Когда улыбнется Ганеш - [21]

Древний старик с разрисованным лбом, интеллигентные молодожены — оба в сверхмодных американских джинсах, пожилая крестьянка в домотканом рыжем сари, стайка застывших девушек безмолвствуют. Их гипнотизирует близость реки-богини.

Если это первое их паломничество, сразу броситься в Ганг они не имеют права. Им предстоит еще очиститься с помощью брахмана, обрить наголо волосы, смазать голову сандаловым маслом, уплатить необходимую подать. Бреют паломников здесь же, у гхатов. Всех мужчин, кроме сикхов, которым религия запрещает стричься. Взрослых женщин тоже щадят. Кроме вдов. Но для этих последних есть специальный гхат. Они не должны оскорблять своим присутствием верующих. Ведь вдова, согласно индуистским представлениям, существо, так сказать, незаконное, она должна была сжечь себя на погребальном костре мужа.

Сажусь в лодку, услужливо предложенную мне парнишкой по имени Праклал. Медленно проплываю вдоль гхатов. Люди заходят в зеленоватую воду, поднимают глаза к небу, молитвенно складывают ладони. Губы некоторых беззвучно шевелятся. Одни стоят в воде по пояс, другие — по шею. Некоторые жадно пьют ее, наполняют металлические кувшинчики и выливают из них воду на блестящие бритые головы-тыквы. Женщины совершают священное омовение в сари, мужчины раздеваются до трусов.

У вдовьего гхата замечаю молодую женщину, наполовину уже побритую. Черные, курчавые локоны падают на тонкие запястья в золотых браслетах, обнажая ослепительно белую голову. Глаза женщины, полыхающие мистическим огнем, устремлены к зеленоватой ряби.

Чуть поодаль вижу старого мастера, обрабатывающего зубилом какую-то бронзовую болванку. Вдруг понимаю, что мастер слеп. Пустые глазницы его обращены к солнцу, уже яркому, залившему все вокруг горячим светом. Почти черное лицо старика, обрамленное ежиком седины, кажется безучастным. Тишину нарушает лишь стук его молотка по зубилу.

Снова оглядываю пестрое скопление людей на гхатах. Как, в сущности, податлив человек всему, что отвлекает его от бренности бытия. Одним религия запрещает стричь и брить волосы, других обязывает бриться наголо, одним предписывает снимать головной убор в храме, другим запрещает вход в храм без оного. Одним не разрешает употреблять в пищу говядину, другим предлагает есть именно ее, предавая анафеме свинину. И человек беспомощно цепляется за все эти бессмысленные табу, надеется на их могущество, на их способность спасти его, защитить, возвысить… Иногда религия становится навязчивой манией, толкает людей на чудовищные и непонятные поступки. Газеты писали о страшной находке полиции в местечке Мандуад под Варанаси. Открыв квартиру железнодорожного служащего, исчезнувшего два года назад, в ней обнаружили 35 человеческих черепов, окрашенных киноварью, несколько десятков трупов змей под портретами Дурги и Кали.

Туристы, которых чуть ли не в обязательном порядке возят из Дели в Агру к знаменитому беломраморному Тадж Махалу, порой и не подозревают, что на их пути лежит Матхура. Что Матхура эта не на одну тысячу лет старше Агры, известной главным образом благодаря усыпальнице, построенной императором Шах Джаханом для своей жены Мумтаз и ставшей одновременной могилой десятков тысяч рабов.

В Матхуре нет туристских «бунгало», фешенебельных отелей, роскошных ресторанов с вечерними «шоу», дорогих ювелирных лавок. Туристский бизнес там явно не процветает. По-видимому, людям, торгующим достопримечательностями, кажется, что мелодраматическая история Шах Джахана, созерцавшего свое белоснежное создание из узкого оконца темницы, в которую его бросил собственный сын Аурангзеб, способна приносить большую прибыль, чем судьба невзрачных храмов Матхуры. Скорее всего, дело, однако, не только в этом. Просто сентименты владыки, решившего на весь мир разрекламировать свою любовь, не затрагивают по-настоящему индийской души. Ими вполне уместно торговать. Их, в сущности, и используют так, как хотел того Шах Джахан, еще при жизни сделавший свою любовь достоянием мировой общественности.

Туристские автобусы проскакивают поворот на Матхуру и потому, что понять ее чужеземцу сложно. На это у него, как правило, не оказывается времени. Да и к чему ему эти грязноватые улочки, это пестрое многолюдье, вечно дерущиеся собаки, пресловутые священные коровы да белые ослики с тяжелой поклажей на спинах? К чему ему эти горы желтых, зеленых, красных плодов, зычные голоса торговцев тряпьем и гирляндами храмовых цветов?

Уже упомянутый сын Шах Джахана Аурангзеб, придя к власти, повелел отломать, где только возможно, руки и головы у скульптур индусских богов и разрушить индусские храмы. Тогда-то и разобрали знаменитый матхурский храм и воздвигли на его месте огромную напыщенную мечеть. Основание храма, однако, пощадили — оно, по-видимому, понадобилось строителям мечети. Позднее, когда закончилось в Индии мусульманское правление, часть храма восстановили. Храм и мечеть оказались сплетенными в тесных объятиях и превратились в живой символ вынужденного сосуществования индуизма и ислама в этой стране.

Но я не рассказал еще главного: в сохранившемся основании древнего храма располагалась тюрьма, в которой родился Кришна, сын Васудевы. Едва ли, задав вопрос, кто такой Кришна, вы сможете получить точный ответ. Это веселый пастух со свирелью, то и дело затевающий рискованные игры с юными пастушками, и колесничий воина Арджуны из «Махабхараты», бунтарь против религиозных канонов, и воплощение бога Вишну, герой, освободивший народ от тирании злодея Кансы, и мудрец, стремящийся избежать кровопролития, удалой повеса и строгий ревнитель долга и чести.