Колокол в колодце. Пьяный дождь - [248]

Я искал глазами Пали Пинтера, неповоротливого, тяжелого на подъем рослого крестьянского парня. Он сидел в последнем ряду, втянув голову в плечи и уставившись в пол. Имени его не упоминали, хотя обычно именно он подвергался критике за то, что ничем не интересовался и только рисовал с утра до вечера с упорной настойчивостью.

Геза стоял в углу, скрестив руки на груди. Он не принимал участия в споре, но следил за ним с огромным интересом, получая истинное удовольствие. Чуть позже пришла Шари. Очевидно, за Гезой. Она стала за его спиной, уткнувшись подбородком ему в плечо; их лица как бы слились в одно, оба сияли светлой улыбкой. Появление Шари несколько взбудоражило юношей. Правда, они лишь изредка бросали взгляды туда, в угол, да и то украдкой, но в воздухе уже почувствовалось иное волнение.

Геза подозвал Пиноккио.

— Займись им, — сказал он тихо, кивнув на Ферко Таваси, который, обливаясь потом, все еще стоял в центре зала. Он бодливо поворачивал свою упрямую круглую голову в сторону каждого выступавшего, словно все, что говорилось, каким-то образом ставило под сомнение его право находиться здесь. Время от времени он опускал руку вниз, словно искал голову собаки, чтобы погладить: то ли желая подбодрить ее, то ли самому почерпнуть у нее бодрости. Он уже чувствовал себя не так уверенно, как утром. Бундаша, конечно, не было с ним; в зал его не пустили.

В конце концов судьбу собаки нужно было как-то решить.

Слово попросил Лаци Рот. Во время осады Будапешта нилашисты вывели на берег Дуная его и всю его семью и расстреляли из автоматов. Все попадали в воду. Пуля угодила Лаци в голову, но рана оказалась не смертельной. Каким-то чудом он выбрался на берег и спасся. Один из всей семьи. Но с тех пор он стал заикаться. Теперь Лаци рисовал странные экзотические сады, причудливые цветы и фантастических животных. Он не обладал чувством меры, но был, бесспорно, талантлив. Казалось, что он принес эти причудливые видения откуда-то издалека, из-под воды, со дна Дуная.

— Со… со… соб-бака… хо-хор-рошая, — только и сказал он в полной тишине и сел. Раздался гром аплодисментов. Судьба Бундаша, по сути, была решена. Поставили только одно условие: собака должна находиться во дворе. Но в эту первую ночь она все-таки улеглась под кроватью Ферко.

С наступлением зимы вернулся Тамаш Бакач, но без семьи, один. Благодаря связям ему удалось раздобыть фиктивную справку об участии в сопротивлении фашистам и предписание коллегии немедленно освободить особняк. Разумеется, этого не последовало, сколько он ни шумел и ни скандалил. Однако ему удалось-таки поселиться в пустующей мансарде. Очевидно, для того, чтобы личным присутствием подтвердить незыблемое право собственности прежних хозяев.

К весне он заметно угомонился, умерил свой пыл, не позволяя себе ничего предосудительного. Но его присутствие все же раздражало ребят, они, пускаясь на всяческие ухищрения, как могли досаждали ему, пытались выжить его, но тщетно: он не сдавался.

Тамаш Бакач, длинноносый сухощавый седовласый старик, всегда держался прямо. Глядя на его выправку, можно было подумать, что он восседает верхом на коне и демонстрирует образцовую посадку в седле. В погожие дни по утрам он, накинув на плечи пальто поверх пижамы, часами разгуливал в саду, по двору. У длинношерстой пастушьей овчарки этот седовласый барин вызвал антипатию. Едва заметив его, она подкрадывалась и набрасывалась на него, затем с лаем начинала носиться вокруг, все уменьшая и уменьшая круги, и при этом лаяла заливисто и звонко, как когда-то на овец, забредших на чужое пастбище. Бакач поначалу пытался подружиться с собакой, бросал ей ломти хлеба. Но овчарка не шла на приманку и не проявляла никакой склонности к дружбе. Тогда он стал пинать ее, отгонять палкой, от чего собака пуще прежнего разъярялась и злобно рычала. Старик вместо пижамы попробовал надевать обычный костюм. Но и это не помогло. По-видимому, нерасположение овчарки к нему было вызвано не пижамой, а чем-то другим. Бакачу в конце концов пришлось прекратить свои утренние прогулки. С той поры овчарка неусыпно следила за каждым его шагом, когда тот уходил из дому или, наоборот, возвращался. Он каждый раз попадал в засаду, и это являло собой забавнейшее зрелище. Воспитанники коллегии стояли обычно у окон и покатывались со смеху. Бакач стал с опаской спускаться с мансарды. Однажды он, негодуя, пожаловался Гезе и потребовал убрать пса со двора. Геза вежливо выразил ему сочувствие, но так ничего и не пообещал. Однако Ферко он все-таки вызвал к себе.

— Уйми свою собаку! А может, ты сам и науськиваешь ее?

— Да что вы, товарищ директор, — с невинным видом оправдывался Ферко. — И как вы только могли подумать такое?

Однако вслед за этим на несколько дней воцарились мир и спокойствие. Овчарка не подстерегала старика в своей «засаде», и Бакач возобновил свой моцион, смело разгуливая по саду. Он вышагивал важно, с видом победителя.

Но мир оказался лишь коротким перемирием. В одно прекрасное утро Бундаш выскочил из засады и с бешеным лаем бросился на Бакача. Однако теперь Бакач не только не поспешил ретироваться, а, наоборот, намного растянул свою прогулку. Всю первую половину дня во дворе не прекращался невообразимый крик, лай, так что в аудиториях просто невозможно было заниматься.