Когда дует северный ветер - [98]

Не дожидаясь ответа, Лонг жестом пригласил нас сесть и сказал:

— Прошу прощения, подождите еще минуту.

И направился во внутренние покои, жена пошла следом. Вернулся он с ребенком на руках. Сыну его Зиангу было больше года. Здоровый, симпатичный и шаловливый мальчуган уже порывался ходить и говорил «папа», «мама», «баба»… Вообще-то его трудно было удержать на месте. Но сегодня вечером, из-за резавшихся зубов, его слегка лихорадило, и он подремывал на руках у отца. Лонг, наклонив голову, глядел на сына: нежный, любящий отец, он не мог не тревожиться за своего первенца. Не очень-то ловко держа малыша на руках, он остановился посреди комнаты и запел, убаюкивая его:

Этой ночью пушки снова

Быстро едут через город,

И метельщик, разогнувшись,

Провожает их глазами…

. . . . . . . . . . . . . . . . .

Тысячи тонн бомб сыплются на поля,

Тысячи тонн бомб сыплются на деревни…[47]

Низкий голос его звучал очень уж заунывно.

Ужину представителей трех разных фронтов, который, по мнению Чан Хоай Шона, сулил нам столько приятностей, не суждено было состояться. Капитан не успел даже допеть сыну свою колыбельную песню. Двое «гражданских охранников» во главе с Мыой вошли во двор. Следом за ними шла девушка — с виду вылитая Ут Шыонг, дочка почтенной тетушки Тин, только вот из-за полосатого платка лица было не разглядеть. Мыой все в той же белоснежной блузке, обшитой кружевами, с винтовкой на плече, имея по правую руку Шыона, по левую — Бона, направилась прямо к лестнице.

— О-о, вроде сама красотка Мыой пожаловала? — игриво спросил стоявший там телохранитель.

— Хоть при луне-то узнавал бы сразу! — в тон ему отвечала Мыой.

Пока Шыон с Боном в открытую шли к лестнице, сзади из-за свай вынырнули Тяу с Зунгом и Ламом.

Услыхав, как что-то тяжко грохнулось оземь, капитан Лонг оборвал песню и крикнул вниз:

— Что там еще?

Ответа не было. Видно, предчувствуя недоброе, он обернулся, собираясь отдать ребенка жене, но не увидел ее и стал озираться вокруг. Тут по лестнице поднялась Шау Линь — в обличье Ут Шыонг: поношенная баба́ цвета семян огородного базилика, полосатый платок на голове.

— Вам чего, Ут? — сердито спросил капитан.

Быстрее ветра кинулась она к нему, сбросив рывком платок на затылок. И вот уже стоит лицом к лицу с заклятым своим врагом. Увидев нацеленное на него дуло пистолета, капитан ахнул, у него отпала челюсть.

— Молчать! — крикнула Шау. — Ни с места!

Не знаю, о чем думал капитан в эти мгновения. Он только крепче прижал к себе сына. Малыш проснулся и закричал. Наверно, его крик привел капитана в еще большее замешательство.

— Лонг! Сегодня ночью ты поплатишься за свои преступления! — В голосе Шау звучала ненависть всех ее земляков.

Сейчас, подумал я, она выстрелит и предатель рухнет на пол с ребенком на руках. Но случилось все по-другому. Мыой, Шыон и Бон взбежали по лестнице. Стволы трех винтовок, как острия трех мечей, уткнулись в капитана. Пожалуй, он только сейчас все понял. В свете неоновых ламп — здесь больше ни в одном доме не было таких — лицо его казалось совсем белым, он ждал смерти. С ребенком на руках он, конечно, не мог сопротивляться, но не малодушничал, не трясся от страха. Только поднял сына повыше, к самому своему лицу.

— Шау! — Он узнал ее. — Мне все ясно! Об одном прошу вас: выведите меня в сад, там убейте. Мой сын болен. Прошу, не стреляйте здесь, при нем.

Шау Линь опустила пистолет.

— Я пощажу тебя, — сказала она. — Но ты должен искупить свою вину.

Ребенок на руках у капитана задергался, закричал еще громче. Тот пытался перехватить его поудобней и совсем смешался.

Мыой, щелкнув затвором, поставила его на предохранитель, перебросила ремень винтовки через плечо, взяла у капитана ребенка и передала матери, застывшей в ужасе возле дверей.

Мне запомнился следующий эпизод — быть может, и не имеющий особого значения. Шау Линь с партизанами уже увели Лонга в сад, а журналист Чан Хоай Шон все еще стоял в растерянности столбом, словно солдат, вытянувшийся по стойке «смирно». Изумленно оглядывая опустевший дом, залитый холодным неоновым светом, он спросил:

— Что, собственно, произошло, Тханг?

— Партизаны схватили Лонга.

— Да неужели?

Он все еще не мог поверить.

— Но ведь та девушка — из «гражданской охраны»?!

— Нет, она — партизанка.

— Правда? А я уж решил, в этом захолустье происходит государственный переворот.

Расправы с предателями в оккупированных зонах совершаются обычно именно таким образом. Но Шон впервые стал свидетелем подобного события. Выслушав меня, он вздохнул с облегчением, будто очнулся ото сна.

С наблюдательного пункта в саду у реки Нам Бо увидел наконец красный световой сигнал. Это был знакомый пятибатарейный фонарь Шау Линь. И Нам отдал приказ к наступлению, скомандовав по-своему, по-партизански:

— Эй, Ут До! Эй, Май! Слышите, товарищи, всё — этому типу хана! Вперед! Быстрей, товарищи!

Он кричал во весь голос, хотя все, к кому обращался он, были здесь, рядом.

Каждый бой — это как бы целая война в миниатюре. Будь командир даже гением, ему не под силу предвидеть все варианты — благоприятные и неблагоприятные, которые могут возникнуть. Подготовка к операции по захвату деревни закончилась, но надо было дождаться приказа открыть огонь, потому что пока не вышло на исходный рубеж одно из подразделений регулярных войск — оно еще было на марше. Но складывалась новая ситуация. Когда Нам Бо узнал, что капитан Лонг вечером может заехать домой, он, дождавшись сумерек, покинул дом Шау Дыонга. Прямо в саду, за домом Мыой, он встретился с Шау Линь — обсудить все накоротке. Во время разговора их караулила Мыой со своими ребятами. После этого Нам сам-один пересек поле, добрался до наблюдательного пункта в саду и созвал совещание, на котором изложил новый вариант боевых действий, где уже была учтена изменившаяся обстановка. Решили начинать операцию, как только Шау Линь подаст сигнал о том, что «предварительный этап» (так назвали они захват командовавшего подокругом капитана Лонга) завершен.