Когда меня отпустит - [6]

— Ясно… — сказали мы с Дженни, переглянувшись.

— А мученик Пантелеймон, — закончила бабка, — мучительную смерть принял: ему отсекли голову, а из раны потекло молоко.

Мы потрясенно молчали.

— А вы откуда такие полосатые? Матросы что ли? — Бабка указала пальцем на наши пижамы. — Матросы — это не к нам, у нас только сухопутные части лечатся.

— Но… — начал я, удивленно вскинув брови.

— Не пущу, — сурово покачала головой бабка. — У нас режимная территория. Идите отсюда, матросы, идите.

* * *

Мы сидели с Дженни на пустой автобусной остановке и глядели, как мимо прокатываются грузовики. На нас никто не обращал внимания.

— Вот я дура, — с чувством произнесла Дженни. — И зачем я вообще в это ввязалась?

Она качнула ногой, и резиновая галоша упала в песок. Ногти на ноге у Дженни оказались покрашены в ярко-красный цвет.

— А действительно, зачем ты в это ввязалась? — спросил я.

— А ты зачем? — с вызовом повернулась она.

— Ну… — я пожал плечами. — Знаешь, медики всегда на себе испытывали разные лекарства…

— Вот не надо только брехать, — перебила Дженни. — Скажи честно: увидел объявление и решил покушать психоактивных препаратов. На халяву, де еще за деньги.

Я поморщился.

— Не совсем так. Видишь ли, я читал Кена Кизи, Тимоти Лири, Макенну, Кастанеду… И…

— И? — требовательно спросила Дженни.

— И, в общем, ты права, — согласился я, наконец. — Увидел объявление, стало интересно, повелся… На хрена мне это было? Какой-то препарат, хрен знает какой вообще… Я ж раньше ничего толком не пробовал. Так, пару раз покурить друзья дали…

Дженни поддела галошу кончиками пальцев, ловко подкинула и надела на ногу.

— Я тоже кроме травки ничего не пробовала. Хотя нет, вру. Однажды мне подружка в клубе какую-то таблетку дала, но у меня уже было полстакана вискарика, так что я ничего не разобрала толком, только башка утром болела… Слушай, Пашка, а как ты думаешь, оно все три дня нас так плющить будет? Этот профессор сказал, три дня…

Я пожал плечами:

— Не знаю. Мне кажется, уже стало отпускать потихоньку.

— Это ты как определил? — усмехнулась Дженни.

— Ну, вроде уже давно сидим, а никакой дикости вокруг не видно…

— Дикости не видно? — изумилась Дженни. — А вон туда посмотри…

Я проследил за ее взглядом и увидел на той стороне шоссе здоровенный столб, на котором красовался рекламный плакат. Верхний угол плаката занимала толстая физиономия гаишника с рукой, важно поднимающей полосатую палку, а огромные буквы гласили: «ВОДИТЕЛИ! УВАЖАЙТЕ ТРУД ПЕШЕХОДОВ!»

Я закрыл лицо ладонями и помассировал. Затем прижал кулаки к закрытым векам и яростно тер глаза, пока передо мной не поплыли пятна самых ярких расцветок. Затем снова открыл глаза. Плакат никуда не исчез — он все так же маячил над дорогой. А за ним на бетонном заборе я теперь явственно разглядел длинный желтый транспарант, на котором черными буквами значилось без знаков препинания: «БАНИ ПЛИТКА НАДГРОБИЯ ДЕШЕВО», и стрелка указывала куда-то за угол, хотя угла у забора не было — он тянулся вдоль шоссе, сколько хватало глаз.

— Ну как? — ехидно поинтересовалась Дженни.

— Плохо, — признался я. — Ты тоже все это видишь, да? Плакат? И вот то, желтое?

— И еще мужика, который перед собой матрас толкает по обочине шоссе… — кивнула Дженни.

— Где? — изумился я. — Ой, точно… Слушай, а зачем он матрас по шоссе толкает? Грязно ведь, и порвется…

— Ты меня спрашиваешь? — возмутилась Дженни. — Он уже километра два прошел, пока мы тут болтаем, скоро до нас доползет, вот сам и спросишь.

Я только хотел сказать, что пора отсюда сваливать, но как раз к остановке подрулил старенький зеленый автобус с табличкой на лобовом стекле «ЗАКАЗНИК-2» и призывно открыл переднюю дверь. Мы вошли внутрь. В салоне сидели хмурые таджики в одинаковых строительных безрукавках оранжевого цвета, и каждый держал в руке черенок от лопаты.

— Курсанты, что ли? — звонко крикнул водитель, вглядываясь в наши лица.

— Студенты, — ответил я.

— А я сразу понял: полосатые, значит, матросы! — крикнул он, стараясь перекрыть шум мотора. — Вы на митинг тоже?

— В Москву, — сказала Дженни.

Водитель удовлетворенно кивнул.

— А что у вас за пассажиры? — спросила Дженни, настороженно покосившись на таджиков в оранжевых безрукавках.

— Это нелегалы! Асфальтщики! — охотно сообщил водитель, прижав ладонь ко рту — то ли для секретности, то ли чтобы перекричать шум: — Звонок помощника губернатора: всех оранжевых срочно на митинг. Собрались, поехали.

— А палки им зачем? — продолжала Дженни.

— Российский флаг нести дадут! — объяснил водитель.

— А для чего у вас на торпеде кочан капусты лежит? — не унималась Дженни.

Я перевел взгляд и остолбенел — действительно, прямо перед водителем, заслоняя обзор, лежал громадный кочан.

— Подарили! — с гордостью улыбнулся водитель, нежно похлопал кочан ладонью и пояснил со значением: — Женщина подарила.

Я ткнул Дженни в бок локтем и прошептал:

— Прошу тебя, не спрашивай больше ничего! Я не знаю, что мне делать с этой безумной информацией, у меня скоро башка от нее взорвется!

Но водителя было не остановить.

— У меня брат, — почему-то сообщил он не к месту, но гордо, — капусту возил на «Газели». Шесть раз в аварию влетал и переворачивался. В итоге без руки остался. А капуста в кузове цела. Вот вы, студенты, объясните, как такое бывает?