Коала - [3]
Потом, какое-то время спустя я набрал номер человека, который обнаружил тело. Он подтвердил сообщение начальницы. Помню, в начале разговора возникла неловкость, собеседник счел своим долгом выразить мне как брату покойного свои соболезнования, а я ощущал необходимость сделать в ответ то же самое, ибо он на правах друга знал брата ближе, чем я. Может, все дело в этой глупой заминке, в недоразумении взаимных соболезнований, но я не мог отделаться от чувства вины и пообещал в тот же день приехать. Чего ради мне туда тащиться и зачем я там могу понадобиться, я понятия не имел, но чем заняться еще, я тоже не знал, смутно подозревая, что так и не пойму до самого вечера.
А коли так, я тронулся в путь, на вокзале успел на тот же поезд, что и полгода назад, и так же, как в прошлый раз, поводом к моей поездке было самоубийство. Прибыл я, когда уже смеркалось, на поиски нужного адреса в захолустной, на задворках вокзала, части города двинулся пешком и, пройдя несколькими на удивление узкими улочками, вызвавшими во мне на удивление живые воспоминания детства, минут через десять заприметил замершего в ожидании мужчину, сразу признав в нем друга моего брата. Мы обменялись безмолвными, но сердечными приветствиями, после чего он повел меня, — через пути железнодорожной ветки, что уходит далеко в горы, к самым вершинам, темно громоздившимся на горизонте, — к себе в дом.
Дом оказался одноэтажным строением, куда мы прошли через сад. За столом сидел мужчина, которого я уже много лет не видел. Он был заметно моложе хозяина — как выяснилось, именно эти двое первыми вошли в квартиру покойного, именно на их долю выпал ужас, вызванный видом его безжизненного тела. Казалось, ужас этот до сих пор написан на их лицах, но разным почерком, отразившись в чертах одного, — того, что ждал за столом, — ожесточением и яростью, тогда как сдержанную скорбь хозяина оттеняло мягкое удивление.
Еще совсем недавно, каких-то несколько дней назад, поведали они мне, за этим же вот столом они с моим братом играли в кости, проведя вместе, как они дружно утверждали, замечательный, приятный вечер, причем без всяких там буйств и излишеств. И ни того, ни другого ничуть не обеспокоила некоторая подавленность, которую они оба за братом подметили, — зная его жизнь и переменчивость его настроений, тревожиться тут было не о чем.
Каждый в тот вечер, как они опять-таки в один голос уверяли, выигрывал и проигрывал примерно поровну, везение и невезение распределилось на всех троих по справедливости, какого-то мрачного предзнаменования ни в чем не ощущалось. Да, теперь-то, задним числом, — в этом оба тоже были единодушны, — в каких-то словах можно намеки расслышать. Понятное дело, он в тот вечер прощался, но тайком, для себя, никому не желая открыться.
После этих слов оба погрузились в молчание, мысленно возвращаясь к минутам, которые три дня назад казались всего лишь расставанием до завтра, а на самом деле были прощанием навсегда.
Позже, когда незримая тень покинула скудно освещенную мерцанием нескольких свечей комнату, а оба друга немного пришли в себя, они горячо принялись убеждать меня, что удивляться поступку брата не надо, всякое удивление тут неуместно, ибо это было осознанное, тщательно обдуманное решение. Основательность и твердость, с какими он свое намерение осуществил, всецело отвечают складу его натуры и заслуживают только глубокого уважения. Он, к примеру, во избежание ненужного материального ущерба даже входную дверь против обыкновения оставил не запертой, чтобы ее не пришлось взламывать. И все имущество свое в большом порядке оставил, а к чужим вещам, какие у кого-то на время брал, записочки приклеил с именами владельцев.
Он так хотел, изрек тот, что помоложе, он смело может это утверждать, потому как они вместе и не один раз, за пивом, наполовину в шутку, наполовину всерьез с братом моим обсуждали, как чище всего свой уход обставить, и всегда сходились на том, что лучше и безболезненней нет способа, чем именно тот, который он в конечном счете и выбрал. Говоря об этом, он назвал брата другим именем, которого я много лет не слыхал — это было бойскаутское прозвище, присвоенное ему еще в детстве и сохранившееся только в кругу посвященных, самых близких друзей, своего рода конспиративная кличка, почти тотем, — название сумчатого млекопитающего, животного с другого конца света.
