Кое-что о прогрессе - [5]

   Но мера была полезна; она требовалась обстоятельствами; она послужила орудием общественного прогресса: что же делать, если исполнение ее было сопряжено с пожертвованием некоторых частных интересов? Так обыкновенно судят, не разбирая ни свойства этих некоторых частных интересов, ни того, действительно ли принесение их в жертву было необходимостью. Интерес, о котором здесь идет речь, не нарушал ничьих прав, не стеснял ничьих интересов, он не был общественным злом; он был делом вполне законным. Нарушение его вовсе не было необходимостью, и он не был бы нарушен, если б уму законодателя представлялась не отвлеченная канцелярская схема, а живая действительность. Полезная мера могла быть принята очень успешно, и даже успешнее, без всякого нарушения справедливости. Стоит только понять в истинное силе то правило, что закон не должен иметь обратного действия, - и законодательство может еще с большею решимостью и в больших размерах принимать полезные меры, не расшатывая своих оснований, - не нарушая законности. Закон Сперанского об экзаменах, возбудивший в обществе столько раздражения, столько ненависти, к сожалению, совершенно справедливой, обошел бы вред и принес бы больше пользы, если б ему дана была сила лишь на тех людей, которые поступали бы на службу после его издания. Благодаря такому простому соображению в обществе не произошло бы смуты, и не была бы нарушена справедливость; между людьми не было бы брошено столько семян ненависти и злобы, и не потребовалось бы столько напрасных жертв. К тому же новые чиновники, которые, по силе новых законов, выдерживали экзамен, не были на первых порах очень достойнее и очень выше тех, кому они сели на голову. Эти первые аттестованные наукой чиновники еще не много могли внести с собою в государственную службу лучших элементов. Не было никакой надобности вызывать их благим матом, как спасителей отечества, для немедленной замены прежних. Напротив, во многих случаях новые были менее надежны, чем старые. Поверхностные сведения, состоявшие больше в словах, чем в деле, экзамены, которые в то время отнюдь не представляли полных обеспечений в своей удовлетворительности и справедливости, все это не было еще великим приобретением, особенно когда с другой стороны было то, чего там не было, - была ничем не заменимая практическая опытность и навык в делах. Несколько лет отсрочки для полного действия нового закона не только не уменьшили бы, а, напротив, возвысили бы его пользу. Мы распространялись об этом предмете для того, чтобы показать в живом примере то, что выше было сказано вообще, и еще потому, что такие случаи сплошь и рядом встречаются в истории законодательств, которые пренебрежительно относятся к жизни, не хотят знать ее и не имеют для нее органа.

   Да и сам в себе закон этот был более плодом отвлеченных соображений. При первом применении оказались в нем многие несообразности; не одна чистая польза проистекла от него для общего дела, но и много вреда, потому что распоряжения, содержавшиеся в нем, были выдуманы, а не выведены из действительных условий тогдашней жизни. Они произвели много замешательства, фальшивых положений и подали повод к разным злоупотреблениям и по необходимости подверглись многим исключениям и изъятиям. Произведя ломку в жизни, закон Сперанского сам подвергся ломке. "Общая в нем ломка, - говорит барон Корф, - началась тотчас же по низвержении Сперанского". Закон, не соображенный с действительно существовавшими условиями и начавший свое действие ломкой и нарушением законности, сам тотчас подвергся ломке и испытал на себе, что значит отсутствие твердой законности в жизни общества.

   В книге барона Корфа рассказывается, как в начале царствования Александра I понадобилось составить новое уложение законов для Российской империи. "Надо было, - говорит автор, - приискать настоящего деятеля с ученым юридическим образованием, который бы посвятил себя этому делу исключительно. Русских ученых-юристов тогда еще не было, вследствие чего выбор пал на бывшего студента Лейпцигского университета барона Густава Андреевича Розеркампфа, родом из Лифляндии". Розенкампф обладал и умом, и сведениями; но будущему законодателю Российской империи не доставало безделицы: "знания его в русском языке, - говорит барон Корф, - были крайне скудны, а о России еще скуднее". То был теоретик, "совершенно незнакомый с нашим действующим правом, а тем более с его источниками". Он наполнил комиссию немцами и французами, в особенности же переводчиками, необходимыми ему по незнанию языка. "Переходя от одного опыта к другому, - то бросаясь в историческую школу, то составляя к новому уложению оглавления и примечания (маргиналы), почерпнутые из одной теории, то погружаясь опять в сличение законодательств иностранных, - он, в существу, ничего не производил, а только все переделывал сызнова".

   Итак, составитель уложения для Российской империи, без знания русского языка и русского права, копался, копался, делал и переделывал сызнова, и дело подвигалось медленно. А надобно было, чтоб оно закипело и чтобы новое уложение, под которым должны были жить десятки миллионов людей исторического народа, явилось как можно скорее на свет. Что у Розенкампфа дело не клеилось - это делает ему честь, и за это ему спасибо. При всех сказанных условиях он мог только копаться, делать и переделывать, не производя ничего. Дело было бы плохо, если бы он что-нибудь произвел. Но создать новое уложение было надобно, - и вот явился Сперанский. Он был посажен на голову Розенкампфу, - и Розенкампф был глубоко оскорблен. Он был оскорблен и тем, что должен был уступить первое место другому, и еще тем, что по делу законодательства подчинили его человеку, не имевшему никакого юридического образования. Барон Корф привел несколько мест из записок Розенкампфа, где этот последний характеризует своего нового начальника, свои отношения к нему и свойство работ над гражданским уложением.