Колебания - [171]

Она, всё это время не сводившая с него глаз, вдруг опустила их, поискала что-то в сумке и вынула оттуда небольшую связку ключей. Пару секунд подержала их в руке, а затем повесила на маленький едва заметный белый гвоздик справа от входа.

— Сколько идей осталось навеки в непонятых и одиноких душах, сколько таких душ они отравили. Каждая такая идея — как звёздочка, как крошечная искорка — нельзя же вечно тушить их, давить, заслонять их свет… Слишком претенциозно звучит — особенно в данном случае, ведь вы всё-таки не лекарство от рака ищете, — но я хочу, чтобы эта звёздочка светила за многие такие же угасшие. Я, несмотря ни на что, разделяю твою веру и интересы, и я верю в искусство нашего века, и я знаю, что из маленьких кирпичиков, как тот, который вкладываешь ты уже сейчас, однажды сложится новая история, которую, возможно, будут потом проходить в школах… Я рада, что могу помочь этому, и надеюсь, ты, зная меня, — пусть и поверхностно, — понимаешь, что не будешь мне чем-то обязан… Боже, это всё выглядит так наигранно и так пафосно… Но я знаю, ты понимаешь.

Лера ещё раз взглянула на него и улыбнулась.

Он отвернулся от неё на секунду, но в едва уловимый короткий миг их взгляды вновь пересеклись — и Лера видела, что он понял всё правильно. Не было драматичного благородства, надуманного желания сделать красивый жест ради привлечения внимания. Роман знал это, и он отвёл взгляд, чтобы совладать с собой, чтобы произнести вслух то, что было ему необходимо произнести… Он закрыл глаза и вздохнул, невероятным усилием заставляя расшумевшиеся мысли стихнуть на секунду. Он решил — сказать сейчас, стоя к ней спиной; невыносимо, когда она видит его лицо, когда замечает малейшее движение мыслей на нём… Сказать и повернуться. Просто сказать и потом обернуться… Почему, почему это настолько невозможно? Это глупость, какая же чушь! Одно короткое слово…

— С… Спасибо, — полушёпотом, тихо проговорил он, и резко обернулся, совершенно поражённый неожиданно слабым и незнакомым звучанием своего голоса.

У выхода никого не было.

Студия была пуста.

Стояла тишина. За большими окнами беззвучно шумели на ветру деревья-светлячки, нежно-зелёные огоньки, зажженные солнцем. Проходя сквозь листочки и стёкла студии, лучи оставались на ореховом паркете золотыми россыпями. На стене справа горели, казавшиеся странными при дневном свете, белые лампочки, словно болтавшиеся в воздухе.

Глава 15

Светящееся табло на площади показывало дату и время: 17 мая 2019 года, 13:00.

Яна, одетая в лёгкое синее платье, шла к метро, сжимая в правой руке ручку чемодана. Сквозь солнечные очки мир виделся погруженным в бездонную чашку чёрного чая. Яне предстоял долгий путь: пронестись под землёй до Курского вокзала, а оттуда — на поезде — полтора дня до Адлера. Ехать спокойно, легко и радостно под незатейливые, простые разговоры с попутчиками. В словах их не будет скрытого смысла, лишь искренность, — и много больше её, чем во всех тех, обдуманных, тщательно выбранных. И лица будут у попутчиков такие же — простые, немного некрасивые, или даже совсем некрасивые, скорее всего немолодые — но они лучше, приятнее всех лиц, оставляемых в Москве, всех этих накрашенных, ухоженных, с наращенными ресницами, без единой морщинки. За простыми лицами попутчиков будут таиться истории — уникальные и увлекательные — но не возникнет неловкости оттого, что они не рассказаны. На время этой дороги не останется ни тени прошлого, ни мысли о будущем — поскольку всё, что останется, будет лишь маленькая железная коробочка на колёсиках, несущаяся по узким блестящим рельсам, непрерывно находящаяся в движении. Этим движением устраняется всё прочее, обнуляется важность мыслей, одолевавших за минуту ещё до посадки. О чём неприятном и трудном думать, когда движешься одновременно в пространстве и времени, из прошлого в будущее, из печали в радость, из пыльного города к морю. Мысли не успевают за этим бегом, они очищаются, на полтора дня становясь простыми и ясными. И одиночества, привычного одиночества нет никакого — остаёшься на время наедине с незнакомцами, и вновь понимаешь то, что и всегда понимал, но уже давно не помнил: все — люди.

Яна остановилась на минуту неподалёку от входа в метро; она любила отмечать окончания и начала периодов; и теперь чувствовала — нужно остановиться, вздохнуть, ощутить что-то.

Несколько минут она постояла так, наблюдая, как низко нависли густые белые облака прямо над контурами крыш старых и новых домов, как солнце заливало Москву тёплыми лучами — какими-то осенними, золотистыми. Множество длинных чёрных теней на светлом сухом асфальте, они вытягиваются, дрожат, шевелятся. И одна из них — её, одна из них — она сама. «Два параллельных мира: один человек связан с другим, он чувствует это в самом центре своего сердца — но смотрит — и ничего не видит прямо перед собой. Столкнулись два параллельных мира, каждый человек заперт навечно в одном из них. Между ними прозрачная невидимая стена. Они смотрят друг сквозь друга, и только едва слышное что-то тревожит их, почти незамеченное, как лёгкое дуновение ветерка, как невидимое прикосновение к щеке… Крылья бабочки, сухой листок, упавший с дерева, локон, выбившийся из причёски и коснувшийся щеки… Легонько, щекотно, незаметно… Сфера сновидений; но стоит открыть глаза — всё забывается, исчезает, и ничего нет…»