Кодекс Алеппо - [64]

На сей раз он держался любезно. За столом сидели молодой парень в джинсах и майке, красивая женщина в кожаном пиджаке, пожилой человек с вазой в руке, говорящий с французским акцентом, и еще один мужчина с пейсами в традиционном одеянии йеменского еврея – халате и тюрбане. Молодой человек в джинсах взял инициативу в свои руки.

– Кто вы? – осведомился он.

Я снова объяснил, что приехал по поводу «Короны Алеппо».

– Он хочет мне что-то продать? – спросил Муссаев, повернувшись к парню в джинсах.

– Нет, – ответил тот, – это журналист. – Слово прозвучало как нечто обычное, но отвратительное, вроде сифилиса. – Он пишет про какую-то Корону Алеппо.

– И пришел почему-то ко мне? – спросил Муссаев, разыгрывая удивление, и в этот момент я понял, что и ему хочется поговорить.

– Прошу прощения, – сказал по-английски француз с вазой, – а что это такое – корона Алеппо?

Пока Муссаев ему объяснял, женщина объяснила мне, кто эти люди за столом. Она и француз – коллекционеры, йеменец в халате, говоривший на иврите с выговором уроженцев Израиля, каковым и являлся, – ученый, специалист по рукописям, а молодой человек в джинсах – помощник Муссаева.

– Алеппские евреи вырезали листы рукописи и вкладывали их в молитвенники, на счастье, – говорил Муссаев достаточно громко, так что его слышал и я, и компактный диктофон, который лежал у меня в нагрудном кармане. Дальнейшее изложение беседы и большинства моих более поздних разговоров с Муссаевым представляет собой расшифровку записей на этот диктофон.

Француз считал, что ваза в его руках интереснее. Он поинтересовался ее возрастом.

– Омейяды[35]. Тысяча лет, – сказал старый коллекционер.

Женщина заговорила о рубинах, которые, судя по всему, пыталась Муссаеву продать.

– Нет, не интересуют, – ответил он, – потому что для усиления цвета они подверглись термической обработке. – Он таких не держит.

Она клюнула Муссаева в щеку, и они с французом удалились.

– Ой! – воскликнул коллекционер, хватаясь за сердце. – Теперь у меня будет ребенок!

Его помощник взглянул на меня, показывая, что мое время истекло.

– Оставьте мне свою визитку и номер мобильника, – распорядился он.

– Разумеется, – сказал я, соображая, как бы еще потянуть время.

Муссаев завтра уезжает в Лондон, сообщил мне помощник; может, мне удастся поймать его через месяц, когда он вернется. А может, и нет, добавил он.

– А если поговорить сегодня, попозже? Не хочется, конечно, быть назойливым… – назойливо предложил я.

– Сегодня никак. У вас, – он повернулся к боссу, – визит врача и множество других дел. Нет, сегодня не получится.

– Хотя бы десять минут? – умоляюще попросил я. И тут же обратился прямо к Муссаеву. Двадцать лет назад он рассказал по телевизору потрясающую историю, напомнил я ему, торопясь, чтобы помощник не прервал, историю про двух ультраортодоксов, которые к нему подошли в отеле «Кинг Дэвид», в Иерусалиме…

– Не в «Кинг Дэвиде», – возразил Муссаев, – а в «Хилтоне»!

Помощник – о чудо! – промолчал.

Те люди подошли к нему во время книжной ярмарки в отеле, продолжал Муссаев. Это было в середине восьмидесятых. И показали ему чемодан.

– Я увидел в нем девяносто листов и понял, что это «Корона Алеппо», – сказал он. Они попросили миллион долларов. А он предложил им триста тысяч.

– Они сказали: «Хорошо, мы еще вернемся», – продолжил он и вдруг, без паузы: – Хотите взглянуть? У меня есть тут один фрагмент…

Мне показалось, что из номера вдруг выкачали воздух. Помощник срочно вмешался. Я решил, что ослышался.

– Минутку, Шломо, давайте сделаем так. Сегодня у вас нет времени и ни у кого нет времени. Сегодняшний день занят. Я взял номер телефона, – он повернулся ко мне, – через три недели вы приедете, и мы поговорим.

Я попытался выиграть время, объяснил, что статья об этом манискрипте, которую я написал для «Ассошиэйтед пресс», появилась в сотнях газет. Я решил, что это может его впечатлить.

– Пришлите мне статью и вашу контактную информацию, и по возвращении в Израиль мы вас пригласим, если я найду, что статья того стоит. Пришлите статью. И спасибо, – сказал помощник.

– Да и есть ли тут о чем еще писать, – сказал Муссаев.

Видимо, он имел в виду, что писать как раз есть о чем.

– Конечно же есть, – сказал я, уверенный, что именно это он и хотел мне сказать.

– Ну так что, хотите посмотреть на этот фрагмент? – снова спросил он.

– Да, если ваш помощник… мне бы хотелось… – запинаясь, пробормотал я, делая вид, что не так уж это важно.

Помощник снова вмешался:

– Шломо, давайте отложим… он пришлет нам свою статью…

– Покажи ему этот фрагмент, – твердо сказал коллекционер отнюдь не старческим голосом. – Пусть порадуется. А то получится, что зря приходил.

Помощник встал и с недовольным видом подошел к шкафу в углу комнаты.

– Хочет командовать, – доверительно сказал мне коллекционер.

– Шломо! – запротестовал помощник. Коллекционер рассмеялся.

– Подойдите, увидите кое-что интересное, – сказал он, когда помощник вернулся к столу, осторожно держа за уголки кусочек пергамента, с обеих сторон обкромсанный. Размером он был с небольшую брошюру: как сказал Муссаев чуть раньше, «алеппские евреи вырезали листы рукописи и вкладывали их в молитвенники, на счастье». На пергаменте я увидел две колонки текста и начало третьей. Это был верхний правый угол листа с пометками на полях, сделанными крошечными буквами. На гладкой, внутренней стороне почти все буквы отслоились, остались лишь отдельные знаки для обозначения гласных. А на более жесткой стороне, где когда-то росла шерсть, текст был в превосходном состоянии. Прежде чем помощник успел унести и спрятать пергамент, я умудрился прочесть и запомнить следующее предложение: