Коала - [2]
Поскольку узы, связующие меня с родным городом, давно и заметно ослабли, мне заказали номер в гостинице, неподалеку от вокзала, куда я под утро и приплелся, заметно пошатываясь. Впрочем, может статься, что эти несколько сот метров я даже преодолел на такси, точно сказать не могу. Помню только ночного портье, вернее, собственный жгучий стыд, когда он положил передо мной на стойку анкету постояльца и сразу стало ясно, что я при всем желании не только подпись поставить не могу, но даже ручку держать не в состоянии. Завидя это, портье смилостивился, заметив, что анкету и завтра утром, когда я высплюсь, заполнить не поздно, после чего я, должно быть, кое-как добрался до своего номера и рухнул на кровать. В коей себя и обнаружил несколько часов спустя, в костюме и даже в ботинках; солнце, настырно бьющее в глаза, и взгляд на часы заставили меня вскочить. Приняв холодный душ и с трудом проглотив внизу в ресторане яйцо всмятку, я тут же кинулся обратно в номер к унитазу, в который меня и вытошнило. После чего я вывалился на улицу, сам не помню, зачем и чего ради, — не то таблетки от головной боли искал, не то просто хотел развеяться, разогнать кровообращение, — как бы там ни было, я какое-то время очумело бродил под аркадами, избегая взглядов прохожих, пока не очутился на террасе гостиничного ресторана, где, тщетно пытаясь отрешиться от плеска реки и уличного шума, мучительно силился сосредоточиться на вопросах журналистки местного радио, желавшей узнать, как я себя чувствую в это солнечное утро в своем родном городе. Ответов своих не помню, но хорошо помню чувство облегчения, когда полчаса интервью миновали и можно было отправляться на вокзал. Хотелось одного — никого не видеть, никого не повстречать, и когда я наконец очутился в купе и поезд тронулся, я сказал себе, что все могло быть гораздо хуже и свидание с малой родиной, можно считать, обошлось вполне безобидно. Только вот брата мне больше увидеть не довелось.
Последний признак жизни он подал мне в том же году в ноябре. По мобильнику я послал ему коротенькое поздравление ко дню рождения. Я нежился на берегу озера, день был погожий, теплый, настоящее бабье лето, над водой кружили чайки, вдоль берега слонялись гуляющие, и поскольку я не вполне был уверен в дате — сегодня у него день рожденья или уже вчера? — я и поздравление сформулировал осторожно, скорее в виде вопроса. Уже пару минут спустя от него пришел ответ, да, писал он, как всегда, на диалекте, именно сегодня ему сравнялось сорок пять, и он искренне рад, что я об этом не позабыл. В его благодарности мне послышался хотя и мелочный, но не вполне несправедливый упрек, ибо, хотя я и сам понимал, что поздравлять брата столь убогим образом нехорошо, некрасиво, что можно было по крайней мере нормальную открытку написать, — на самом деле наспех натюканная эсэмэска давно уже стала верхом внимания, на какое я по отношению к нему был способен. Обычно-то дни рождения вообще пролетали без привета, без ответа, а посему я твердо решил, что впредь чаще буду вспоминать о брате, принимать больше участия в его жизни, мало того, я обещал себе распространить сие намерение и на других родных и близких, явно обделенных моей заботой. После чего я, должно быть, вскочил, дабы немедля приняться за очередное дело, казавшееся мне тогда неотложным, хотя сегодня, хоть убей, не вспомню, какое это было дело и что за срочная надобность. Мое новое, вдогонку к предыдущему, пожелание ничего в этот день не упускать и отпраздновать его на полную катушку брат оставил без ответа.
О чем я тогда не знал и знать не мог: за шесть дней до того, в понедельник после обеда, когда я, как мне позже напомнил мой календарь, ездил с детьми в зоопарк-заказник, брат мой сел за стол, взял чистый лист бумаги и черной шариковой ручкой вывел вверху свои имя-фамилию, затем дату того, избранного им дня и даже точное время. И пока мы с азартом рыскали по обширным угодьям в надежде все-таки увидеть выводок волчат, запрятавшихся где-то в зарослях подлеска, мой брат доверял листу бумаги свою последнюю волю. Составление списка завещанного имущества заняло полторы страницы и пятьдесят минут времени, покуда он, незадолго до трех часов пополудни, не записал в последней строке, что согласия на донорство органов не дает и просит развеять его прах над водами озера.
Полтора месяца спустя, незадолго до Рождества, мне позвонила незнакомая женщина и сообщила о его смерти. Звонившая оказалась начальницей брата, тот перестал приходить на работу в ночлежку, и после нескольких безответных звонков она обратилась к его другу и известила полицию. Голос ее звучал мягко и бережно, когда она сообщила мне, что несколько часов назад брата нашли в его квартире, в ванной. Она дала мне телефон человека, — по прежним временам я его даже мельком знал, — который вместе с тем другом и обнаружил тело. Выразив мне соболезнования, за которые я даже успел поблагодарить, она повесила трубку, а у меня в голове крутилось одно: что же теперь делать?
То ли час, то ли два я проплакал, не вставая с кресла, сам изумляясь автоматизму сотрясающих меня рыданий, — и все из-за нескольких слов скорбной вести. Со мною-то лично ведь ничего не случилось, все вокруг было точно таким же, как пять минут назад. Даже радио все еще играло ту же музыку, чашка стояла там же, куда я ее поставил, прежде чем взять трубку, и кофе в ней еще не остыл, и сосед на балконе курил все ту же сигарету.
