Колонна и горизонты - [36]

Разведка, голод и ожидание начала наступления в заметенных до самых крыш хижинах Вратла лишали нас сил. Кусок недожаренной баранины, который нам выдавали два раза в день, только разжигал чувство голода. Когда резали овцу, мы подставляли котелки, чтобы собрать ее кровь и, поджарив на огне, дополнить свое питание. Отсутствие хлеба вызвало у нас странное бессилие, которое ослабляло мышцы и подавляло жизненную волю, читалось по глазам и лицам людей. Пока я лежал, я чувствовал себя совершенно здоровым, но стоило мне встать и сделать шаг, как в суставах начинался скрип и одновременно с телесной слабостью появлялось что-то вроде душевного бессилия. Самая незначительная неровность под ногами вызывали у меня настоящие страдания. Мое лицо настолько осунулось, что товарищи, патрулировавшие со мной, начали за меня беспокоиться и шутками старались заставить меня улыбнуться. Я тоже подзадоривал их, чтобы они улыбнулись, если найдут для этого силы. Страшным казалось уже одно то, что мы от слабости не могли даже улыбнуться.

Спать мы ложились на голые доски, поближе к огню. Чтобы меньше дуло, мы делали возвышение, подкладывали под доски камни. Набросив на себя шинели, мы застегивали их вороты на уровне ушей и так засыпали, согреваясь собственным дыханием. Правда, голод долго не давал уснуть. Воображение рисовало стол, заставленный самыми вкусными блюдами. На нем лежали ароматные куски только что снятого с противня кукурузного хлеба, любимая домашняя кислая капуста и сухая грудинка. И все это происходило в моем родном крае. В мечтах соединялись физический голод и тоска по родному краю, вызванная близостью Беласицы, Комови и Турьяка. Эти картины были настолько сильными, что я просыпался и замечал, что у меня после разговора с матерью во сне влажные ресницы и что я все еще двигаю челюстью, словно во рту у меня пища…

Возвращаясь после патрулирования, я в центре лагеря натолкнулся на наших тыловиков, которые разделывали овцу к ужину. Увидев, что я от усталости едва передвигаю ноги, один из них протянул мне кусок еще не остывшей черной печенки. Я ел, и мне казалось, что печенка почему-то пахнет горячей лепешкой.

Наш марш в направлении церкви Ружицы, расположенной в Синяевинских горах, запомнился мне надолго. Выступили мы ночью. Стоял такой сильный мороз, что захватывало дух. На рассвете мы набрели на засыпанные снегом пастушьи хижины. Бойцы разбросали сверху снег, вытащили несколько досок и нырнули внутрь, как в эскимосский чум. Через некоторое время запылал костер, сложенный из расщепленных досок, и над ледяной пустыней взвился дым, свидетельствуя о том, что сюда пришел человек.

ОТ ВРАТЛА ДО КОЛАШИНА

Ночью мы наконец спустились вниз к Шанацу и Скаре. Наступление началось 8 мая 1942 года.

Пахнет молодыми листьями. На противоположной стороне долины виднеются костры, их жгут четники сторожевого охранения. В роте, которая уже длительное время не вела боевых действий, чувствовалось сильное волнение, как перед первым боем.

В то время как наши фланговые подразделения продвигались вперед, мы взяли под наблюдение вражеское охранение и вглядывались в костры так напряженно, что различали даже, как там подпрыгивают раскаленные кусочки дерева. К рассвету четники были потеснены. Мы видели, как они, разбившись на мелкие группы, пригибаясь к земле, скрываются в рощицах. Сопротивлялся только один четнический опорный пункт, где находился станковый пулемет.

Справа подошел по лугу наш 2-й взвод. Один из бойцов нес на спине Тала Дрплянина, которому в бою перебило ногу. Вскоре Тал скончался от потери крови. Кроме него погиб Райко Янкович, гимназист из Колашина с вечно удивленными глазами и длинными ресницами, которые даже после смерти придавали его лицу удивленное выражение.

Наш взвод быстро двинулся вперед и вскоре отклонился слишком влево от заданного направления. Вокруг костров остался притоптанный снег, грязь, валялись вещи четников. В стороне, опираясь на винтовку без затвора, сидел четник. Он был ранен. Брошенный своими, с перебитыми ногами, он отполз в сторону от костров, скатился по снегу в долину и, никем не замеченный, последней пулей убил нашего Хазима Викала, рабочего из Сараево.

По рощам, размытым полянам и лугам мы гнали четников к Вечериновацу и, как при гололедице, падали — подошвы нашей обуви скользили, нельзя было удержаться. Организовав четкое взаимодействие между отделениями и взводами, мы смело вступали в рукопашный бой с четниками, уверенные, что с честью выйдем из любого переплета. Четкович внимательно наблюдал за четниками в бинокль и применял против них ту же самую тактику, какую использовали против нас немцы под Кадиняче и под Власеницей: прежде чем подразделения развернулись в боевой порядок и вдоль меж и ручьев шли на сближение с противником, одно из них незаметно заходило ему в тыл. И в то время когда противник был занят теми, кто атаковал его с фронта, это подразделение открывало уничтожающий огонь с тыла. Так четники сдали нам все высоты, вплоть до Вечериноваца.

Здесь мы лицом к лицу столкнулись с четниками, готовыми любой ценой удержать этот последний рубеж перед Мойковацем. Мы слышали их голоса и иногда даже принимали их за своих. Крсто мимоходом показал мне свою сумку, наполненную итальянскими гранатами. «Если их много, — сказал он, — мне сам черт не страшен».