Колонна и горизонты - [119]

Здесь наш фронт остановился надолго. 1-я пролетарская бригада, та самая, которая после Рудо совершала бесконечные марши в горах, зарылась теперь глубоко в землю. Лозунги и окопные газеты стали единственным украшением ее новых подземных жилищ. Прежнее убийственно изматывающее движение к зеленым горным горизонтам уже начиналось стираться в памяти, а сравнение с ними здешних видов складывалось явно не в пользу этих кротовых нор.

После Белградской операции части Красной Армии повернули в Венгрию, оставив нам значительные силы артиллерии, которая перепахивала снарядами гитлеровские позиции под Ороликом и вызывала восторг у наших бойцов. Фашисты старались любой ценой как можно дольше сковать наши войска в этом районе, чтобы сохранить за собой Винковцы и обеспечить фланг своим войскам, которые через Боснию отступали из Греции и Албании.

Линия фронта — блиндажи, глубокие траншеи, минные поля и проволочные заграждения — тянулась от босутских лесов и болот через вязкие, покрытые первым снегом сремские поля до самого Дуная. Замерзая на заснеженных вершинах Фрушка-Горы, мы впервые в полной мере почувствовали, какова она, эта всеми проклинаемая позиционная оборона. Вместе с новыми неудобствами — лежать не двигаясь на мокрой соломе в окопных лужах, с утра до вечера неотрывно смотреть в бинокль или снайперское прицельное устройство и быть постоянно начеку — к нам пришло и облегчение. Впервые за спиной у нас был наш тыл — Белград и огромные просторы освобожденной Югославии. Теперь мы получали письма, газеты, книги и посылки, к нам приезжали в гости, и это скрашивало нам те дни и ночи в окопах и воде, которая разъедала не только сталь, но даже суставы и мысли.

Симпатичный, щегольски одетый парень со знаками различия старшего лейтенанта на рукавах остановил меня на улице и, увидев, что я его не узнаю, напомнил мне: он один из новичков — белградцев, которые несколько дней провели в нашей саперной роте, прежде чем их по указанию штаба дивизии направили в районный мобилизационный пункт для распределения. Во время разговора он часто посматривал на свои рукава, чтобы обратить мое внимание на золотые нашивки и звездочки. Как ребенок, который в новом костюме появился среди своих сверстников, обеспокоенный тем, что они не замечают его обновки, он все-таки не выдержал и похвастался:

— Теперь мы с тобой коллеги. Я — комиссар рабочего батальона, который занимается рытьем окопов.

— Не скромничай, — поправил я его. — Ты обогнал меня на целое звание. Прошел всего один месяц, а ты уже старший лейтенант, а я за четыре года только лейтенант. Шутка ли сказать?

За всю войну я впервые встретил такого общительного старшего лейтенанта и в то же время такого щегольского комиссара одного из наших далеко не парадных батальонов.

На обочине дороги ветер заметал снегом перевернутые телеги, убитых лошадей, трупы немецких и наших солдат, между которыми лежала убитая девушка в гражданской одежде, с длинными косами. Она, наверное, совсем недавно вступила в армию и не успела еще сменить юбку на солдатские брюки.

Дороги, поля, рощи — все подступы к позициям противника были густо заминированы. Каждый неосторожный шаг мог привести к смерти. Один боец наступил на мину, и она взорвалась, причинив ему тяжелое ранение. Его товарищ хотел помочь ему и тоже подорвался на мине. Вслед за ним на мину наткнулся третий человек. Раненый привстал и рукой сделал знак остальным, чтобы не подходили к ним. Боясь, что его не поняли, и желая прервать эту губительную цепь, он вытащил из кобуры пистолет и выстрелил себе в висок.

Кто-то из бойцов перед сном грустно заметил, что когда-нибудь, в дни мира, хлеборобы, распахивая эти поля, может, и не вспомнят, что они обильно политы нашей кровью.

Вечером разведчики во главе с Драшко Митровичем уходили в темноту за «языком». Наблюдая, как они крадутся от одного снопа кукурузных стеблей к другому, мы с тревогой думали, вернутся ли они. Саперы, которые с длинными ножницами подползали ночью к вражеским заграждениям, находили там уже застывшие трупы своих товарищей, погибших прошлой ночью. Если вспыхивали ракеты и начиналась стрельба, они притаивались за этими трупами, а противник думал, что все тела, освещенные светом, лежат там еще с прошлой ночи.

Где-то здесь напоролся на мину и наш юный ротный вестовой Джуро из Хорватского Загорья. Так и не сбылась его заветная мечта увидеть родной Загреб. Здесь погибли также последние представители когда-то многочисленных партизанских семей Станишича и Вуйовича, которые прибыли в бригаду вместе с загорским пополнением. В этих местах погиб и командир 8-й черногорской бригады Саво Машкович, который до конца оставался верным своей привычке уходить с поля боя последним. Он был похоронен на кладбище освободителей Белграда. Его широкую улыбку, знакомую мне еще с Марково-Брда, Балиноваца и Дони-Буданя, не смогли стереть даже предсмертные судороги. Он как бы уснул с самой прекрасной мыслью и улыбался ей во сне, и эта улыбка потрясала всех, кто проходил мимо его гроба, выставленного для прощания в белградском Доме армии.

На пахотную землю сыпался снег, и северный холодный ветер подхватывал его и сметал. На каждом шагу от темных босутских лесов и мутных замерзших болот у хутора Бургеров до неприступных берегов Дуная притаился поднаторевший в своем деле гитлеровский убийца. Окопная война превзошла все то, что нам до нее пришлось перетерпеть. Поэтому в те дни мы еще больше восхищались героическими подвигами защитников Москвы, Ленинграда и Сталинграда.