Когда ты был старше - [49]

Я забрал Бена в три пятнадцать. Нечего и говорить, я бдительно следил за тем, чтобы не опоздать.

— Ты вовремя, — заметил Бен, пристегиваясь к сиденью.

— Я почти всегда вовремя. Вчера был единственный день, когда я опоздал.

— Но вчера ты опоздал.

— Я знаю это, Бен. Я это только что сказал. Вчера был единственный день, когда я опоздал. Все остальные дни я приезжал вовремя.

— Но вчера ты и в самом деле опоздал.

— Бен! Перестань! — меня как прорвало. Предохранитель не выдержал. Плохо спал, а утро ввергло меня в странное состояние смутного несчастья. И я в самом деле наорал на него.

— Но ведь было же, — жалостливо произнес он. Будто подчеркивая, насколько справедлив был его упрек.

Потом он молча дулся, а я наслаждался тишиной, но все ж чувствовал себя дерьмово, оттого что обидел его.

— Поговорим-ка о чем-нибудь другом, — предложил я.

— Хорошо. О чем же?

— Ну… расскажи мне, как у тебя прошел день.

— Хорошо прошел.

— Расскажи мне.

— О чем же?

— Расскажи мне что-нибудь, что у тебя было на работе.

— Я укладывал бакалею.

— Что-нибудь поконкретнее.

— Я уложил много бакалеи.

— Ладно. Не бери в голову.

— Погоди! Я знаю! Был один случай. Я знаю кое-что. Пришла миссис Дерст. И купила огромную, гигантского размера упаковку наполнителя для кошачьего туалета. Но положила она ее на такую штуковину внизу у тележки, и вот, когда Эдди отнес ее бакалею к машине, он упаковку в багажник так и не положил. И вот, когда он вернулся с тележкой обратно, там-то она и была. Эта громадная упаковка наполнителя для кошачьего туалета. Вот и пришлось мистеру Маккаскиллу звонить ей, а ей пришлось обратно ехать, а мне пришлось кошачий наполнитель нести на автостоянку, чтоб миссис Дерст не надо было возвращаться в универсам. А потом что, по-твоему, произошло?

— Понятия не имею, брат.

— Оказалось, наполнитель касса и не пробивала. Потому что упаковка была внизу. Но мистер Маккаскилл велел забыть об этом. Потому как ему стало стыдно уже за то, что ей пришлось приехать обратно. Только, по правде, он с каждым поговорил про то, что надо быть внимательнее.

— Другой разговор. Видишь? День-то оказался довольно насыщенным, в конце концов.

Молчание. Потом, когда я сделал последний поворот на пути к дому, Бен произнес:

— Ой. Ой. И еще одно. Я Анат видел. Она приходила в магазин.

У меня предсказуемо участился пульс. Стало неловко: всего-то и потребовалось упомянуть ее имя.

— Она говорила с тобой?

— Ну да. Она всегда говорит со мной. Она славная.

— Это так, — кивнул я. — И о чем вы говорили?

— О тебе.

Я заехал на подъездную дорожку и заглушил мотор.

— Что именно?

Инстинктивно я уже почувствовал, что мне это не понравится.

— Она сказала, что глаз у тебя и вправду выглядит ужасно и что ее это расстроило. А я сказал, что тоже расстроился, но Марк бы тебя не ударил, если бы ты не ударил его первым. И я сказал, что говорил тебе, что ты не должен драться, но что ты сказал, что тебе пришлось ударить, потому как то, что Марк сказал про нее, было гадким.

Я сидел какое-то время, потом уронил голову на руль.

— И что она сделала дальше?

— Она хотела узнать, что же он сказал про нее, но я ответил, что, если честно, я этого не помню, потому как, хоть я и был там, ничего из сказанного Марком не показалось мне гадостью, но он точно говорил о ней, поэтому, возможно, я что-то пропустил. С тобой все нормально?

— Нет, в общем-то, — сказал я, по-прежнему упершись лбом в руль.

— Мне жаль, что с тобой не все нормально.

— Мне тоже, — сказал я и заставил себя встряхнуться. — Я бы тоже хотел, чтоб все было хорошо. Давай-ка пойдем в дом.

14 октября 2001 года

Утром я прибыл в пекарню в обычное время. Через главные двери.

Заметил колокольчик, который зазвенел, когда я вошел, и постарался вспомнить, только ли он появился или я раньше не обращал на него внимания. Все могло быть: когда я заходил в пекарню, голова всего чаще шла кругом и меня занимали совсем иные мысли.

Анат подняла голову, потом опять склонилась над своей работой. То, как она меня встретила, определенно что-то означало. Только я никак не мог понять что. Словно какое-то представление. И в нем было мало хорошего. Мне просто не хватало конкретики.

Я стоял у стойки, пристально глядя на Анат, пока она снова не подняла голову.

— Что? — спросила.

— Мне нужно рассказать вам кое-что.

Сначала она сделала вид, будто и не собирается прерывать работу. Но потом («потом», если честно, отняло слишком много времени) вытерла руки маленьким полотенцем, подошла и встала по другую от меня сторону стойки. Когда она посмотрела на мой глаз, я увидел ее реакцию. Не скажу, что ее передернуло. Но что-то похожее.

— Сегодня он выглядит даже хуже.

— Знаю. И болит тоже сильнее.

— Что же вы хотели мне сообщить?

— Извиниться, что вчера не сказал вам правду. — Я умолк на тот случай, если она захочет что-то добавить. Не захотела. — Наверно, я считал, что вам станет только хуже, если вы узнаете. Но такие решения принимаешь быстро, на острие момента, а потом, позже, оглядываешься назад и понимаешь, что они пригодны на очень короткий срок. В длительной же перспективе, по-моему, всегда лучше, если правда известна всем. Только вчера, когда вы меня спросили, я просто почувствовал, что не смогу перенести выражение вашего взгляда, если расскажу все. Наверно, я больше думал о себе, нежели о чем бы то ни было еще. Но в последнее время на меня столько всего навалилось! Такое ощущение, словно я иду по какому-то натянутому канату, и любая мелочь способна сбить меня с равновесия. Вот я и упустил тот миг, когда должен был сказать правду. А теперь сожалею об этом.