После чего снова воцарилось молчание, но уже другое, не исходящее от незримой тени и не требующее особой почтительности, а более обычное, общепринятое в этих не больно-то разговорчивых местах и слишком хорошо мне знакомое.
Когда возвращаешься в город, откуда ты уехал двадцать три года назад, зимним воскресным утром, в завихрениях первой поземки, с невзрачного пригородного вокзала, с одним чемоданчиком в руках, коричневым фибровым чемоданчиком, много лет назад подаренным тебе некой пожилой дамой, что одна, барыней, обитала в просторном доме, то ли вдова, то ли просто безмужняя, теперь-то уже и не вспомнишь точно, в просторном доме, при коем, к слову сказать, и обретались в хлеву пять неприкаянных коров, которых тебе еще юнцом спозаранку и к вечеру надо было обиходить, пять несчастных скотинок, встречавших тебя неизменным кашлем, — так вот, когда ты, теперь уже не молодым человеком, более или менее вынужденно и ненадолго возвращаешься в родной город, первое, что тебе необходимо сделать ради экстренного и благополучного внедрения в здешнюю жизнь, — это предельно сократить словарный запас и оживить в себе позабытый навык комкать каждое предложение. Ты пойдешь на любые ухищрения, лишь бы не выглядеть «вежливеньким», культурным и образованным. Едва сойдя с поезда, ты начинаешь говорить не фразами, а косноязычными недомолвками, покупая сигареты в киоске, обходишься двумя-тремя невнятными словами, и даже в кругу знакомых не станешь изливать душу в цветастых лексических гирляндах. Много слов, это ты накрепко усвоил с детства, тратит только лоточник, тот, кому до зарезу нужно всучить тебе какую-нибудь ерунду, нечто совсем бесполезное, о чем ты никогда не просил и что тебе вовек не понадобится. В этих краях люди идут по жизни молча, болтать без толку пристало разве что девчонкам, покуда и они рано или поздно не повзрослеют и не погрузятся в общую немоту. А ежели ты приезжий и носишься с вопросами, ожидая от ответов благожелательности, столь нужной тебе для успокоения души, то лучше попридержи свои вопросы при себе, потому как в здешних местах вопросы испокон веку не воспринимались как выражение человеческого участия, в лишь как проявление никчемного и неуместного любопытства. От вопроса здесь принято ожидать только неприятностей.
В антологии представлены современные швейцарские авторы, пишущие на немецком, французском, итальянском и ретороманском языках, а также диалектах. Темы пьес, равно актуальные в России и Швейцарии, чрезвычайно разнообразны: от перипетий детско-юношеского футбола («Бей-беги») до всемирного экономического кризиса («Конец денег») и вечных вопросов веры и доверия («Автобус»). Различны и жанры: от документального театра («Неофобия») до пьес, действие которых происходит в виртуальном пространстве («Йоко-ни»).
Тема этого романа выход за рамки разлинованного мира. Мужчина идёт вслед незнакомой девушке, и с этого момента его поведение становится необъяснимым для трезвого взгляда со стороны. Он идёт по городу за девушкой, понимая, что уже одним этим совершает «преступление против личности». «Даже если женщина не замечала преследования, оно оставалось предосудительным, навязчивым, Филип должен был как можно скорее при первой возможности дать ей знать о себе». В пылу преследования он не забирает своего ребёнка у няни-надомницы, он едет на электричке без билета и попадается контролёру, он готов дать контролёру в морду, но выскакивает на ходу из вагона, теряя при этом ботинок.
