Кольцо Либмана - [78]
Эпилог
Знал ли я о том, что, когда человек мертв, он совсем не обязательно покойник? Для миллионов людей это послужило бы огромным облегчением, но для меня едва ли. В каком-то смысле я по-прежнему был Йоханнес Либман, рожденный 21 июня 1945 года в провинциальном городке Голландии Хаарлем, сын Йоханнеса Либманна, с двумя «н», который… Ну да ладно.
Стояла великолепная солнечная погода; внутренняя поверхность деревянной ложки отливала синевой. Кончиками пальцев я осторожно ощупывал очертания своего лица: нос, подбородок, мочки ушей. Все горело. С медицинской точки зрения это подтверждало нормальную работу пищеварения и сердца. А воздух в легких у меня еще остался? Еще бы!
Я стоял на залитой солнцем площадке, покрытой сверкающим ковром сухого снега — гениально, подобные картины рождает одна лишь русская природа. В брючном кармане я почувствовал что-то колющее. Мои солнечные очки, у которых обе дужки были отломаны у основания. Я опустил очки в мусорное ведро, и оно у меня на глазах неожиданно воспарило. Что это за шутки? Я поднял вверх голову.
В нескольких сотнях метрах от меня в клубящихся парах морозного воздуха спокойно вращалось гигантское колесо обозрения. Его кабинки формой напоминали глубоководные ракушки, ярус за ярусом был пуст. Из установленных на аттракционе громкоговорителей неслись тихие и торжественные звуки вальса «На прекрасном голубом Дунае» — эту мелодию, в полном соответствии с волей моего отца, играли во время кремации для нас с мамой в зале прощания, в котором кроме нас никого не было. От яркого солнечного света праздничные гирлянды лампочек, увивавшие кабинки, казались горящими.
«Чашка кофе, — сказал я самому себе, — это бы сейчас пошло мне на пользу». Я прошел в глубь ярмарки — нигде на снегу не видно было ни малейших следов человеческих ног. Какая восхитительная музыка! Я почувствовал желание притопывать в такт, кружиться, танцевать, только вот с кем?
Я поднялся на чисто выметенный дощатый помост вертикальной карусели — и сразу же передо мной, слегка покачиваясь, остановилась глубоководная морская раковина. Сиденье в ней было обито светло-желтым бархатом. Несмотря на врожденный страх высоты, я сел в кабинку и вскоре поднялся высоко… Божественный вид, просто сказочный…!
Картина, открывшаяся внизу, меня полностью захватила. Я видел тенты ярмарочных аттракционов, а справа — желто-коричневый хобот Невского проспекта, разворачивающийся с математической точностью, в самом его конце — Зимний дворец, крепость, ряды металлических крыш и… что там еще маячило вдали…?
На расстоянии пешей прогулки от царской могилы я увидел морскую набережную городка 3*, легко узнаваемые отвратительные очертания Бад-Отеля, которые ни с чем не спутать… Серо-голубые волны Северного моря разбивались о песок… Ну и конфуз, границы, оказывается, пролегают так близко…! Добравшись до самой высокой точки, кабинка зависла… Я различил кусочек болотистого полдера с его мягким грунтом, шпиль церкви св. Баво и сад, который, словно дикие звери в клетке, мерили шагами из конца в конец двое людей… В зарослях рододендронов в цвету я увидел своих отца и мать и… еще… кто они? Эва и я и…
«Нет, довольно!» — закричал я, и колесо обозрения опять пришло в движение.
Стоило только кабинке шаркнуть по настилу, как я стремглав из нее выскочил. Отдышался через какое-то время, прислонившись к покрытому белым инеем заграждению. Я стал блуждать по ярмарке и вдруг заметил, что моя до сих пор не просохшая обувь не оставляет на снегу следов. По площадке с навесной крышей, в оргии голубых искр, носились и сталкивались пустые одноместные машинки, управляемые невидимой рукой. Что за сумасшедшая вакханалия, подумал я, проходя вперед, и тут увидел деревянный сарайчик с вывеской, на которой кислотно-розовыми буквами было выведено: «НИРВАНА».
Движимый необъяснимым, но настойчивым порывом, я вошел внутрь, миновал стену с огромными, в человеческий рост зеркалами, которые сейчас же запотели. Отодвинув в сторону занавеску из грубой холстины, я заметил пожилого мужчину в домашнем халате — стоя за старомодной конторкой, он что-то сосредоточенно писал. Мужчина был представительный и совершенно лысый. Из-за стекол пенсне на ленточке он взглянул на меня слегка удивленно, но в то же время доброжелательно.
«Задерни скорей занавеску! — произнес он голосом, по тембру близким к сопрано, на языке, который я сейчас уже не могу вспомнить. — Ты несешь с собой холод». — Он стал задумчиво грызть незаточенный кончик карандаша. — «Что-то, дружище, вид у тебя неважный. Может быть, плохо спал ночью? Или у вас там бушует эпидемия желудочного гриппа?» — Тепло словно шубой окутывало меня со всех сторон. — «Номер?» — неожиданно спросил мужчина.
Я непонимающе пожал плечами.
«Номер?» — повторил он.
«1961» — наобум ответил я.
«Замечательно, а дальше?»
«1710»
Я смущенно улыбнулся.
«Верно, — сказал мужчина, а когда тебя осудили?»
«Следствие еще не закончено», — наудачу ответил я и попал в яблочко.
