Когда меня отпустит - [4]

— Ну? — бодро спросил он, оглядывая нас с Дженни. — Все нормально?

Мы покивали.

— Никаких новых ощущений? Ничего необычного?

Я пожал плечами. Дженни промолчала.

— Что-то они у нас бледные какие-то оба, — озабоченно сказал профессор, и повернулся к медсестре: — Ты им часика через два температуру померяй.

Медсестра кивнула.

— Вот и чудненько, — подытожил профессор. — Если что — я пока буду во дворе пилить.

И ушел. Вскоре со двора донесся пронзительный визг электропилы. Я вздрогнул.

— Вы тоже этот звук слышите? — спросил я.

— И я слышу! — подтвердила Дженни.

Медсестра Ксения лениво махнула рукой:

— Данила Ильич автобус свой пилит.

— Что?! — спросил я.

— Ну вы видели у входа желтый автобус? Списанный, без колес?

Дженни удивилась:

— А он разве без колес? Я как-то не разглядывала.

— У Данилы Ильича сейчас ремонт в доме, — с уважением пояснила Ксения. — А у него пациент — директор автопарка. Вот он взял по случаю списанный автобус и выпиливает окна: лоджии ими стеклить будет. Уже вторую неделю пилит. Три окна разбил по неаккуратности, и лобовое.

— Ясно… — пробормотал я.

— Если вам нужно, — доверительно продолжила Ксения, — вы у него потом спросите, может, у него лишние останутся.

— Окна? — испуганно спросила Дженни. — От автобуса?

Медсестра кивнула:

— Мне он тоже обещал одно выпилить. Я пока не знаю, куда его, может, на кухне повешу…

Мне на миг показалось, что у меня кружится голова. Я открыл рот и сделал несколько глубоких вдохов.

В этот момент во дворе послышался рассыпчатый стеклянный звон и глухая ругань. Пила смолкла. А вскоре на пороге палаты возник хмурый профессор, сжимая левую кисть носовым платком.

— Ксения! У нас есть зеленка?! — раздраженно рявкнул он, но вдруг увидел мои испуганные глаза и пояснил уже спокойным тоном: — Пустяки, царапина.

— Данила Ильич! — всплеснула руками Ксения. — Давайте ж я перевяжу!

Оба исчезли в коридоре.

Я посмотрел на Дженни, Дженни пожала плечами и покрутила пальцем у виска.

— Город на юге Москвы, — вдруг подал голос Рустам и с горечью прокомментировал: — Какие-то упоротые дебилы кроссворды сочиняют. Москва — она же сама и есть город!

— Может, пригород? — настороженно предположила Дженни. — Ну там, Зеленоград, Люберцы…

— Ага, при-го-род… — по слогам произнес Рустам и оживился: — Как раз восемь букв! — Он оглядел кроссворд и нахмурился: — Но тогда не Бальмонт… Если Бальмонт, то мягкий знак третий с конца. Чего вы там еще называли?

— Люберцы… — повторила Дженни.

— Подходит! И мягкий знак, где надо, — обрадовался охранник. — Теперь, значит, дальше у нас получается: морское животное семейства китообразных. Первая буква «ы». Вторая «и»…

Мы с Дженни снова переглянулись.

— Люберцы без мягкого знака пишется, — сухо сообщила Дженни.

— Подольск! — неожиданно осенило меня. — Подольск! Он как раз на юге от Москвы!

Рустам внимательно посмотрел на нас и одобрительно покивал.

— Ну, молодцы! Не зря вас там учат… Подольск подходит. Значит, морское животное семейства китоообразных, три буквы. Первая «к», вторая «и». Если Дали было правильно, то «и» вторая, да.

— Кит? — спросил я, упавшим голосом.

— Щас… — сосредоточился Рустам. — О, подходит!

За окном снова застрекотала пила, вгрызаясь в металл. Дженни решительно вскочила, подошла к Рустаму и заглянула в кроссворд. А затем тихо вернулась и прошептала мне на ухо:

— Слушай, у него там и правда кит в кроссворде. Реально пропечатан! Это какая-то шиза.

— Надо звать медсестру! — кивнул я. — С нами что-то не так.

— Дурак, это с ними не так! — прошептала Дженни.

— Ага, конечно, — усмехнулся я. — Приняли экспериментальный препарат мы, а не так — с ними?

— По-твоему, это у нас галлюцинации? — Дженни обвела рукой палату. — Здесь по-твоему что-то изменилось?

Палата и впрямь не изменилась. Хотя выглядела странно. По потолку змеилась трещина в рваных клочьях штукатурки. Из стен во множестве торчали какие-то старые трубы, давно отпиленные и замазанные краской. Из трех окон палаты одно было наполовину закрашено сверху белой краской, другое снаружи затянуто металлической сеткой-рабицей — грязной и в голубиных перья, и лишь третье окно открывалось и выглядело вменяемым. Впрочем, рукоятки у окон были зачем-то выдраны, и там зияли дырки.

Слева от входа на крашеной стене висела грязноватая раковина, зеркало над ней треснуло. И хотя вокруг было полно места, сама раковина располагалась именно здесь, и так неудачно, что край фаянсового бока выходил в дверной проем, и поэтому дверь в палату не могла закрыться до конца. Видно, ее не раз безуспешно пытались закрыть, но она неизменно стукалась о бортик раковины: в этом месте на двери виднелись зарубки, а на боку раковины — старый скол.

Это было так дико, что мне вдруг захотелось проверить, правда ли раковина не дает двери закрыться. Я подошел к двери и стал ее аккуратно закрывать, но дверь вдруг заклинилась, не дойдя даже до раковины. Я опустил взгляд: к линолеуму был небрежно прибит гвоздями крюк, как для полотенец, — он останавливал дверь на полпути.

— Дверь не закрывается, слепой что ли? — пробасил за моей спиной охранник Рустам.

Я обернулся на Дженни — глаза ее были круглые и растерянные.