Коала - [24]

А потом, сообщают очевидцы, не прошло и часа, и еще не была поставлена последняя палатка, поднялся сильный ветер и хлынул ливень, с каждой минутой припускавший все сильней, покуда не превратился в сплошной водопад, нещадно рушившийся на людей, заброшенных судьбою на самый край света. Буря невиданной силы неистовствовала над лагерем и в море, креня на сорок градусов, если не сильней, заякоренные корабли, где оставшиеся на борту матросы, весь день хлеставшие грог, в панике цеплялись за поручни, с ужасом наблюдая, как накатывают на берег пенные валы и как там, на берегу, в огромное дерево аккурат посреди лагеря с треском ударила молния, убившая, как потом выяснится, полдюжины овец. Казалось, континент в ярости сбрасывает их с себя, словно бык, которого попытались оседлать. Проклятья мужчин, вопли женщин, визг детишек, — ничто не могло умилостивить небеса, глухие что к хулам, что к молитвам. Ураган бушевал всю ночь и лишь с серым рассветом порывы ветра мало-помалу ослабли, но дождь по-прежнему лил без устали, тяжело и настырно, будто небо и суша, как кто-то потом записал в дневник, объединились в намерении смыть их, словно вшей, обратно в океан, откуда они повылезали.

На следующий день генерал-губернатор велел объявить всему лагерю сбор. Солдаты барабанным боем и посвистом согнали до нитки промокший, до дыр оборванный арестантский люд в плотную толпу и приказали стоять тихо. Губернатор, жилистый ветеран Семилетней войны по имени Артур Филипп, недавно отметивший пятидесятилетие и маявшийся спиной, состоял ранее капитаном на службе у португальского короля, переправлял каторжников на бразильское побережье и, следовательно, уже имел опыт транспортировки ссыльных. У начальства он был на хорошем счету, имея репутацию исполнительного, мужественного, самоотверженного служаки, этот полунемец, сын франкфуртского уроженца, в поисках лучшей доли перебравшегося на Альбион преподавать англичанам немецкий. Он объявил согнанным арестантам, что считает их людишками до мозга костей безнадежно и неисправимо испорченными, ему совершенно ясно, с кем он имеет дело — с ворами, грабителями и потаскухами, но ежели кто из них вздумает здесь, как на родине, приняться за старое, то пусть имеет в виду: за покражу курицы он угодит не за решетку, а прямиком на виселицу. Потому как кража — это здесь тяжкое преступление, подрывающее самые устои существования каждого, и караться будет нещадно, он не устанет печься о том, чтобы здесь, в этой бухте, царили послушание и порядок, ибо обосновать здесь колонию — их общее дело и общая судьба. Засим он повелел барабанщикам снова ударить в барабаны, а солдатам пальнуть над головами каторжников салют. После чего пригласил офицеров к себе на холодный завтрак, но тут выяснилось, что в вареном мясе, — от овцы, которую предыдущей ночью убило молнией, — уже завелись черви; казалось, на этой земле никакой продукт дольше суток не хранится.

В последующие недели солдаты разведывали местность, бродили по пригожим прибрежным рощам, искали источники воды и строительный лес, глядя на все глазами англичан и с радостью узнавая английские цветы и травы, сравнивая знакомое с невиданным. Белый цветок в подлеске объявлялся ветреничкой дубравной. Первую же пеструю птичку окрестили щеглом. Красота здешних мест завораживала, эта бухта на краю света, уверяли они себя, выглядит точь-в-точь как та, что помнилась с детства, — дедушка пас там свои стада. Однако нельзя было не почувствовать и угрозу, исходившую от первозданной дикой природы, так что и сегодня, два столетия спустя, испытываешь неподдельный страх, читая строки из дневника офицера, который однажды отстал от товарищей, заплутав в зарослях исполинских, с дерево вышиной, папоротников, и, понятия не имея, в какую сторону идти, только по чистой случайности, после многочасовых блужданий, набрел на поляну, откуда увидел корабли и лагерь, благодаря чему он, по крайней мере на этот раз, и спасся.

А еще там, дома, не было тех странных созданий, что уже в первый день, завидя их корабли, приплыли в бухту на длинных челнах и вышли на берег, — пугливые, настороженные, безмолвные, покуда по неведомому сигналу вдруг не подняли крик, вскидывая к небу, а потом и в сторону англичан свои примитивные, с наконечниками из раковин, копья. Ни в одном из свидетельств не сообщается, до какой степени вид этих дикарей напугал солдат, зато едва ли не во всех подозрительно часто упоминаются ружья, их единственная надежда и защита, и уже никто не сможет подтвердить, вправду ли генерал-губернатор, как повествует об этом его дневник, явил столько мужества, что один, безоружным, вышел навстречу туземцам. Якобы имея при себе только пригоршню бисера, которую он и протягивал дикарям, и тогда один из них, совершенно голый, знаком велел ему положить подарок на землю, что Филипп и сделал. Туземец, как сообщает Филипп, забрал стекляшки, дрожа всем телом, после чего, прежде чем вернуться к своим сородичам, прихватил еще и зеркальце.

Туземцы, именовавшие себя эора, встретили их дружелюбно, показали место, где прибой не так силен, так что без труда можно высадиться на шлюпках, проводили и до источников с чистой водой, солдаты же, как вежливые гости, радовали их новыми подарками. Более всего интересовала дикарей одежда, в первую очередь шляпы, ибо всякий раз, когда кто-либо из англичан снимал свою треуголку, раздавался вопль изумления и восторга, словно под головным убором скрывалась бог весть какая тайна. Случалось и англичанам посмеяться от удивления. К примеру, когда один из дикарей, не зная, что вода бывает горячей, сунул руку в котел, где как раз закипала уха, и, в первый миг оторопев, с воплем запрыгал вокруг костра, дуя на ошпаренную ладонь, — вот уж солдаты повеселились от души.