Когда улыбнется Ганеш - [31]

— Сейчас грань между мусульманским и индусским искусством постепенно стирается, — сообщает он. — Лучший наш резчик по слоновой кости, старейшина резчиков — семидесятилетний мусульманин Абдул Рахман, который, несмотря на запрет Корана, талантливо изображает людей и животных.

Аккуратное, гладкое лицо Ом Пракаша вдруг светлеет.

— Я вам ведь еще главного не сказал, — спохватывается он. — Наша фирма поставляет половину предметов, которые продают в Москве в магазине «Ганга». Мы были в числе пионеров торговли с советскими объединениями — «разноэкспортом» и «новоэкспортом». Советский Союз — наш самый крупный покупатель, туда направляется более четверти всей производимой нами продукции. Среди наших мастеров есть люди из Западной Бенгалии, из Карнатаки. Но мы иногда закупаем художественную продукцию мастеров, работающих самостоятельно. Наши люди ездят по стране, изучают характерные особенности народного искусства в разных штатах…

Он говорит, а у меня перед глазами — руки Хар Даяла из старого города — тяжелые и искусные руки народа, творящего красоту.

* * *

В Дели много памятников, оставленных Моголами. По всему городу разбросаны круглые тумбы мечетей, усыпальниц, арки, ворота, башни. В нем немало памятников британского владычества. И конечно же, за годы независимости выросло огромное количество новых, современных зданий. Как примирить все эти разные стили, заставить их вписаться в общий рисунок завтрашнего города? Мы говорили об этом с молодым архитектором-градостроителем Дж. С. Гамбхиром. Элегантный и немного стеснительный мистер Гамбхир увлечен идеей создания архитектурных «мостов» между памятниками различных эпох и культур.

— Задача не так уж трудна, — заметил он. — Куда труднее сократить социальную пропасть между старым и новым Дели. Ведь новый город колонизаторы строили для себя. До сих пор плотность населения в нем примерно в тридцать раз ниже, чем в старом городе. Нынешнее градостроительство должно предусмотреть постепенную ликвидацию этого разрыва.

Сколь разномастен, разнопланов сегодняшний Дели! Блестящая пара в мраморных креслах у голубой воды бассейна в роскошном отеле с бесшумными официантами в малиновых фраках, подающими ледяное шотландское виски. Дели? Дели. А прокаженный с забинтованными культями рук, просящий милостыню на перекрестке, где светофор то и дело останавливает поток машин? А старуха, на пару со «священной» коровой копающаяся в мусорном ящике? Тоже — Дели. Различны судьбы у этой вот юной леди в модном сафари, садящейся в японский лимузин, и у той девушки в сари, потерявшем от времени цвет, несущей на голове медный кувшин с водой. Похожи у них лишь сережки, сверкающие у каждой в левом крыле носа. Но и это сходство — мнимое: у одной сережка бриллиантовая, у другой — стеклянная. Обе они представляют Дели.

Есть в этом городе и настоящие трущобы. Я разговаривал в одной такой трущобе-общине с ее прадханом-предводителем Мохаммедом Гаусом. Гаус, как и 250 обитателей этого темного угла, бездомен. Лишь палатка, сшитая его женой из подобранного где-то тряпья, укрывает его семью от солнца и дождя. Гаус и его друзья — сборщики кабада (всякого рода отбросов, которые могут быть утилизированы) и рикши. Кабадисты зарабатывают по 6–7 рупий в день, у рикш после уплаты хозяину коляски половины или трети дневной выручки остается рупий по 15. Индусы и мусульмане общины живут, по словам Гауса, как братья: все за одного, один за всех.

Рабочих и служащих различных предприятий, включая мелкие мастерские, насчитывается в столице 375 тысяч. И хоть здесь производится широкий ассортимент продукции — от шпилек для волос до сложных электроприборов, — Дели, в отличие от Бомбея или Калькутты, нельзя назвать промышленным городом в полном смысле этого слова. Есть здесь текстильные фабрики, есть химия, есть производство деталей для машин и велосипедов, выделка кож. Крупных предприятий, однако, немного. Основу экономики города составляет так называемая «малая индустрия», существенную роль играет развитие ремесел.

Мой знакомый Кумар Дас явно учтен статистикой, как рабочий, ибо учится он заочно, работая наладчиком станков на ткацкой фабрике. Ему тридцать, у него вьющиеся черные волосы и пышные усы с закрученными кверху концами.

— Люблю ли я Дели? — переспросил он меня удивленно. — Не знаю, люблю ли, но жить без этого города не смог бы, ни на что другое его бы не променял. Надеюсь, мой сын будет счастливее меня — к тому времени, когда он вырастет, наш город будет еще более прекрасным.

Кумар Дас — давний подписчик журнала «Совьет лэнд», выпускаемого АПН специально для Индии.

— Дружба с Советским Союзом имеет для нас сейчас особое значение, — сказал он. — В нынешней международной обстановке это становится понятным всем, даже далеким от политики людям…

Примерно то же я слышал от профессора Чандра Натх Чакраварти.

В далеком 1946 году он выбрал в Делийском университете кафедру русского языка. Едва ли он мог предполагать тогда, что, закончив четырехлетний курс обучения в Делийском университете, он останется при кафедре, а потом будет отшлифовывать свой русский на филологическом факультете МГУ. И уж конечно не знал он, что вся его' жизнь будет посвящена языку Пушкина и Блока. Что станет он директором первого в Индии института русского языка, который потом вольется в новый университет имени Джавахарлала Неру и будет называться Центром русских исследований.