Кольца Сатурна. Английское паломничество - [53]

Этот ливанский кедр, высаженный при закладке парка, одно из тех деревьев, из которых столь многие, как сказано, уже исчезли. Примерно с середины семидесятых годов число деревьев стало быстро убывать. Среди наиболее распространенных в Англии видов дело дошло до тяжелых утрат, а в одном случае даже до полного истребления. Примерно в 1975 году болезнь вязов, идущая с южного побережья Голландии, достигла Норфолка. Не прошло и двух-трех лет, как у нас в округе не осталось ни одного живого вяза. В июне 1978 года шесть вязов, затенявшие пруд в нашем саду, еще раз покрылись чудесной светло-зеленой листвой и через несколько недель засохли. С невероятной быстротой вирусы пробежали по корням целых аллей и вызвали сужение капиллярных сосудов, из-за которого деревья в кратчайшие сроки погибают от жажды. Болезнь распространяют летучие жуки, и они безошибочно находят даже отдельные экземпляры вязов. Одним из самых совершенных деревьев был почти двухсотлетний вяз, одиноко растущий в чистом поле, недалеко от нашего дома. Он заполнял воистину огромное воздушное пространство. Помню, большинство вязов в округе уже поддались болезни, а его бесчисленные, слегка асимметричные, изящно зазубренные листья все шевелились на ветру, словно зараза, истребившая его род, не посмеет его коснуться, бесследно пройдет стороной. А потом, недели через две, эти, казалось бы, неуязвимые листья потемнели, пожухли и еще до начала осени превратились в пыль. В то же время я начал замечать, что кроны ясеней все больше и больше оголяются, а листва дубов редеет и обнаруживает странные мутации. Сами деревья стали выгонять листья прямо из жестких ветвей и уже летом сбрасывать множество твердых желудей, твердых как камни, уродливых и покрытых липким веществом. Буки, которые до сих пор еще как-то держались, за несколько засушливых лет пришли в жалкое состояние. Листья достигали лишь половины своей нормальной величины, все орешки без исключения были пустыми. Один за другим погибали на пустоши тополя. Мертвые стволы еще частично держатся вертикально, но частично лежат в траве, разбитые и поверженные ветром.

В конце концов в 1987 году по стране прокатился шторм, какого здесь никто не видел прежде. Его жертвой, согласно официальным подсчетам, пали четырнадцать миллионов взрослых деревьев, не говоря уж о подлеске и кустарниках. Это случилось в ночь с 16 на 17 октября. Шторм с Бискайского залива внезапно обрушился на западное побережье Франции, пересек Ла-Манш и прошел над юго-восточными частями острова в Северном море. Я проснулся в три часа ночи не столько из-за сильного грохота, сколько из-за странного тепла и духоты в комнате. В отличие от других равноденственных штормов, которые я помню, этот наступал не отдельными порывами, но равномерным, непрерывным, казалось, все усиливающимся накатом. Я стоял у окна и смотрел сквозь едва не лопавшееся стекло вниз, на кроны больших деревьев соседнего епископского парка. Они гнулись и рассекались порывами ветра, как водоросли, изборожденные волнами в темном течении. Белые тучи плыли во мраке, снова и снова в небе полыхали жуткие зарницы. (Позже я узнал, что это происходит, когда высоковольтные провода соприкасаются друг с другом.) Наверное, один раз я на мгновение отвернулся от окна. Во всяком случае, в моей памяти сохранился момент, когда я не поверил своим глазам, снова выглянув в окно: там, где только что воздушная волна набегала на черную массу деревьев, тускло светился пустой горизонт. Мне показалось, что кто-то раздвинул занавес и я упираюсь взглядом в бесформенную, переходящую в преисподнюю сцену. В тот момент, когда над парком появился необычный ночной свет, я понял, что там, внизу, все разрушено. И все же я надеялся, что эту жуткую пустоту можно объяснить как-то иначе, ведь за шумом бури я не расслышал ни малейшего намека на треск, который раздается при лесоповале. Только потом я сообразил, что корни до последнего удерживали деревья от падения, деревья не валились, но медленно ложились на землю, а их сплетенные кроны не расплющивались, но оставались неповрежденными. Целые участки леса полегли таким образом на землю, как колосья на сжатой ниве. На рассвете буря немного утихла, и я решился выйти в сад, и долго стоял, задыхаясь от горя, среди этого разорения. Ощущение было такое, словно находишься в аэродинамической трубе: воздушная струя была еще слишком сильной и слишком теплой для этого времени года. Вековые деревья, обрамлявшие прогулочную тропу в северном конце парка, лежали на земле, словно попадали в обморок. Среди огромных турецких и английских дубов, ясеней, платанов, буков и лип валялись кустарники, еще вчера укрывавшиеся в их тени, а сегодня раздавленные и сломанные: туи и тисы, лещины и лавры, остролистные падубы и рододендроны. Взошло сияющее солнце. Некоторое время еще дул ветер, потом вдруг все стихло. Ничто больше не шевелилось, разве только птицы, которые гнездились в кустах и на деревьях, испуганно сновали в ветвях, зеленевших в этом году до самой осени. Не знаю, как я пережил первый день после бури, помню только, что посреди ночи, усомнившись в том, что видел собственными глазами, я еще раз прошелся по парку. Поскольку буря разразилась во всей округе, все лежало в полной тьме. Ни малейший отблеск наших жилищ и транспортных путей не замутнил неба. Зато взошли звезды, такие великолепные, какие я видел только в детстве над Альпами или во сне над пустыней. С далекого севера до южного горизонта, где прежде заслоняли вид деревья, рассыпались мерцающие знаки, дышло Возничего, хвост Дракона, треугольник Тельца, Плеяды, Лебедь, Пегас, Дельфин. Они совершали свое неизменное, нет, даже более торжественное движение по кругу. Но если в ту блистательную ночь после бури царила полная тишина, то в зимние месяцы не умолкал пронзительный скрежет пилы. До самого марта пятеро рабочих постоянно распиливали ветви, сжигали мусор, таскали и грузили стволы. Наконец с помощью экскаватора были вырыты большие ямы, куда свалили корневища, многие размером со стог сена. И здесь в самом буквальном смысле слова наверху оказалось то, что пряталось в самом низу. Лесная почва, на которой еще в прошлом году между папоротниками и мхами росли подснежники, фиалки и анемоны, была теперь покрыта слоем тяжелой глины. Лишь болотная трава, чьи семена пролежали в глубине бог весть сколько времени, взошла пучками на совершенно спекшейся земле. Солнечное излучение, ничем больше не ослабляемое, в кратчайшие сроки разрушило все тенелюбивые растения сада, и нам все больше казалось, что мы живем на краю степи. Там, где еще недавно на рассвете птицы, множество птиц, распевали так громко, что приходилось иногда закрывать окна в спальне, где в полдень над полями взмывали жаворонки, где вечерами из чащи доносилось щелканье соловья, теперь не слышалось почти ни одного живого звука.