В антологии представлены современные швейцарские авторы, пишущие на немецком, французском, итальянском и ретороманском языках, а также диалектах. Темы пьес, равно актуальные в России и Швейцарии, чрезвычайно разнообразны: от перипетий детско-юношеского футбола («Бей-беги») до всемирного экономического кризиса («Конец денег») и вечных вопросов веры и доверия («Автобус»). Различны и жанры: от документального театра («Неофобия») до пьес, действие которых происходит в виртуальном пространстве («Йоко-ни»).
Тема этого романа выход за рамки разлинованного мира. Мужчина идёт вслед незнакомой девушке, и с этого момента его поведение становится необъяснимым для трезвого взгляда со стороны. Он идёт по городу за девушкой, понимая, что уже одним этим совершает «преступление против личности». «Даже если женщина не замечала преследования, оно оставалось предосудительным, навязчивым, Филип должен был как можно скорее при первой возможности дать ей знать о себе». В пылу преследования он не забирает своего ребёнка у няни-надомницы, он едет на электричке без билета и попадается контролёру, он готов дать контролёру в морду, но выскакивает на ходу из вагона, теряя при этом ботинок.
Молодой швейцарец Давид Холь приезжает в африканскую страну Руанду, чтобы вместе со своими соотечественниками помочь местным жителям строить школы, больницы, прокладывать дороги, разводить леса, словом, сделать их жизнь более цивилизованной. В скором времени между ним и молодой африканкой Агатой возникает пылкий роман. В апреле 1994 года в Руанде обостряется вражда между жителями страны. Одна народность начинает истреблять другую. Коллеги Холя спешат покинуть страну. В кромешном аду, который длится сто дней, Давид остается один…
Это история Доры. Доры, у которой немножко «не все дома», которая, может, и не является красавицей, однако способна очаровать каждого, кто имеет с ней дело, которая долгое время была смирным ребенком, но которая в один прекрасный момент со всей своей невинностью бросается в омут «взрослой» жизни. Жестокой проверке подвергаются моральные устои семьи, внутренний закон всех, кто так долго составлял окружение Доры, был единственным ее миром.
Аннотации в книге нет.В романе изображаются бездушная бюрократическая машина, мздоимство, круговая порука, казарменная муштра, господствующие в магистрате некоего западногерманского города. В герое этой книги — Мартине Брунере — нет ничего героического. Скромный чиновник, он мечтает о немногом: в меру своих сил помогать горожанам, которые обращаются в магистрат, по возможности, в доступных ему наискромнейших масштабах, устранять зло и делать хотя бы крошечные добрые дела, а в свободное от службы время жить спокойной и тихой семейной жизнью.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В каждом доме есть свой скелет в шкафу… Стоит лишь чуть приоткрыть дверцу, и семейные тайны, которые до сих пор оставались в тени, во всей их безжалостной неприглядности проступают на свет, и тогда меняется буквально все…Близкие люди становятся врагами, а их существование превращается в поединок амбиций, войну обвинений и упреков.…Узнав об измене мужа, Бет даже не предполагала, что это далеко не последнее шокирующее открытие, которое ей предстоит после двадцати пяти лет совместной жизни. Сумеет ли она теперь думать о будущем, если прошлое приходится непрерывно «переписывать»? Но и Адам, неверный муж, похоже, совсем не рад «свободе» и не представляет, как именно ею воспользоваться…И что с этим делать Мэг, их дочери, которая старается поддерживать мать, но не готова окончательно оттолкнуть отца?..
«Эдвинъ Арнольдъ, въ своей поэме «Светъ Азии», переводъ которой мы предлагаемъ теперь вниманию читателя, даетъ описание жизни и характера основателя буддизма индийскаго царевича Сиддартхи и очеркъ его учения, излагая ихъ отъ имени предполагаемаго поклонника Будды, строго придерживающагося преданий, завещенныхъ предками. Легенды о Будде, въ той традиционной форме, которая сохраняется людьми древняго буддийскаго благочестия, и предания, содержащияся въ книгахъ буддийскага священнаго писания, составляютъ такимъ образомъ ту основу, на которой построена поэма…»Произведение дается в дореформенном алфавите.
Действие романа Шарля Фердинанда Рамю (1878–1947) — крупнейшего писателя франкоязычной Швейцарии XX века — разворачивается на ограниченном пространстве вокруг горной деревни в кантоне Вале в высоких Альпах. Шаг за шагом приближается этот мир к своей гибели. Вина и рок действуют здесь, как в античной трагедии.
В книге собраны эссе швейцарского литературоведа Петера фон Матта, представляющие путь, в первую очередь, немецкоязычной литературы альпийской страны в контексте истории. Отдельные статьи посвящены писателям Швейцарии — от Иеремии Готхельфа и Готфрида Келлера, Иоганна Каспара Лафатера и Роберта Вальзера до Фридриха Дюрренматта и Макса Фриша, Адельхайд Дюванель и Отто Ф. Вальтера.
В книге собраны повести и рассказы классика швейцарской литературы Иеремии Готхельфа (1797–1854). В своем творчестве Готхельф касается проблем современной ему Швейцарии и Европы и разоблачает пороки общества. Его произведения пронизаны мифологией, народными преданиями и религиозной мистикой, а зло нередко бывает наказано через божественное вмешательство. Впервые на русском.
В каждом из коротких рассказов швейцарской писательницы Адельхайд Дюванель (1936–1996) за уникальностью авторской интонации угадывается целый космос, где живут ее странные персонажи — с их трагическими, комичными, простыми и удивительными историями. Впервые на русском языке.