала в вечность, а день, связанный с каким-нибудь крупным успехом, пролетал, словно одно мгновение. Порой от нечеловеческой усталости казалось, что, если эта война затянется надолго, мы не вынесем таких лишений.

Зеленгорские горы были для нас спасительным местом: луга с травой до колен, съедобный щавель и прошлогодние буковые желуди под листьями. Осенью такие желуди имеют терпкий вкус, но к весне становятся сладкими, почти как лесные орехи. Молодые листья буков мы тоже употребляли в пищу, пока поднимались по зеленым туннелям, откуда порой часами не увидишь неба.

Посреди луга сквозь густую траву, журча, пробивался холодный ручей. Какое-то подразделение, стоявшее здесь до нашего прихода, оставило на траве внутренности зарезанных овец и коров. Торопясь за колонной, разбившейся на несколько частей, я встретил здесь незнакомых парней, которые распарывали кишки и жарили их на огне. Голод сильно давал о себе знать, и я присоединился к парням. Едва я положил на крышку котелка несколько кусочков, чтобы подержать их над огнем, как появились два товарища из нашей 3-й роты, известные своей строгостью, и обрушили на меня поток критики: как, мол, старый пролетарец может так низко ронять свое достоинство и идти на поводу у новобранцев?!

Я и без этих товарищей хорошо знал, что наше поведение весьма убедительно показывает народу, за что мы боремся. В селах, где мы хоть однажды переночевали, люди сразу начинали понимать всю лживость вражеской пропаганды. Но на этот раз я нарушил дисциплину, поскольку голод окончательно одолел меня. Обиженный до слез такой критикой, я вывалил все в огонь и пошел дальше. Между белевшими стволами буков я увидел группу бойцов. Они ножом сделали на одном из деревьев насечку и теперь пили ароматный сок. Эти буки были для нас спасением. Среди бойцов я увидел и тех двоих, которые только что устроили мне головомойку из-за кишок. «Как же, — со злорадством подумал я, — порча леса не роняет человеческое достоинство».

Хижины со сводчатыми крышами заросли крапивой и лопухами. Трава проросла даже сквозь пол там, где горянки раньше готовили пищу. Все говорило о том, что человека здесь давно не было. После Дурмиторских гор с сильными ветрами в этих гигантских лесах создавалось впечатление абсолютной тишины. Мы сильно мерзли, когда ложились спать под деревьями рядом с пастбищем.