Когда дует северный ветер - [18]

Не только мы трое, но, наверно, почти все, кто собирался куда-нибудь по делу, дожидались этого часа. Бойцы, люди, останавливавшиеся на пунктах связи… В нейлоновых накидках всех цветов: синих, черных, серых, бурых, как рыбный соус… Все, высыпав на дорогу, шагали кто куда. Идти было очень скользко, чтоб не упасть, приходилось упираться носками сандалий и пальцами ног в землю, но никто не разувался: дорога была усыпана острыми, как бритва, ракушками. Впереди нас оскальзывались, позади шлепались оземь; смех, прибаутки смешивались с шумом дождя — веселье, да и только.

Дожди в эту пору всегда сильнее. Кругом не видать ни зги. Деревья и травы умывались в свое удовольствие. Дождавшись большой воды, анабасы, сомята, пятнистые длинные рыбы лок выбирались прямо на дорогу.

Несколько бойцов, шедших нам навстречу, — как видно, родом из мест, бедных рыбой, — с радостными криками бросались ловить их, падали и весело смеялись.

Дорога, прорезав тростниковые чащи — мне чудилось, будто этот тростник дэ повсюду преследует нас, — углубилась в стоявшую стеной высокую траву дынг, пожирающую заброшенные поля, пересекла заросли высоченной сыти и, попетляв по межам среди полей, двинулась напрямик через поросшую сорняками пустошь.

Мы шли и шли, пока не прояснилось. Дождь словно ударил вспять, и небосвод, высокий, точно выгнутый куполом, без единого облачка, сиял синевою. Ярко светило солнце. Оно клонилось уже к закату.

Перед нами лежало поле, заброшенное не так давно — два года назад, когда неприятель угнал всех жителей здешней деревни в «стратегическое поселение». Раньше тут сеяли сорта риса, носившие женские прозвища: «небожительница», «владычица лесов», «госпожа с запада»…

Вражеские самолеты, бездействовавшие из-за дождя, теперь виднелись повсюду, куда ни глянь: гулко ревущие стремительные «фантомы», черные медлительные, словно плывущие по небу «Т-28», черные и белые «старые ведьмы», кружащиеся на бреющем полете над дорогами, и вертолеты, вертолеты — их было много, как стрекоз. Самый опасный враг в болотах — вертолеты.

Продлись дождь еще хоть часок — мы бы успели добраться до места.

Гряда пышных зеленых деревьев, обрамлявшая берег Меконга, — издалека она как бы сливалась с линией горизонта — возвышалась поодаль, отделенная от нас рисовым полем. Там находились деревни, еще оккупированные врагом. А сад, тянувшийся вдоль канала с того места, где канал выходил на поле, относился уже — подумать только! — к той самой партизанской деревне, где жила Шау Линь. Отсюда до нее километр с небольшим. В Вамкине у развилки дорог расположился штаб неприятельского военного подокруга. Уже почти достигнув цели, нам пришлось из-за прояснившейся погоды остановиться на пустыре, где остались только развалины домов, пепелища, фундаменты разобранных строений, обвалившиеся убежища и траншеи, здесь и там густо поросшие тростником дэ.

Малышка Ба привела нас к разрушенному дому. Но бомбоубежище там хорошо сохранилось и могло защитить от обстрела с вертолетов.

— Нам, а ты помнишь, чей это был дом?

Нам Бо поглядел на мокрые от дождя остатки крыши из листьев, свисавшие с верхушки обугленного деревянного столба, потом перевел взгляд на убежище. Это была добротная щель, обшитая стволами кокосовых пальм, за ними шел слой глины, смешанной с поло́вой; в убежище можно было разостлать двуспальную циновку и повесить большую — для целой семьи — противомоскитную сетку. Снаружи убежище густо заросло травой.

— Как не помнить! — ответил Нам Бо.

— Ах, какое горе! Ладно, отдохните здесь, а я пойду вперед, надо известить сестрицу Шау.

— А нам нельзя с тобой?

— Я и сама давно здесь не была, не знаю, где, в каких местах партизаны поставили новые мины. Чего доброго, еще напоремся на них, все погибнем зазря.

Девушка сунула свой дождевик в вещмешок, нарубила кинжалом тростник и, став у входа в убежище, попросила меня замаскировать ее зеленью.

— Обряжайте как хотите, лишь бы «старые ведьмы» да вертолеты не углядели.

Я совал листья, стебли тростника в маленькие карманы на ее вещмешке и чувствовал себя таким счастливым, словно она дала мне разрешение ухаживать за нею. А сама она тем временем спрашивала Нам Бо:

— Ты помнишь Бай Тха?

— Как не помнить!

— Я за всей этой суетой позабыла рассказать тебе, только сейчас вспомнила, когда заговорила о минах. Ведь Бай Тха-то и напоролся на наши мины.

— Неужели?

— Счастье еще, что уцелел. Правда, левую ногу задело, и он теперь хромает. А любопытным — как тут без них — объясняет: мол, напоролся на американские мины. Он и сестрице Шау примерно то же сказал. «Поди-ка, — говорит, — отличи американские мины от наших гранат. Да ведь если вдуматься — из-за кого, как не из-за этих проклятых янки, наши и ставят-то мины?»

Ничего не скажешь — справедливо.

— А где теперь Бай Тха? — спрашиваю я.

— Угнали вместе с другими в поселение. Вы закончили?

— Да. — Мне было приятно, будто я украшал ее к празднику.

— Спасибо. Так что оставайтесь-ка оба здесь. Если услышите взрыв, знайте — я напоролась на мину. Только вы не беспокойтесь, я не зря изучала пример нашей Хонг Гам.

Малышка Ба ушла. Мы сели у входа в убежище и от нечего делать принялись грызть лепешки. Нам Бо прислонился к стенке и смотрел вдаль — там, где виднелась гряда деревьев, была деревня Михыонг. Съев четверть лепешки, он сказал: