— Вот они! — Она повела вокруг себя рукой. — Вот он, один из этих других залов, где не так, — роща эта. Ты не знал?
— Да, природа — опытный художник. Но и она ищет другие, более совершенные формы.
— Природа не художник. Она — труженик, работник, делатель, она не творит, а созидает, она — Великий Рационалист: все в ней обусловлено, лишнего нет. Разве для того она выделила тебя, человека, дала тебе дерзающий разум, чтобы ты стал ее нахлебником, ленивым подражателем и ничего более? Ведь ничто другое в природе, ни одно из ее созданий не наделено дерзающим разумом, только ты. Чтобы ты делал искусство и им постоянно утверждал свою самостоятельность. Когда твой древний сородич впервые нацарапал на камне оленя, природа затаилась: это был великий опыт. И твой сородич нарочно — разумно и осмысленно — удлинил ноги своего оленя, вытянул и изменил рога, придал ему стремительность, нарочно, а не по неумению, изобразил его таким, каких в действительности не бывает: он не захотел списывать с природы, он понял свое назначение и поэтому захотел показать своего оленя, чтобы доказать свою самостоятельность. Так проявился его дерзающий разум, и природа благословила твоего сородича: опыт удался... Вы умиленно называете это примитивом и уже и тут приступили к списыванию, полагая, что докопались до истины наконец. А это ведь всего-навсего — Пример: пример дерзания и поиска, самостоятельности дерзания и осмысленности поиска.
— А зачем природе, — осторожно спросил Петр, — если она Великий Рационалист, зачем ей понадобилось сотворить, вырастить этот дерзающий разум?
— Затем, чтобы избавить себя от избытка сил.
— Ну вот, она избавила. А что будет потом?
— Потом она защитится тобой от избытка слабости, когда таковой наступит. Поэтому она и не страшится твоей самостоятельности — твори! Она учит тебя главному — искренности, непосредственности, но не списыванию с себя. Природа — твой учитель, а твоя нива — жизнь. Вот что тебе должен был бы сказать этот некрасивый корень и те мои залы.
— Как же мне найти... как найти... есть ли она, — пробормотал Петр, чувствуя огромную тяжесть от Ее слов.
— Разомкни круг, — тихо ответила Она. И стала отдаляться и тускнеть.
— Погоди! — закричал Петр, боясь, что Она исчезнет и он не узнает главного. — Почему ты встретила меня здесь, а не в том домике?
— Домик на краю рощи, а у рощи нет края...
— Не может быть!
— А ты уверен, что там тебя ждала я?
— Да! Ты! Уверен!
Она засмеялась, и он вдруг увидел, что у Нее лицо Лины, а в лесу эхом на тысячи голосов разнеслось:
— Сероглазка... Сероглазка... Сероглазка...
И он сильно вздрогнул и проснулся.
10
Он был один. Была яркая лунная ночь. Резкие тени лежали на полу и стенах. Откуда-то плыла приглушенная песня. Голос был знаком.
Петр встал, и неслышно открыл окно во двор, и замер: совсем близко от него, в ночной рубашке, вся залитая лунным светом стояла Лина. Волосы ее были распущены, она стояла, облокотясь на изгородь, и смотрела вверх: вокруг лунного диска светился большой желтый круг. Она пела.
Там за лугом зелененьким,
Там за лугом
Зелененьки-и-им...
Голос ее был тих и чист и чуть заметно дрожал; так что казалось, будто она его изо всех сил сдерживает, как бывает, когда душу теснит восторг; казалось, что вот-вот она засмеется, зальется, крикнет — бурная радость прорвет преграды и ринется, как неистовое половодье, сметая все вокруг. И действительно, она вдруг засмеялась, но тихо, все еще сдерживаясь, и потом бесшумно закружилась по двору, разведя руки. Но тут же как бы спохватилась, остановилась, огляделась, вздохнула и опять тихонько запела, раскачивая согнутыми руками, словно качая ребенка:
Баю-баю басеньки.
Светит месяц ясненький,
Светит в люлечку твою.
Баю-баюшки-баю.
Злой коршу́н кру́жится,
Украсть Васю метится.
А мы стрелку на лучок,
Злого коршуна в бочок.
Петра словно что-то обожгло.
— Лина! — сказал он и выпрыгнул через окно во двор.
— Ой Петя! — Она замерла на месте и сжалась.
— Лина! — Он подошел и обнял ее. Руки его дрожали, лицо горело. — Постой! Лина, я нашел. Нашел.
— Что? — спросила она.
— Принеси нож. Там, в рюкзаке.
В тени, прислоненная к стене дома, стояла доска. Он вынес ее на середину двора, сел перед ней и стал внимательно разглядывать вырезанный им несколько месяцев назад круг. И когда Лина принесла нож, он ловко и быстро провел несколько длинных надрезов, потом повернул доску к луне, смел щепки и сказал:
— Смотри!
На круг, глубоко и резко, разрывая его края, легла стремительная, с легким оперением стрела.
— Видишь, Лина!.. А мы стрелку на лучок...
— Да. — Она села рядом с ним на траву, взяла его руку и положила себе на живот. — Послушай. Он уже бьется.
И Петр беспечно и звонко засмеялся.
1971
