Кочерга Витгенштейна. История десятиминутного спора между двумя великими философами - [56]

Что это — обычное высокомерие? Ливис полагает, что нет: скорее, поведение Витгенштейна было «проявлением внутренне присущего ему качества, которое вскоре осознавал всякий, кто с ним встречался, — гениальности: всепоглощающая сосредоточенность, которую легко было принять за безразличие». И все же, «когда начинался спор, он мгновенно становился хозяином положения, и у других участников просто не оставалось никаких шансов — если только они не были настроены (что было маловероятно) вести себя напористо и безапелляционно». Излишне говорить, что доктор Ливис не был знаком с доктором Поппером.

В 1930 году в кембриджском авангардном журнале The Venture появилось стихотворение юного студента Джулиана Белла «Послание к Ричарду Брейтуэйту, эсквайру, магистру гуманитарных наук, члену совета Кингз-колледжа об этических и эстетических взглядах герра Людвига Витгенштейна (доктора философии)». В этом сочинении высмеивалась манера Витгенштейна вести дискуссию:

Он прерывает речь любого среди нас

И после этого вещает битый час.

Он громко спорит и шумит — ужасный нрав! —

Уверен в том, что прав, и счастлив тем, что прав…[9]

Белл, погибший летом 1937 года во время гражданской войны в Испании за рулем машины скорой помощи, был сыном художницы Ванессы Белл, племянником Вирджинии Вулф и внуком сэра Лесли Стивена. Иными словами, он имел все предпосылки к тому, чтобы быть студентом Кингз-колледжа, членом Блумсберийского кружка и «апостолом». Как раз на собрании «апостолов» Белл впервые увидел Витгенштейна во всей его красе. Он даже собирался писать диссертацию по Витгенштейну, но Мур его отговорил. В политике Белл принадлежал к левому крылу и недолгое время был любовником Энтони Бланта, в будущем — советского шпиона. Не исключено, что именно Блант, испытывавший глубокую неприязнь к Витгенштейну, надоумил Белла написать это стихотворение.

Создателям The Venture суждено было прославиться и стать символами эпохи. Редактировали журнал Майкл Редгрейв и Энтони Блант, а среди его авторов было целое созвездие будущих знаменитых поэтов, писателей и критиков: Луис Макнис, Клеменс Дейн, Малкольм Лаури, Джон Леман, Уильям Эмпсон. Этот — пятый — выпуск журнала был распродан за три недели. Неизвестно, сыграло ли в этом свою роль сочинение Белла, но Фаня Паскаль пишет: «Когда это стихотворение вышло в свет, даже добрейшие люди не могли удержаться от смеха; оно излучало аккумулированное напряжение, возмущение, может быть, страх». Это длинное, в триста четыре строки, произведение стоит того, чтобы рассмотреть его подробнее: в нем мы видим Витгенштейна вскоре после возвращения в Кембридж глазами человека, который явно не относился к числу его обожателей и, пусть даже называя себя «ничтожным Ионой», решился

Левиафану бросить вызов наконец —

Тому умнейшему, речистому киту,

Что метафизики заполнил пустоту.

Автор отмечает влияние Витгенштейна на Тот здравый смысл и ту логичность простоты,

Что школы Кембриджа - привычные черты.

Увы, не писан Людвигу закон:

Законы лично сочиняет он.

Беллу явно действовало на нервы «всезнайство» Витгенштейна. Недаром в стихотворении то и дело мелькает слово «всеведение»:

Его всезнанье вознесло за облака,

Он на Вселенную взирает свысока;

Куда летит заблудший электрон —

Как дважды два четыре, знает он.

Да, он всеведущ, признаю; я этим горд…

Но все же — Бог он Всемогущий или черт?

Но главная стрела была направлена против другой черты личности Витгенштейна. Конечно, Кембридж, этот оплот толерантности, где аргументы опровергались посредством легкой (хоть и не без яда) иронии, не мог одобрять перекрикивания, претензии на всеведение, яростные нападки на общепризнанные взгляды; конечно, у возмугителеи спокойствия рано или поздно могли возникнуть карьерные затруднения. И все же стены древнего университета видели всякое. В стихотворении подчеркнут более важный водораздел между Витгенштейном и Кембриджем. Витгенштейн — мистик, аскет, отрекшийся от простых удовольствий и ищущий тайный источник знания о мире-.

Дает все опыт непосредственный ему —

Науке чуждый и рассудку самому.

Автор риторически вопрошает Брейтуэйта , почему они должны следовать примеру Витгенштейна:

Зачем мы, Ричард, свой расходуем досуг

На поиск смысла в этой путанице мук?

Легко нашли бы вместо этого ярма

Мы много радостей для тела, для ума.

Хоть спорю с Людвигом, но Людвига мне жаль;

Я говорю — и ошибусь едва ль:

«Лишь аскетизм — его теории исток;

Он и к себе, и к окружающим жесток».

Здесь ясно подчеркивается отстраненность от мира, от повседневного социального опыта. Если бы Витгенштейн посвятил свою жизнь религиозному созерцанию или благотворительности, возможно, подошло бы слово «святость». Но святые обычно не так грубы с ближними.

В августе 1925 года, когда Дж. М. Кейнс и его молодая жена Лидия Лопокова проводили медовый месяц в Суссексе, к ним ненадолго приехал Витгенштейн. Вот что пишет об этом биограф Кейнса Роберт Скиделски: «"Какое красивое дерево!" — весело сказала Лидия Витгенштейну. Он бросил на нее свирепый взгляд: "Что вы хотите этим сказать?" — и Лидия расплакалась». И это при том, что Кейнс оплатил Витгенштейну дорогу. Надо сказать, что Лидия отнюдь не была исключением. Когда Витгенштейн, только что вернувшись из Соединенных Штатов, впервые увидел Джоан Беван, жену последнего в его жизни доктора, и она воскликнула: «Как вам повезло, что вы побывали в Америке!», в ответ прозвучало резкое, с нажимом: «Что вы имеете в виду под "повезло"?»