«Угу, фантастика… — В порыве энтузиазма мужчина несколько раз воздел в воздух свой ало-красный карандашик. — Очень хорошо, в самом деле! Значит все дороги еще открыты. В этом вся прелесть жизни. Смерть — штука крайне неприятная, несмотря на небесные посулы. Но мы не должны позволять себя одурачить». Он нацарапал что-то в своей тетради, положил мне на плечо руку и шепотом разрешил войти внутрь… «Ho… э-э… amigo… Можно тебя на минутку…?» Он снял пенсне, и его моложавое лицо опечалилось. Он грустно посмотрел на меня, в глазах его стояли слезы… «Ах, я не имею права ни о чем тебя спрашивать, я это знаю, полностью осознаю. Это противоречит любым законам и правилам… Но что такое есть правила? Всего лишь изобретение смертельно запуганных, страдающих импотенцией филистеров! Раньше, в мое время, все казалось мне таким удивительным… Летние, в белых лилиях пруды; кремовые шапочки утром на фонарях, после того как всю ночь падал снег… И зыбкий солнечный свет, проникающий осенним днем в комнату, окрашивающий ее бликами цветного стекла… Рельеф тела моей первой возлюбленной — оно было похоже на свежий мед не только цветом, но и сводящим с ума ароматом… Пересвист и пение птиц в лесу… Все такое… Ты ведь меня понимаешь…?»
…Я не помню, что там были за хорошие новости. А вот плохие оказались действительно плохими. Я умирал от чего-то — от этого еще никто и никогда не умирал. Я умирал от чего-то абсолютно, фантастически нового…Совершенно обычный постмодернистский гражданин Стив (имя вымышленное) — бывший муж, несостоятельный отец и автор бессмертного лозунга «Как тебе понравилось завтра?» — может умирать от скуки. Такова реакция на информационный век. Гуру-садист Центра Внеконфессионального Восстановления и Искупления считает иначе.
Сана Валиулина родилась в Таллинне (1964), закончила МГУ, с 1989 года живет в Амстердаме. Автор книг на голландском – автобиографического романа «Крест» (2000), сборника повестей «Ниоткуда с любовью», романа «Дидар и Фарук» (2006), номинированного на литературную премию «Libris» и переведенного на немецкий, и романа «Сто лет уюта» (2009). Новый роман «Не боюсь Синей Бороды» (2015) был написан одновременно по-голландски и по-русски. Вышедший в 2016-м сборник эссе «Зимние ливни» был удостоен престижной литературной премии «Jan Hanlo Essayprijs». Роман «Не боюсь Синей Бороды» – о поколении «детей Брежнева», чье детство и взросление пришлось на эпоху застоя, – сшит из четырех пространств, четырех времен.
Hе зовут? — сказал Пан, далеко выплюнув полупрожеванный фильтр от «Лаки Страйк». — И не позовут. Сергей пригладил волосы. Этот жест ему очень не шел — он только подчеркивал глубокие залысины и начинающую уже проявляться плешь. — А и пес с ними. Масляные плошки на столе чадили, потрескивая; они с трудом разгоняли полумрак в большой зале, хотя стол был длинный, и плошек было много. Много было и прочего — еды на глянцевых кривобоких блюдах и тарелках, странных людей, громко чавкающих, давящихся, кромсающих огромными ножами цельные зажаренные туши… Их тут было не меньше полусотни — этих странных, мелкопоместных, через одного даже безземельных; и каждый мнил себя меломаном и тонким ценителем поэзии, хотя редко кто мог связно сказать два слова между стаканами.
Пути девятнадцатилетних студентов Джима и Евы впервые пересекаются в 1958 году. Он идет на занятия, она едет мимо на велосипеде. Если бы не гвоздь, случайно оказавшийся на дороге и проколовший ей колесо… Лора Барнетт предлагает читателю три версии того, что может произойти с Евой и Джимом. Вместе с героями мы совершим три разных путешествия длиной в жизнь, перенесемся из Кембриджа пятидесятых в современный Лондон, побываем в Нью-Йорке и Корнуолле, поживем в Париже, Риме и Лос-Анджелесе. На наших глазах Ева и Джим будут взрослеть, сражаться с кризисом среднего возраста, женить и выдавать замуж детей, стареть, радоваться успехам и горевать о неудачах.
«Сука» в названии означает в первую очередь самку собаки – существо, которое выросло в будке и отлично умеет хранить верность и рвать врага зубами. Но сука – и девушка Дана, солдат армии Страны, которая участвует в отвратительной гражданской войне, и сама эта война, и эта страна… Книга Марии Лабыч – не только о ненависти, но и о том, как важно оставаться человеком. Содержит нецензурную брань!
«Суд закончился. Место под солнцем ожидаемо сдвинулось к периферии, и, шагнув из здания суда в майский вечер, Киш не мог не отметить, как выросла его тень — метра на полтора. …Они расстались год назад и с тех пор не виделись; вещи тогда же были мирно подарены друг другу, и вот внезапно его настиг этот иск — о разделе общих воспоминаний. Такого от Варвары он не ожидал…».
Модный роман популярного немецкого писателя. Знаменитый композитор нанимает скромного аспиранта литобработчиком собственных мемуаров… Игра самолюбий и сладострастия, барочная атмосфера, заставляющая вспомнить о лучших вещах Джона Фаулза, тонкая ирония и убийственный сарказм — все это превратило изысканный роман немецкого автора в один из европейских бестселлеров на рубеже тысячелетий. Пасквиль или памфлет? Вот о чем спорит немецкая и международная критика.
Гретковска — одна из самых одаренных, читаемых и популярных польских писательниц. И, несомненно, слава ее носит оттенок скандальности. Ее творчество — «пощечина общественному вкусу», умышленная провокация читателя. Повествование представляет собой причудливую смесь бытописательства, мистики, философии, иронии, переходящей в цинизм, эротики, граничащей с порнографией… В нем стираются грани реального и ирреального.Прозу Гретковской можно воспринимать и как занимательные байки с «пустотой в скобках», и как философский трактат.