Молодой швейцарец Давид Холь приезжает в африканскую страну Руанду, чтобы вместе со своими соотечественниками помочь местным жителям строить школы, больницы, прокладывать дороги, разводить леса, словом, сделать их жизнь более цивилизованной. В скором времени между ним и молодой африканкой Агатой возникает пылкий роман. В апреле 1994 года в Руанде обостряется вражда между жителями страны. Одна народность начинает истреблять другую. Коллеги Холя спешат покинуть страну. В кромешном аду, который длится сто дней, Давид остается один…
Это история Доры. Доры, у которой немножко «не все дома», которая, может, и не является красавицей, однако способна очаровать каждого, кто имеет с ней дело, которая долгое время была смирным ребенком, но которая в один прекрасный момент со всей своей невинностью бросается в омут «взрослой» жизни. Жестокой проверке подвергаются моральные устои семьи, внутренний закон всех, кто так долго составлял окружение Доры, был единственным ее миром.
Аннотации в книге нет.В романе изображаются бездушная бюрократическая машина, мздоимство, круговая порука, казарменная муштра, господствующие в магистрате некоего западногерманского города. В герое этой книги — Мартине Брунере — нет ничего героического. Скромный чиновник, он мечтает о немногом: в меру своих сил помогать горожанам, которые обращаются в магистрат, по возможности, в доступных ему наискромнейших масштабах, устранять зло и делать хотя бы крошечные добрые дела, а в свободное от службы время жить спокойной и тихой семейной жизнью.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В каждом доме есть свой скелет в шкафу… Стоит лишь чуть приоткрыть дверцу, и семейные тайны, которые до сих пор оставались в тени, во всей их безжалостной неприглядности проступают на свет, и тогда меняется буквально все…Близкие люди становятся врагами, а их существование превращается в поединок амбиций, войну обвинений и упреков.…Узнав об измене мужа, Бет даже не предполагала, что это далеко не последнее шокирующее открытие, которое ей предстоит после двадцати пяти лет совместной жизни. Сумеет ли она теперь думать о будущем, если прошлое приходится непрерывно «переписывать»? Но и Адам, неверный муж, похоже, совсем не рад «свободе» и не представляет, как именно ею воспользоваться…И что с этим делать Мэг, их дочери, которая старается поддерживать мать, но не готова окончательно оттолкнуть отца?..
«Эдвинъ Арнольдъ, въ своей поэме «Светъ Азии», переводъ которой мы предлагаемъ теперь вниманию читателя, даетъ описание жизни и характера основателя буддизма индийскаго царевича Сиддартхи и очеркъ его учения, излагая ихъ отъ имени предполагаемаго поклонника Будды, строго придерживающагося преданий, завещенныхъ предками. Легенды о Будде, въ той традиционной форме, которая сохраняется людьми древняго буддийскаго благочестия, и предания, содержащияся въ книгахъ буддийскага священнаго писания, составляютъ такимъ образомъ ту основу, на которой построена поэма…»Произведение дается в дореформенном алфавите.
Действие романа Шарля Фердинанда Рамю (1878–1947) — крупнейшего писателя франкоязычной Швейцарии XX века — разворачивается на ограниченном пространстве вокруг горной деревни в кантоне Вале в высоких Альпах. Шаг за шагом приближается этот мир к своей гибели. Вина и рок действуют здесь, как в античной трагедии.
В книге собраны эссе швейцарского литературоведа Петера фон Матта, представляющие путь, в первую очередь, немецкоязычной литературы альпийской страны в контексте истории. Отдельные статьи посвящены писателям Швейцарии — от Иеремии Готхельфа и Готфрида Келлера, Иоганна Каспара Лафатера и Роберта Вальзера до Фридриха Дюрренматта и Макса Фриша, Адельхайд Дюванель и Отто Ф. Вальтера.
В книге собраны повести и рассказы классика швейцарской литературы Иеремии Готхельфа (1797–1854). В своем творчестве Готхельф касается проблем современной ему Швейцарии и Европы и разоблачает пороки общества. Его произведения пронизаны мифологией, народными преданиями и религиозной мистикой, а зло нередко бывает наказано через божественное вмешательство. Впервые на русском.
В каждом из коротких рассказов швейцарской писательницы Адельхайд Дюванель (1936–1996) за уникальностью авторской интонации угадывается целый космос, где живут ее странные персонажи — с их трагическими, комичными, простыми и удивительными историями. Впервые на русском языке.