Колебания - [132]

Всё недлинное её письмо дышало восторженностью и меланхолией, столь свойственными девушке на втором курсе филфака, но Яна, которой подобные настроения уже успели наскучить и обыкновенно даже стали её злить, всё равно улыбнулась.

Автор второго письма в первой же строчке указал, что ему пятьдесят лет, полжизни он работает ювелиром и от мира филологии совершенно далёк. Он писал, что, случайно заметив книгу на полке с детской литературой, тут же купил её, лишь взглянув на обложку. Старый гуманитарный корпус он узнал мгновенно, и дни, когда он видел его постоянно на своём пути от дома до Главного здания и соседних с ним корпусов, ожили перед ним ещё прежде, чем он приступил к чтению.

Книга вернула его в те годы, когда все мечты выстраивались вереницей и вели вперёд, ещё скрывая, утаивая обман.

На физфак Университета он так никогда и не поступил. Но с тех пор всё, что было связано с огромной территорией, аллеями яблонь, долгим спуском к реке, с душистым весенним воздухом, с редко работающими фонтанами перед Главным зданием и с его сияющим шпилем, с головокружительной высотой, — всё это осталось в сердце далёкими, но самыми болезненными и самыми дорогими воспоминаниями. И хотя на филфаке он даже и не бывал никогда, и в корпус не заходил, всё это являлось частью Университета, и потому не могло не найти отклика в его душе.

Но откуда, в некотором недоумении спрашивал он Яну, вызывая у неё только желание закрыть письмо, не дочитав, откуда в ней эта терпеливость, внимательность — у двадцатилетней девушки? Объяснить это лишь тем, что она учится на факультете, где, по её же словам, всех объединяют определённые странности, как то: болезненное желание писать, излишне-поэтическое восприятие мира, многословность, и т.д., и т.п., — объяснить всё лишь этим он не мог. «Не являясь дипломированным знатоком литературы и языка, книг я за свою жизнь тем не менее перечитал множество и умею отличить талант от безвкусицы и графоманства», — писал он, говоря о широте кругозора без ложной скромности, так, что невольно Яна верила ему, всё ещё желая только закрыть письмо. Его слова льстили ей, но она сразу решила, что он преувеличивает. Та же извечная неуверенность, нелюбовь к себе ли, нежелание примириться с давно уже сделанным выбором ли, нежелание признавать, что она отличается, наивная мечта никогда и ничем не отличаться ли, — что в ней было, что было в том решении? Яна в глубине души сознавала все эти возможные причины, но ей легче было отмахнуться, поспорить мысленно с автором письма и решить, что он преувеличивает. Легче было притвориться скромной.

Последнее же, третье письмо было от девушки, учившейся в том же корпусе, что и Яна, но на другом факультете. Прочитав книгу, она подумала, что рассказанное Яной можно дополнять, продолжать бесконечно, будто летопись, всё новыми и новыми эпизодами и подробностями.

После прочтения письма Яне оставалось лишь сожалеть, что в одну из редакций она вычеркнула из книги историю, которую ей теперь рассказали так, будто она о ней ничего и не знала.

Ей захотелось поднять старые свои черновики, вспомнить изложенное в письме, словно в кратком содержании, более дательно, так, как сама она видела это более года назад.

«Начался третий курс, — стала читать Яна, — и тогда в расписании появился предмет «история английского языка». В полном составе группа присутствовала на первом сентябрьском семинаре, ожидая преподавателя.

С опозданием в пять минут в аудиторию торопливо, словно задохнувшись от бега, вошла молодая девушка. В глаза сразу же бросился сарафан — свободный, из на вид жёсткой, будто холщовой, ткани, покрытой узором крупных ярких цветов. Чёрные колготки, простые чёрные сапоги, никаких аксессуаров… Словно сарафан этот сам по себе являлся для неё украшением, к которому более ничего уже не требуется. Её каштановые волосы были убраны в маленький, небрежно зачёсанный назад невысокий хвостик, покорно лежащий между худых лопаток. На плече у неё висела светлая сумка-авоська, сквозь ткань которой виднелись очертания книг.

Она прошла к столу, поспешно и несколько смущённо извинившись за опоздание, так, словно считала это досадной, столь редкой случайностью, что и сама с трудом в неё верила. Быстрыми и немного нервными движениями она достала из сумки учебники, хрестоматию, толстую тетрадь и пенал — тряпичный, продолговатый, с изображёнными на нём бабочками и цветочками, уже сильно потрёпанный, — такой, какие бывают у девочек классе в пятом. Затем отодвинула скрипящий деревянный стул и села, раскрыв и пролистав хрестоматию.

На странице в самом начале книги был напечатан отрывок из поэмы о Беовульфе. Едва лишь она на него взглянула, как тут же, казалось, почувствовала себя уверенно, и всё её первоначальное смущение, вся неловкость совсем исчезли, и улыбка тронула её губы.

— Меня зовут Мария, — произнесла она голосом успокоенным, ровным. — Мы с вами в течение этого года будем изучать историю английского языка — начиная условно с V века и до наших дней. В прошлом году у вас в программе был готский язык… С предысторией вы, так сказать, ознакомлены. Теперь мы обратимся к периодам становления и развития собственно английского языка. Проследим изменения — от древнего — к среднеанглийскому, затем к новоанглийскому и к современности…