Когда нам сорок - [4]

Чтобы костер лучше разгорелся, я складываю хворост клеткой. Вниз выбираю палочки посуше. Все готово — осталось только чиркнуть спичкой, но Женька вмешивается в дела нашей «огневой бригады».

— Эй вы, дикобразы! А вода где? Как сказал классик: без воды и ни туды, и ни сюды.

— Дядя Женя, а там около музея нет крана?—спрашивает Сережка.— Я бы мог сходить.

— Кран? Что такое кран? Бледнолицый брат, я не знаю такого слова. Приложи ухо к земле, и ты услышишь музыку живого ручья. Хрустальная вода плещется в тридцати шагах отсюда. Спустись по склону оврага и ты найдешь воду. Бери сестру, бери чайник, отправляйся. Тропа приведет к бобровому ключу. Бобров не трогайте, а воду принесите. Я кончил.

Сережка и Юля отправляются по воду. А я, выждав минут пять, чиркаю спичкой и подношу огонек к сухому валежнику. Вспыхивают яркие гребешки пламени, трещат мелкие веточки, но не долго. Костер почему-то сворачивается.

— Сейчас вернутся ребята,— говорит Женька,— и что же увидят дети? Их папа ползает на четвереньках и не может развести паршивенького костерика. И это тот самый папа, который был на войне! Папа, награжденный медалью «За отвагу». Мне жаль тебя, Володька, жаль до слез. Заползай скорее с правой стороны, прикрой своим просторным пузом ветер и дуй, черт тебя дери, под основание поленницы.

Аня смеется.

Что делать? Покорно следую Женькиным указаниям, снова чиркаю спичкой и осторожно дую на затлевшие ветки. Костер задумчиво разгорается. Синий дым валит сначала тоненькой струйкой, потом все гуще и гуще. Я чихаю и кашляю. Женька подбадривает:

— Давай! Давай! Потянуло...

Наконец костер разгорается в полную силу, чайник вывешивается на рогульки, открытые консервные банки дразнят своим съедобным содержимым.

Все успели проголодаться, и мы с нетерпением посматриваем на Женьку. А он лежит на траве и как ни в чем не бывало смотрит в небо.

— Дядя Женя, а когда чайник закипит, будем кушать?— спрашивает Юля и облизывает языком губы.

— Обязательно будем. Только это случится не так скоро. Вы знаете, почему человечество придумало керосинку и газовую плиту? Просто людям ужасно надоело кланяться перед костром. По моим подсчетам на газу все кипит и жарится раз в тридцать быстрее, чем на костре. На вашем месте, ребята, я бы сходил пока в разведку. Минут сорок резерва есть.

Разведчики неохотно поднимаются и мнутся. А Женька вроде и не замечает ничего:

— Ориентир — колокольня. Давайте — туда и обратно. Пока еще светло, не заблудитесь.

Почерневший на огне чайник начинает осторожно посвистывать, Аня выкладывает в кастрюлю консервы, заливает кипятком, крошит лук, сыплет какую-то крупу. На костер ставится теперь и кастрюля. Женька разгребает успевшие нагореть угли и закапывает в горячую золу картошку.

Разведчики не возвращаются долго. Аня с тревогой посматривает в сторону монастырской колокольни, но ни о чем не спрашивает. Я всегда говорю: у моей жены железный характер! В кустах раздается какой-то шорох, и голодные следопыты появляются у костра в целости и сохранности.

— В монастыре — турбаза, — докладывает Сережка, заглядывая в кастрюлю.

— Так. Дальше? — говорит Женька.

— Там есть кино,— подсказывает Юля,— летнее...

— Не лезь, сам знаю,— продолжает Сережка,— в двадцать один ноль-ноль идет «Колдунья». Дети до шестнадцати лет не допускаются.

— Так. Дальше?

— Дальше — все.

— О, несчастные дети города! Надо было ехать за сто двадцать пять километров от Москвы, чтобы посмотреть «Колдунью».

Ребята смущены. Я тоже чувствую себя неловко. Черт возьми, город отучил нас от леса, от простора полей, от птичьего гомона и цветения диких трав.

Спасибо Женьке — он вовремя примирительно предлагает:

— Ладно, следопыты, садитесь к костру. Будем питаться.

Все долго усаживаются, нам мешают... ноги. Только Сережка храбро приземляется «по-турецки». Мы хлебаем горячее варево, заправленное консервированным мясом, черными крапинками золы, сдобренное горьковатым дымом. Каждый старается обогнать соседа.

Есть что-то необыкновенное в этой еде!

Даже Юля, привередина Юля, и та старается так, как будто первому едоку назначена крупная премия.

Постепенно темнеет. Пора спать.

Машину решено уступить женщинам. Мы же устраиваемся на ночлег по-спартански: охапку сена, кусок брезента, старенькое одеяло. Сережку укладываем посередине, чтобы не укатился куда-нибудь под куст.

Лежу блаженно вытянувшись и долго не могу уснуть. И не потому, что жестко, и не потому, что нет привычной подушки под ухом,— думаю.

Странно, в Москве я тоже часто подолгу лежу без сна и вспоминаю события дня, служебные неприятности, заново переживаю встречи с людьми. Почему-то мысли бывают всегда деловые, тревожные. А здесь меня несет в прошлое.

Вот я мальчишкой иду по нескошенному лугу, прутиком сколачиваю головки пышных одуванчиков. Сзади раздается какой-то шум, неожиданно ощущаю толчок в спину. Отскакиваю в сторону и вижу: на меня несется здоровеннейший гусак. Откуда взялось такое чудовище? Оно шипит, пригибает к земле длинную шею, идет в атаку. Тогда в детстве бой с гусаком представлялся событием драматическим, полным переживаний, а теперь я улыбаюсь— весело вспоминать минувшее...