Когда улыбнется Ганеш - [11]

* * *

Вцепившись в металлический поручень и боясь оглянуться, медленно протискиваюсь вверх. Еще шаг — и я на вершине сигирийской скалы, как бы вонзившейся в землю острием гигантского конуса. Далеко внизу — ров, кишевший некогда крокодилами, холмы с каменными глыбами на тонких ножках, которые мгновенно могли быть сброшены на атакующее войско. А сюда, на скалу, можно было попасть лишь по веревочной лестнице, которая потом убиралась. Здесь у Кассьапы был дворец с бассейном и дансинг-холлом. Здесь в роскоши и страхе прожил он 18 лет. Любитель поэтических парадоксов назвал бы Сигирию чудом, рожденным страхом. И в самом деле, разве не страх перед возмездием заставил Кассьапу вырубить этот замок в скале? Ему было чего бояться. Он замуровал заживо в стене своего собственного отца Дхатусену и завладел троном, который по закону должен был унаследовать другой сын Дхатусены — Моггалана. Моггалана, удалившийся в Индию, мог вернуться в любой момент. И вернулся, и разбил войска брата-отцеубийцы, и тот, исчерпав все шансы на спасение, перерезал себе горло, Эти поистине шекспировские страсти разыгрались в Сигирии задолго до появления Шекспира — в конце V века вашей эры. Стало быть, и тогда не была Ланка «раем в океане» для ланкийцев. Остров стал им значительно позже — для португальских, голландских, английских колонизаторов. Не раз сравнивали с землей его города и раньше завоеватели с субконтинента.

Из Сигирии я еду в Полоннаруву, которая сделалась сингальской столицей в начале XI столетия, после разгрома и разрушения первой столицы — Анурадхапуры.

Резные базальтовые стены окружают базальтовое же изображение Будды. Полоннарува разделила участь Анурадхапуры. Много сотен лет каменный Будда стоит под испепеляющим солнцем. Когда-то он пребывал в прохладном полумраке в окружении множества зажженных свечей и курильниц, источавших благовоние, и люди приходили к нему, прося защиты. Но он не сумел защитить ни их, ни себя от индуистских фанатиков. Огромная каменная стела испещрена письменами. Если перевести их на бумагу, получится, наверное, книжка страниц в полтораста. Видимо, Виджаябаху I рассказал потомкам, как удалось ему восстановить здесь на короткое время сингальский трон… Камни говорят больше, чем эти письмена, наверное, даже тем, кто способен их прочесть. Это — кричащие камни. Вопиющие о трагедии, здесь разыгравшейся. Но слух наш несовершенен, и мы не слышим этого крика, и не раздирает он наши души, влекомые чудовищной живописностью развалин.

Все в Шри Ланке объемно, прозрачно, естественно, все западает в душу.

И слишком много рубцов на ее прекрасном лице. Не только осязаемых.

В одном из школьных клубов я смотрел любительский спектакль — пьесу молодого драматурга Самаракона «Мост через Келани». Под мостом этим у въезда в Коломбо ютятся люди, не имеющие другого крова. Когда уровень воды в реке поднимается, их заливает. Пьеса написана и сыграна в острогротескной манере, является, по существу, социальным памфлетом. Зрители — в подавляющем большинстве студенты — смеются зло и откровенно и над чиновниками, переносящими ответственность за положение дел друг на друга, и над ленивой позицией обитателей трущобы под мостом, и над полицейским, раздающим не отмененный в то время бесплатный рис.

Редактор одной из столичных газет Филипп Курей, показавший мне этот спектакль, тихий, аккуратный человек с топорщащимися усами и печальными глазами за стеклами очков, сказал мне тогда, что почти все деятели ланкийского кино и театра обращаются в своем творчестве к современности.

— Путь к такой вот пьесе был мучительным, — добавил он. — Ведь до провозглашения независимости наше традиционное искусство, по существу, умирало, сводилось к пляскам масок в деревне. Все остальное было лишь более или менее удачной попыткой перевести на сингальскую почву португальские, голландские, английские спектакли. Есть у нас легенда — «Майами» — о принце, которого предала его жена, во время поединка подняла оброненный им меч и отдала его противнику. В первые годы нашей независимости некоторые наши режиссеры невольно оказывались в роли этой принцессы-предательницы… Лишь с середины 60-х годов мы смогли подняться выше подражательности, начать борьбу за возрождение наших традиций, за их соединение с современностью…

Я вспомнил слова Курея, когда в огромном Зале памяти Бандаранаике, в котором обычно проходят международные конференции, высшему обществу Коломбо был предложен спектакль «Май фэйр лэди» по пьесе Бернарда Шоу «Пигмалион». Публика была не просто шикарной. Она была утонченной, высокоинтеллектуальной, окончившей оксфорды и кембриджи и не имевшей ничего общего со своим народом. Спектакль был безупречно разыгран на безупречном английском языке, и зрители получили безупречно-английское наслаждение, находясь на безупречно-английском уровне театрального переживания. Однако смысл изящных острот великого Шоу едва ли мог бы дойти до большинства ланкийцев, работающих на чайных плантациях, ловящих рыбу с катамаранов, вручающих правительству петиции или протестующих против попыток США столкнуть Шри Ланку с пути неприсоединения.