Княжна Владимирская (Тараканова), или Зацепинские капиталы - [236]

Когда она получила известие, что все эти распоряжения её осуществлены, она заявила матери игуменье монастыря, что готова принять пострижение.

«Я надеюсь, что теперь Екатерина мне поверит», — думала Настасья Андреевна.

И точно, она поверила.

* * *

Князь Юрий Васильевич между тем торжествующий и радостный принимал своё Зацепино.

Но не на пользу было ему полученное наследство. Он стал вводить там свою систему сдачи в рекруты, отправку мальчиков в Петербург по контрактам; продажу девок на вывод и другого рода опыты управления имением лиц, забывших родовые доблести в потере родового значения, и в конце концов был найден зарезанным в своём саду. Он был убит своими крестьянами, не выдержавшими тяжкого гнёта князя-кулака. Имение это впоследствии, по смерти Марьиной, как выморочное, поступило в казну.

Между тем состоялось и пострижение княжны Владимирской-Зацепиной, по замужеству миссис Ли. Пострижение происходило торжественно; на нём присутствовала чуть ли не вся Москва. Не было только на пострижении графа Алексея Григорьевича Орлова-Чесменского, который нарочно на этот день уехал из Москвы и потом всегда объезжал Ивановский монастырь, как бы боясь даже его стен. Он думал, что в этих стенах постриглась и живёт, кляня его имя, несчастная Али-Эметэ; а он боялся даже вспомнить это имя, которого, впрочем, он не знал, сохраняя воспоминание о ней под именем княжны Владимирской.

Постригаясь в монашество, Настасья Андреевна приняла имя монахини Досифеи.

ЭПИЛОГ

Прошло много лет. В России царствовал государь Александр Павлович.

Ему предстояло испытание; он готовился встретить и отразить грозную тучу, которая собиралась против него на Западе.

Желалось государю отклонить эту тучу от своего отечества; знал он, что эта гроза множество жизней погубит, много воды унесёт. И вот с достоинством, твёрдо, но уступая, в чём можно, делал он всё, чтобы не возбудить ссоры, чтобы утолить всякую злобу и гордость.

Но скромность и сдержанность русского государя только раздражали баловня счастия и гения войны. Дошло до того уже, что не только вопросы государственные, но дела простого этикета пошли вразрез принятой вежливости, пошли в укол самолюбию русского царя.

То перед ним посланец европейского диктатора садится за обед в шапке, под предлогом, что по уставу французской армии при полной форме шапка не снимается никогда; то назначаются посланниками такие лица, которые, знал целый мир, не только русскому государю, но и никакому двору приятными быть не могут, каковы Коленкур и Савари, руководившие похищением герцога Энгиенского из маленького пограничного баденского городка Эттенгейма и привозом его во Францию на убийство; то посланному государем лицу задают вопрос, какая дорога ближе ведёт к Москве?

   — Кто какую изберёт, ваше величество, — отвечал посланный к Наполеону императором Александром его генерал-адъютант Балашов. — Вот Карл XII выбрал дорогу на Полтаву.

Но острый ответ не отстранял сущности вопроса. Государь понимал, что этой дороги ищут, что о ней думают. Он вежливо и с почётом принял послов; хотя государыня вдовствующая императрица, его августейшая родительница Мария Фёдоровна, говорят, их видеть не могла и нарочно на день парадной аудиенции уехала в Павловск, несмотря на зиму. Он промолчал и о шапке, не сказав, что, дескать, в чужой монастырь с своими уставами не ходят; не отвечал и на все выходки, которыми зазнавшаяся наглость, видимо, умышленно хотела его поразить; но он видел, что грозы не избежишь, поэтому готовился, ближе и ближе сходился с народом, больше и больше входил в его нужды, чаще и чаще бывал в матушке-Москве.

А давно ли, кажется, возвратился он из Эрфурта, убаюкиваемый миражем дружбы и обещаниями, которым, казалось, и конца не было и которые, казалось, направлены были к тому, чтобы разделить по дружбе целый мир. Давно ли русского государя осыпали самыми задушевными вежливостями, окружали самым искренним вниманием. Да, то было время, тогда нужно было, чтобы государь не помог австрийцам. А теперь — другое; Австрия была уже смята, была унижена, теперь можно было и сбросить маску. На то политика!

Положение дел день ото дня становилось натянутее; гроза с каждым днём надвигалась ближе и ближе. Государь приехал в Москву и заехал навестить московского преосвященного, престарелого митрополита Платона. Нашёл он его разряженного в парадную рясу и в орденах, совсем готового к выезду.

   — Куда это, святой отец, изволили собраться ранней порой? — спросил государь.

   — В Ивановский монастырь, государь, мать Досифею поздравить и благословить и самому от неё благословение получить, — отвечал престарелый митрополит. — Каждый год езжу. Сегодня день её рождения.

   — Кто такая мать Досифея?

   — Святая женщина, государь! Была она, по повелению всепресветлейшей царицы-государыни, твоей, государь, преславной бабки, задержана в монастыре под каким-то чужестранным именем по политическим видам, да там и осталась; приняла святое пострижение и теперь живёт истинной схимницей и молитвенницей для благотворения. Вся Москва её очень уважает, и, говорят, она обладает даром предвидения и пророчества.