Когти Каганата - [26]

– А саиб – англичанин? Наш саиб – англичанин.

– Я не англичанин, – сказал Толстой, поежившись, и закрывая дверное окошко. – Я гражданин США.

Водитель странно покосился на пассажира.

– Точно не англичанин?

Толстой удивился.

– Говорю же, я – американец. А почему ты спрашиваешь?

Тот неумело пожал широкими плечами, которые к подобным жестам были явно не приучены.

– Не любишь их? – Видя, что реакции не дождаться, Толстой попробовал зайти с другой стороны. – В Тибете терпеть не могут британцев. Хотя, если подумать – за что их любить? Пришли в чужую страну…

– Хозяин хороший, – сказал водитель. – Дает мне работу. И брату моему. Сейчас работа кончилась. Но не успеем проесть хозяйские рупии, опять позовёт. Всегда зовёт. Хозяин хороший.

Водитель облапил руль и заложит резкий поворот.

– А остальные англичане – эээ… купмазалеорапути[56], – произнеся последнее слово, он надулся, словно переспелый банан. – Да простит почтенный фаранги[57] мне дурное слово. Но вы ведь верно сказали, вы – не англичанин?

Толстой повторил заверения и спросил, за что не любят здесь подданных Британской Империи.

– А в стране, откуда вы, разве любят англичан? – проявил ответный интерес водитель.

Подполковник помедлил с ответом – чтобы сказать, за что одна нация любит или не любит другую, нужно разбираться в истории. Она же среди увлечений Ильи Андреевича не значилась.

– Не особенно, – вынужденно признал Толстой, но как объяснить – почему? Однако он попытался, но что такое «сноб» – водитель не знал, а из словосочетания «чванливая свинья» понял лишь второе слово.

Скоро индус печально вздохнул и сказал:

– Я думал узнать, почему англичане делают хорошие и плохие вещи, и не видят между ними разницы?

«Кто ж знает?» – мысленно удивился Толстой, но вслух ничего не сказал.

Через час после того, как пришлось зажечь фары, впереди показалась сетчатая изгородь – дорога упиралась в металлические ворота. Водитель начал неистово крутить ручку на двери, опуская стекло, и заорал во все горло:

– Ай, сын зловонного шакала! Открывай ворота, не то твоя жена, наконец, станет вдовой и таки переселится к горшечнику! Открывай, Чихан! Открывай!

Индус-привратник повис на створке, и физия его расплылась в дурацкой улыбке.

– Бабу-у-у Перша-а-ад, – сказал сторож протяжно и далее заговорил на той дикой смеси английского и хинди, на которой общаются между собой колонисты и местные жители. – Здравствуйте, бабу Першад! Как поживаете, бабу Першад? Говорят, хозяин отослал вас назад, в Ганток, а вы тут. Как так, бабу Першад? Забыли что?

– Открывай, Чихан, собака! – осерчал водитель. – Клянусь Сияньем Небес, да не осквернит божба слух почтенного фаранги, но этот человек выводит меня из себя!

Несколько мгновений он молча выпускал пар, а затем произнёс нараспев, подражая речи не желавшего впускать их привратника:

– О достойнейший из ночных сторожей, о властелин ворот и покровитель забора, не снизойдете ли вы до просьбы путников, и не откроете ли проезд?

Со скрежетом и металлическим стоном створка поддалась и отъехала в сторону. Сторож не переставал препираться.

– А откуда я знаю, может, бабу Першад привел разбойников? Может, хозяин ему мало заплатил и теперь бабу Першад решил силой забрать свои деньги?

Выворачивая передние колеса и виляя рылом, грузовик начал протискиваться в ворота, а из водительского окошка продолжали нестись крики:

– Кто бы говорил, лошадиная морда? Будто я не знаю, что ты воруешь хозяйские сетку и гвозди для своего брата махаджана из Сивоки!

– Отсохни твой нечестивый язык, бабу Пердаш! Всё – враньё! Так кого ты везешь, хитрый бабу? Знатного фаранги везешь?

– Этот фаранги – достойный пандит, добродетельный страж!

– Бандит?! – воскликнул сторож радостно.

– Пандит[58]! О тугоухий охранник, да Сияют Небеса до скончания времен, не видел я человека глупее!

Грузовик покатил по пустырю, оставив ворота и сторожа далеко позади. Сумерки размывали окружающие силуэты, как набегающая волна размывает рисунки на песке. Черный горизонт сливался с черным небом, и чудилось, будто автомобиль попал внутрь катящейся эбонитовой сферы.

– Прощайте, саиб! – сказал водитель, когда грузовик остановился перед выросшей как из-под земли усадьбой.

– Прощай, – ответил Толстой и решил проявить участие. – Тебя сторож-то назад выпустит?

– Чихан? Конечно, выпустит! А-а-а, саиб думает, что Чихан мне – враг. Саиб ошибается: Чихан – мой хороший друг, мой лучший друг. Он меня и впустит, и выпустит.

Кивнув, Толстой вытащил из-за сиденья чемодан и отворил дверь.

В темноте усадьба казалась частью джунглей, обступивших прогалину. Но американец догадывался, что при свете дня рядом обнаружится разве что крохотная рощица. Не любят европейцы оставлять подле своего жилища кусочки дикой природы.

На крыльце стоял невысокий человек с весьма заметным брюшком.

– Мистер Дауни? – с утвердительной интонацией спросил Толстой, оказавшись на твёрдой земле.

– Добро пожаловать, подполковник, в мою скромную обитель, – добродушно заговорил толстячок, спускаясь с крыльца. – На самый, так сказать, край цивилизованного мира… Но я наслышан, что вам удалось побывать за этим краем и вернуться! Потому с удовольствием послушаю рассказ об увиденных чудесах. Однако вы приехали позже, чем я ожидал: к счастью вода в котле остывает медленно, и если хотите, можете выкупаться с дороги. По опыту знаю, что на Востоке белые люди более всего страдают от отсутствия гигиены.