Колокол в колодце. Пьяный дождь - [250]

Словно явившись из дыма, вдруг перед моим взором проплыл образ доктора Илоны Лехел… Где она живет? Вряд ли на Розовом холме. Или все-таки, может быть, здесь, за этим окном? Нет, пустое!..

Жму на педаль, даю полный газ.

Так и есть: Марта уже готова и ждет меня. Она нервничает.

— Торопил по телефону, чтобы мы были готовы, а сам опаздываешь.

— Задержался на киностудии. Завтра начнутся съемки, — бурчу я. И тут же, злясь на самого себя, добавляю: — Встретил Дюси. Зашел к нему. — И жду упрека: «Только время зря тратишь». Но на этот раз обошлось. Марта пытливо смотрит на меня и, должно быть заметив что-то необычное в выражении моего лица и в тоне голоса, мнется в нерешительности; она явно встревожена.

— Что за нужда идти сейчас к Андрашу? Борка с мужем ушли в театр. Кто же побудет с малышом?

Мы жили в небольшом, вполне современном двухквартирном особняке. Вернее, он был одноквартирный, ибо две квартиры стало с тех пор, как мы отделили половину для Борки с мужем. Идея принадлежала Марте: «Будут жить отдельно, и все же вся семья вместе». Теперь она ломала голову над тем, как бы прилепить к нашему дому квартирку и для маленькой Марты, когда она выйдет замуж. Но та ни в какую: мол, хватит, мне надоело «уютное пушистое гнездышко», дескать, ни за какие коврижки не останусь здесь и, как только кончу учиться, поеду в деревню или на отдаленный хутор учительствовать. Мать, разумеется, не верит в серьезность этих разговоров, считая их своенравными причудами капризной дочери, которая всегда перечит старшим. Тайком она уже договорилась с архитектором Фери Коллонич насчет проекта перестройки дома.

— Может, откажемся от приглашения? — И в самом деле, хорошо бы отказаться от званого ужина. И не только потому, что не хочется идти. Я с удовольствием остался бы сейчас дома, с Мартой, побеседовал бы с ней по душам, рассказал бы все. Все ли? По правде говоря, я даже не знаю, каким оно было бы, это «все», и тем не менее было бы хорошо… Да и шевельнувшаяся в ее душе тревога тоже все-таки приятна. — Давай позвоню?

Марта колеблется. А ведь нерешительность отнюдь не в ее характере. Она и в других терпеть не может эту черту. Во мне тоже. Марта уверена, что прочность нашей семейной жизни зависит только от нее, и упорно держится этого мнения.

Я смотрю на ее милое лицо, улыбчивые складки по обе стороны точеного носа, еще глубже врезавшиеся за последнее время, ибо не только смех тому причиной. Помню, как заразительно она смеялась когда-то, от всей души. Она и сейчас еще красива, никто не подумает, что она уже бабушка. У нее почти девичья, стройная фигура, только в волосах серебристые пряди предательски выдают бремя прожитых лет, превратности судьбы. Неужели это я стер с ее лица веселую улыбку, неистощимую жизнерадостность? Об этом надо бы спросить ее как-нибудь. Как-нибудь? Нет, теперь! Сейчас! Это же имеет прямое отношение к самокритике. Пожалуй, в большей мере, чем что-либо иное. Два человека, вступив в пожизненный брачный союз, могут весьма ощутимо проникнуться чувством взаимной ответственности. Ответственность — понятие отнюдь не общее. Она конкретна и весома, как сама жизнь. Ее можно и нужно взвешивать! Пока не поздно!

Я нежно глажу жену по щеке.

— Ты тоже устала, милая… — На миг она прижимается щекой к моей ладони. — Останемся дома. — И направляюсь к телефону.

— Нет, нет! — возражает Марта, снова становясь прежней. — С чего бы это вдруг? Мы не вправе поступить так с Вильмой.

— А как же малыш? — пытаюсь я сразить ее, зная, как любит она внука.

— Тетушка Рози уже пришла. Я пойду побуду там, пока ты переодеваешься.

Итак, надо идти. Марта терпеть не может экспромтов, неожиданных решений. Но чутье подсказывает мне: на сей раз дело не только в этом. Она не раз, бывало, шутила, что глаза у нее проницательные, насквозь все видят, вроде рентгеновских лучей, — даже мысли мои. И она действительно угадывала их. Мне кажется, она и сейчас догадывается о моих мучительных раздумьях. После минутного замешательства она решила убежать от них. Убежать? Нет. Убегать от чего-либо не в ее правилах. Марта ни от чего не убегает. Наоборот, от чего угодно можно укрыться лишь под ее крылышком, если она, конечно, пустит. Почему же теперь она не пустила меня? И я знаю почему: ведь не только она досконально изучила меня, знает как облупленного, но и я ее. Нет, это она не со зла, не по бессердечию. Нет тут и холодного расчета. Она инстинктивно оберегает нашу семейную жизнь от лишних потрясений, стремится сохранить статус-кво в наших чувствах. Развитый у нее инстинкт самосохранения не раз помогал нам преодолевать глубокие кризисы. Но почему же чутье не подсказало ей, что теперь нужно совсем другое?

— Хочется поговорить с тобой, поделиться впечатлениями о Вёльдеше… о похоронах.

— Когда вернемся домой, милый.

— Придем усталые. Утром тоже не успели поговорить — ты спешила.

— Зачем же тогда ты принял приглашение?

Некоторое время я молчу. Внезапная вспышка душевного волнения гаснет во мне.

— А где маленькая Марта? — интересуюсь я, лишь бы прервать паузу.

— Там, — кивает она в сторону смежной комнаты. — Муштрует беднягу Янчи. — И уже по-прежнему Марта оживленная, радостная, словно своей рассудительностью снова сберегла покой семьи. Или она только хочет казаться жизнерадостной?..