Когда сливаются реки - [12]

— Приедут долговцы соцсоревнование проверять, а у нас этот Езуп Юрканс фокусы выкидывает...

— Ты про ферму опять?

— Сам видишь, про то самое... Сколько раз говорил ему, а он все свое: то людей ему не хватает, то упрется на том, что мы к нему придираемся. Вот и сегодня зашел — глаза не глядели бы... И что с ним делать? Накричишь, смотришь, на следующий день все в порядке, а потом снова через пень-колоду...

— Я ж тебе говорил, — отозвался, оттачивая на широком бруске лезвие фуганка, Лайзан. — Этот Езуп языком в Риге, а делом — на печи. Не лежит у Езупа Юрканса душа к колхозному хозяйству, считает он, что не его все это. Он сам Алоизом Вайводом хотел быть. Ты не гляди, что он языком действует мягко, словно под ноги его подстилает, а вот что он думает?..

— Ну, это ты чересчур, дорогой Ян! Езуп хуторянин не такой уж богатый...

— Не стал богатым, потому что не успел, а то показал бы зубы! Ты ж видел, как он перед войной оттяпал у вдовы Мартынихи изрядный кусок земли... Подпоил судью и забрал, будто за долги, а женщину пустил по миру.

— Все это так, дед Ян, но во время войны он ничего плохого не делал, — защищал Юрканса Каспар, который всегда старался найти в человеке прежде всего хорошее.

— Ничего плохого, но и ничего хорошего. И ты, и я, и большинство из эглайнцев пошли в лес, а вот Езуп остался. Плакал, скулил, что у него жена хворая, а она и меня и тебя переживет! Хоть бы раз прислал в отряд муки — все ныл, что полицейские отобрали. А это неправда, все было у него спрятано, после деньги пачками загребал... Как хочешь, а не верю я этому человеку!

— Может быть, еще исправится, — старался смягчить Лайзана Каспар, но тот не сдавался:

— Не верю, и все!.. Если хочешь таких свиней на ферме выращивать, чтобы на всю республику о нас слава шла, так сначала прогони Езупа. У него на хуторе были такие йоркширы, что в хлев не влезали, а у тебя таких еще нет...

Слова старика задели Каспара. Захотелось доказать ему, что не все у них так плохо, и он пригласил:

— Пройдемся на часок, поглядим, что в поле делается. В свинарник тоже заглянем.

— Это можно, — согласился Лайзан.

Ян Лайзан и Каспар Круминь шли по высокому берегу озера и молча вглядывались вдаль. С одной стороны, насколько хватал глаз, переливались синие волны, и над ними кружили одинокие чайки, словно обрывки бумаги, подхваченные ветром, а с другой — далеко, до самого леса, лежали эглайненские поля: шумела, наклоняя колосья, пожелтевшая рожь, ровными зелеными бороздами лопушилась картошка, шелестел длинными усами ячмень. На взгорье, среди липового парка, белел двухэтажный дом, в котором помещались правление и колхозный клуб. А еще дальше, в полукилометре от центра колхоза, в ложбине, поросшей молодым березняком, виднелись шиферные крыши двух животноводческих ферм и высокая силосная башня. И повсюду вдоль берега озера поблескивали зеленоватыми окнами одинокие хуторские хаты, словно в испуге поразбежались они куда попало. Только одна дорога в местечко Драву, казалось, и объединяла их.

Лайзан и Круминь смотрели вокруг, и каждый по-своему вспоминал пережитое здесь. Поравнявшись со старой плакучей березой, ветки которой зелеными ручейками стекали до самой земли, Лайзан вспоминал, как сидел он здесь однажды, гадая в отчаянии — куда податься? Не раз отсюда поглядывал он на другую сторону Долгого, где жил его старый приятель Якуб Гаманек, но увидеться с ним он уже не мог: в двух километрах проходила тогда граница Польши, стоял бело-красный столб с «бялым орлэм», который разделял их... Круминь, увидев большой обрыв среди кустарника, вспомнил, как собирались здесь ночью батраки, чтобы потребовать увеличения заработка у Алоиза Вайвода. И только когда поравнялись они с узкой извилистой, поросшей травой стежкой, уползавшей в далекий темный лес, что виднелся за горкой, Каспар Круминь первым нарушил молчание:

— Наша партизанская!..

И эта дорожка так же незабываемо прошла через их жизнь. Лайзан вернулся по ней домой и уже не застал своей Расмы. Каспар Круминь нашел дома и детей, и жену, но вместе с тем и неизбывное горе. Не встала Аустра навстречу ему, не припала к плечу — она неподвижно лежала в постели, избитая полицейскими. Всё допытывались, где муж. С тех пор и зачахла Аустра. Правда, на радостях она как будто почувствовала себя лучше, некоторое время даже пыталась кое-что делать по дому, но вот уже два года, как перестала вставать вовсе.

Солнце перевалило за полдень. Еще на пригорке до них долетело ровное стрекотание косилки. Когда Круминь и Лайзан спустились в долину, к ним, сделав широкий круг по лугу, подъехала на косилке Марта Зибене. Ворот ее цветастой кофточки был расстегнут.

— День добрый, Марта! — приветствовал ее Лайзан.

— День добрый и вам! — весело отозвалась девушка, останавливая лошадей.

— Ну, как косится? — по-хозяйски спросил Круминь.

— Ничего, до вечера все это кончу! — обвела она рукой долину. Раскрасневшаяся, с яркими синими глазами и растрепанными ветром волосами, она, казалось, только входила в азарт работы.

Лайзан и Круминь переглянулись, и Каспар спросил:

— А не тяжело тебе?

— Нет... А что?