Когда любишь - [11]

Опять чей-то рот прижимается к его рту, что-то давит на живот - и снова вдох. Он попытался повернуть голову, но кто-то зажимал ему нос. Он выдохнул и, наконец, сделал легкий самостоятельный вдох. И тут же закашлялся - воздух был слишком хорош: чистый и густой. Он закашлялся, как будто хлебнул острого рассола - чистый воздух причинял боль легким.

Он почувствовал, что его плечи и голову приподняли и подвинули, и понял, что он лежал на камне или на чем-то таком же твердом, а теперь ему стало удобно. Опять глоток воздуха и выдох. Кашель уменьшился, и он впал в полудрему. Лицо, склонившееся над ним, было слишком близко, и он не мог свести в фокус его черты. Сонными глазами он вглядывался в нечеткое сияние этого лица и слушал голос...

Голос, звучавший без слов, странно успокаивал, и наполнял душу радостью и восторгом, для которых не нужны слова. Потом слова появились полунапевно, полушепотом, и он не мог разобрать их, а потом расслышал:

- Неужели так бывает, такое чудо, такие глаза... - и затем требовательно: "Это же только оболочка, но где ты? Скажи мне, ты здесь?"

Он широко открыл глаза и наконец ясно увидел ее лицо: и темные волосы, и глаза - зеленые, цвета озерной глубины; они отсвечивали зеленью на белизне щек. Он действительно не понял в тот момент, кто перед ним. Кажется, это она говорила раньше - когда же это было? - "Я думала, вы фавн..."

Он почувствовал, что ужасная, выворачивающая на изнанку боль растет, заполняет его и вот-вот взорвется в животе. Будто какая-то толстая проволока раскручивалась внутри, и, зная, что от нее надо освободиться, он сделал гигантское, нечеловеческое усилие - и изверг из себя, словно взорвался. Он судорожно обмяк, с ужасом глядя, как отвратительная жижа стекает по ее колену.

Она сидела, не двигаясь, поддерживала его голову и утешала, приговаривая:

- Все, все. Сейчас будет лучше.

Слабость отступила. Неверными руками он с усилием отстранился от нее, сел, тряхнул головой и судорожно вдохнул:

- О боже, Боже...

И тут он наконец посмотрел на нее.

Он посмотрел на нее и на всю жизнь запомнил то, что увидел. Закатные лучи, рассеянные куполом беседки, казалось, одели ее в кружева. Она сидела, опершись на левую руку, и голова ее склонилась, будто под тяжестью ниспадавших темных волос. Она казалась слабой, однако он уже знал, что она сильная. Другая ее рука лежала на колене, ладонью вверх, ее слегка напряженными пальцами, как будто она держала что-то. И в самом деле солнечный зайчик, золото, превращенное в коралл цветом ее кожи - лежал в ее ладони. Она так странно держала его, бессознательно, на открытой ладони, как будто знала ту драгоценную истину, что сжатая рука не может ни брать, ни давать. На всю жизнь в его памяти запечатлелась эта картина, каждая мельчайшая подробность, даже блестящий ноготь на большом пальце ноги, поджатой под себя. И она улыбалась, а ее необыкновенные глаза смотрели с любовью.

Гай Гиббон безошибочно почувствовал, что это самый главный момент в его жизни, и что надо что-то сказать, необыкновенное, запоминающееся... Он вздрогнул, ответно улыбнулся и выдохнул:

- О, Боже мой...

И снова они засмеялись вместе, и смеялись, пока он, обескураженный, не спросил:

- Где же я?

Она отвечала, и он закрыл глаза и стал вспоминать: деревянная беседка... раздевание... купание... Ах, да, купание! Переплыл озеро и встретил... Он открыл глаза, посмотрел на нее и сказал:

- ...вас...

Затем плыл назад, замерз... желудок, полный еды, теплого сока и заплесневевшего пирога в придачу, и...

- Вы, кажется, спасли мне жизнь.

- Кто-то должен был этим заняться. Вы умирали.

- Так мне и надо.

- Нет! - вскрикнула она. - Никогда больше так не говорите!

Он увидел, что она говорит абсолютно всерьез.

- Я хотел сказать, что так мне и надо за глупость. Я же, как дурак, набил себе брюхо, да еще испорченным пирогом. К тому же жара и усталость... И я, болван, полез сразу в воду, так что заслужил...

- Еще раз повторяю - не смейте так говорить! Вы слыхали когда-нибудь о древнем обычае: когда один спасал жизнь другому, он получал право на эту жизнь?

- А на что вам моя?

- Пока не знаю. Но вы должны сами предложить мне ее.

Она встала на колени; ее пальцы перебирали сосновые иглы на каменном полу беседки, темные волосы свесились на лицо. Он подумал, что она наблюдает за ним через эту завесу... Он заговорил, и от того, что он собирался сказать, голос его задрожал и стал почти неслышным:

- Вам нужна моя жизнь?

- Да, - тоже шепотом ответила она.

Он придвинулся к ней, откинул волосы с лица, чтобы увидеть, наблюдает ли она за ним. Ее глаза были закрыты, а из-под ресниц текли слезы. Он протянул руку, но прежде, чем он успел прикоснуться к ней, она вскочила и бросилась к стене из листьев. Ее длинное золотистое тело проскользнуло беззвучно сквозь эту стену и исчезло. Он просунул голову сквозь завесу из листьев и увидел ее, плывущую в зеленой воде. До него вдруг донесся резкий запах собственной рвоты. Он выбрался из беседки, доплелся до берега и вошел в воду. Вынырнув, он огляделся в поисках девушки, но ее нигде не было. Он подплыл к маленькому пляжу, и, став на колени, принялся тереть себя песком. Он снова нырнул, ополоснулся и снова натерся песком с ног до головы. И снова обмылся, но девушка все не появлялась.