Колокол в колодце. Пьяный дождь - [252]

— Нас везут в Сибирь! — истошно выкрикнула какая-то женщина. — Вот почему не тронули!

И вмиг крыша огласилась воплями, судорожными рыданиями.

— Везут в Сибирь! В Сибирь!

Песня вторила, словно припев, с буйным озорством, взахлеб: «Сибирь… Сибирь…»

Моя голова покоилась на толстом бедре полногрудой дородной базарной торговки. Еще под Гёдёллё она взяла меня на свое попечение, заботилась обо мне. Кормила, поила, как малого ребенка. Даже говорила мне «ты». А ведь вряд ли она была намного старше меня. Соседки поддразнивали ее:

— Чего ты добиваешься от него, Эльза?

— Он же уместится у тебя на пятерне.

— А ей-то что, лишь бы штаны на нем были!

А она только досадливо отмахивалась рукой, не отвечая на подтрунивания.

— Пей, голубчик! — Она поила меня из своего термоса крепким горячим чаем и ласково гладила взмокшие от жара волосы.

Голова моя по-прежнему покоилась на ее теплом мягком бедре вместо подушки. Это она сама так пристроила мою голову. Широко раскрытыми глазами вглядывался я в темноту, следил за летящими звездочками.

— Поймать вам звездочку? — И я протянул руку. Мне хотелось хоть чем-то отблагодарить свою благодетельницу. Мои запекшиеся губы с трудом выговаривали слова.

— На кой черт она мне. Ты, голубчик, лежи смирно, поправляйся. — Она не поддалась панике в отличие от остальных женщин. Но один раз все же спросила:

— А это правда, о чем бабы голосят? Ты, как вижу, человек ученый.

— Да нет, вздор! — пробормотал я. Вдруг из меня сами собой вырвались слова Гезы: — Мы попали в асинхронное положение с историей… Вот потому они и голосят.

— А что это?

— Это когда изображение в кадре фильма не совпадает со звуком. Прежде всего надо устранить это несовпадение…

— Чушь плетешь какую-то. — Она отодвинула мою голову ближе к коленям. Потом, подумав, нежно придвинула ближе к себе.

— У тебя горячка. Вот от чего надобно сперва избавиться… — И опять напоила меня чаем из термоса. — Как же ты этакий-то отважился пуститься в дальнюю дорогу?

По краям губ у меня стекала сладкая теплая жидкость. Я прислушивался к монотонному стуку колес, к буйной и в то же время заунывной песне, доносившейся с подножек, к женским воплям, раздававшимся вокруг меня. Вполне возможно, что звуки непомерно вырастали в горячечном бреду. Может быть, все это я видел во сне. Мне чудилось, будто теперь сбылось мое заветное желание детских лет, то, чего мне так хотелось холодной зимней порой по утрам. Не нужно вставать с постели… У кровати выросли колеса… Она мягко вкатывается со мной в школу… Я выглядываю одним глазом из-под теплой перины; господин учитель Моравек спрашивает меня:

— Это что, Бела Солат? Ты малый образованный… — Он показывает камышовой указкой на большую карту, висящую на черной доске. На карте судорожно подергиваются руки, ноги между вещевыми мешками и корзинами. Над ними проносятся звезды.

— Это, господин учитель, Венгрия.

— Венгрия?

— Физическая карта Венгрии, господин учитель.

— Я не слышу, Солат!

— Венгрия!

— Не слышу!

— Потому что изображение не совпадает со звуком, господни учитель…

Но голоса учителя Моравека я тоже не слышу и только вижу его двигающиеся губы. И его разгневанное лицо, все ближе склоняющееся надо мной. Мне страшно и жутко, у меня на лбу выступает холодный пот. Мне хочется вскочить с постели, но я не в состоянии даже шевельнуться.

Проснулся я и вижу: кто-то трясет меня за плечо.

— Тебе не здесь сходить? Ой, как ты метался во сне! — Это Эльза, моя благодетельница, тормошит меня. Вдруг она запричитала: — Ой, моя сумка! Где моя сумка? Окаянные! Разбойники! — И засуетилась, суматошно шаря руками вокруг себя. — А, вот она! Кто ее спрятал? Не иначе жулики украсть хотели!

Было раннее утро, поезд стоял на полустанке. Отсюда обычно добирались до окрестных сел, в том числе и до Вёльдеша. На крышах вагонов все спали, прижавшись друг к другу и зябко кутаясь в одеяла. Русские солдаты сошли с поезда еще ночью. Было свежо, и я весь дрожал. Небо было чистое, безоблачное. Солнце только-только показалось на горизонте, словно выплыло из ничего на корабле, огромные оранжевые паруса которого надвигались на небосклон.

— Что ты раскудахталась, Эльза? — пробасил кто-то сонным голосом из груды человеческих рук, ног, узлов, плодов и одеял. — Ты бы дрыхнула лучше!

С большим трудом мне кое-как удалось слезть с крыши вагона.

Температура вроде спала, но в голове и во всем теле я ощущал какую-то странную пустоту, словно меня сложили из двух пустых бочек, поставленных одна на другую. Я зашагал по дороге. Эльза успела крикнуть мне вдогонку:

— Пей, сынок, чай! Побольше горячего чая! — Встав на крыше вагона во весь рост — ее дородная, вдвое шире нормальной, фигура четко выделялась на фоне утренней заря, — она подняла над головой свои термос и помахала им.

И вот я сидел теперь за околицей села на обочине дороги а смотрел, как Пишта Верок, держа на плече старую винтовку, с сосредоточенным видом читает мое удостоверение. Затем для верности он показал его и своему напарнику.

— Тебе что-нибудь известно о моих?

— Вчера видел барыню… товарища… — поправился он. Это слово так необычно прозвучало в его устах, что я невольно улыбнулся. Но пожалуй, скорее от радости, что услышал добрую весть о своих близких — значит, они живы-здоровы. Кошмарные видения, навеянные ночью горячечным бредом, развеялись.