– Он судит! – прошептали лучники у стен.
Кентон, черный жрец и капитан ступили вперед, едва не коснувшись грудью наконечников стрел. Царь наклонился, осмотрев Кентона. Его веселые глазки часто-часто моргали.
– Что это значит, Кланет? – воскликнул он тонким голосом. – Или Дома́ Бела и Нергала объявили друг другу войну?
– Они не воюют, господин, – ответил Кланет. – Это тот самый раб, за которого я объявил большую награду, и ее я теперь отзываю, ибо я взял…
– Ибо я взял его, о Великий, – вмешался капитан, встав на колени. – И я заслужил награду Кланета, о Справедливый!
– Ты лжешь, Кланет! – усмехнулся царь. – Если вы не воюете, зачем же ты связал…
– Взгляни внимательнее, господин, – прервал его Кланет. – Я не лгу.
Водянистые глаза осмотрели Кентона.
– И правда! – рассмеялся царь. – Ты прав. Сей муж настолько муж, что будь другой таким наполовину, то было б их не различить. Ну-ну… – Он поднял графин, но прежде чем донес его до рта, остановился и заглянул внутрь. – Половина! – хихикнул царь. – Он всего лишь наполовину полон! – Царь перевел взгляд на девушку, стоявшую на коленях слева, обратив к ней круглое лицо. – Ничтожная! – ухмыльнулся царь. – Ты забыла наполнить мой графин!
Он поднял палец.
Со стороны левой стены хлопнула тетива, и стрела просвистела в воздухе. Она вонзилась дрожащей девушке в правое плечо. Та пошатнулась, ее глаза закрылись.
– Плохо! – радостно воскликнул царь и снова поднял палец.
Снова запела тетива, теперь справа, еще одна стрела пронеслась в воздухе. Она вонзилась в сердце первого стрелка.
Он не успел коснуться земли, как тот же лук выстрелил снова. Вторая стрела впилась глубоко в левый бок раненой девушки.
– Хорошо! – рассмеялся царь.
– Наш господин присудил смерть! – возгласил китаец. – Хвала ему!
– Хвала ему! – откликнулись лучники и чашницы.
Но Кентон, которого обуяла вспышка ярости из-за этого бессердечного убийства, прыгнул вперед. Мгновенно натянулись тетивы луков тридцати шести лучников перед ним, оперение стрел коснулось их ушей. Черный жрец и капитан удержали Кентона, толкнули на землю.
Китаец взял маленький молоточек и стукнул по лезвию своего меча – оно загудело, подобно колоколу. Вошли двое рабов и унесли тело девушки. Ее место заняла другая. Рабы унесли и тело мертвого лучника, другой вышел из-за портьер и встал на его место.
– Поднимите его, – прокаркал царь и опустошил графин.
– Господин, это мой раб. – Вся сила воли черного жреца не могла сдержать высокомерия и нетерпения в его голосе. – Его привели к тебе, исполняя твой приказ. Ты увидел его. Теперь я заявляю право забрать его себе для наказания.
– Ох-хо! – Царь поставил графин и просиял, глядя на Кланета. – Ох-хо! Значит, не отпустишь его? И заберешь его? Ох-хо! Ноготь гнилой блохи! – ощерился он. – Я царь Эмактилы или нет? Отвечай мне!
По залу пронесся шелест натягиваемых луков.
Каждая стрела серебристо-алого воина была направлена на массивное тело черного жреца. Капитан упал на землю рядом с Кентоном.
– Боги! – простонал он. – Катись ты в ад со своей наградой! Зачем я вообще с тобой связался?
Когда черный жрец заговорил, его голос дрожал от страха и гнева:
– Воистину ты царь Эмактилы.
Он опустился на колени. Царь махнул рукой. Лучники ослабили тетивы.
– Встать! – прорычал король.
Все трое встали. Царь Эмактилы погрозил Кентону пальцем.
– Почему тебя так разозлил мой смертный приговор тем двоим? – усмехнулся он. – Скажи, как думаешь, сколько раз ты будешь молить о смерти от рук моих лучников, прежде чем Кланет с тобой покончит?
– Это было убийство, – сказал Кентон, глядя прямо в водянистые глаза.
– Мой кубок должен быть полон, – добродушно ответил король. – Дева знала, что ее ждет. Она нарушила мой закон. Она понесла кару. Я справедлив.
– Наш господин справедлив! – заявил китаец.
– Он справедлив! – эхом откликнулись лучники и чашницы.
– Лучник заставил ее страдать, а я требовал для нее безболезненной смерти. За то он расплатился своей жизнью, – сказал царь. – Я милостив.
– Наш господин милостив! – провозгласил китаец.
– Он милостив! – эхом откликнулись лучники и чашницы.
– Смерть! – Царь весело подмигнул. – Знай, что смерть – величайший из даров. Единственное, чего боги не могут нас лишить. Единственное, что сильнее непостоянства богов. Единственное, что принадлежит только человеку. Выше богов, вне воли богов, сильнее богов – ибо даже богам наступит срок умирать! Ах! – вздохнул царь, и на мгновение все его веселье как ветром сдуло. – Ах! В Халдее, когда я там жил, был поэт – человек, который знал смерть и знал, как слагать о ней стихи. Его звали Малдрона. Здесь никто о нем не слышал. – Затем он мягко добавил: – Пусть зависть снедает тех, кто жив, к тем, чей срок наступает, ну а тех – к нерожденным на свет!
Кентон слушал. Эти странные слова уняли его гнев. Он тоже знал Малдрону из древнего Ура, он читал то самое стихотворение, которое цитировал царь, когда изучал глиняные таблички, раскопанные Хайльпрехтом в песках Ниневии, – в другой жизни, сейчас уже наполовину забытой. Невольно он заговорил, вспомнив начало последнего мрачного станса:
– Было, не было – все едино, нарисована жизни картина…
