Княжна Владимирская (Тараканова), или Зацепинские капиталы - [234]

   — Я была бы счастлива такого рода жизнью, всемилостивейшая государыня. Она дала бы мне всё, чего я, за потерей моего Эдварса, могу только желать.

Государыня обняла Настасью Андреевну и оставила у себя на весь день. Тут Настасья Андреевна, случайно бросив взгляд на столик, который стоял отдельно в одной из комнат, через которые они с государыней проходили, увидела на столе письма и бумаги, писанные знакомой Настасье Андреевне рукой.

   — Что это? Простите, ваше величество, нескромный вопрос. Знакомая рука.

   — Это письма той, называвшейся вашим именем фальшивой княжны Владимирской!

   — Боже мой! Рука знакомая. Это рука Али-Эметэ!

   — Кто такая Али-Эметэ?

   — Она воспитывалась со мною в коллегиуме. Персианка по происхождению! Была замечательно хороша собой!

   — Гм! Вот она-то и назвалась вашим именем. Но, слава Богу, всё кончилось хорошо!

Екатерина в этот день успела совершенно обворожить Настасью Андреевну. Она умела обворожать. На другой день она отправила её в Москву, поручив проводить её Джуричу, бывшему адъютанту Потёмкина, ставшему теперь вдруг её генерал-адъютантом.

Потёмкин уже исправлял при Екатерине должность маркизы Помпадур, и Джурич был одной из представленных ей его креатур.

А Елагин и Шешковский до позднего вечера сидели в кабинете Екатерины. Она о них забыла. Поздно вечером, войдя в кабинет, она увидела их и призналась в своей забывчивости.

   — Слава Богу, что вы мне не понадобились, — сказала она. — Всё, что мне было нужно, я сделала сама.

Зато на другой день они оба, за долгое ожидание, получили по бриллиантовой табакерке.

Игуменье Ивановского монастыря было написано, чтобы она убеждала всеми мерами посылаемую да я помещения при монастыре даму принять монашество.

Первые дни, проведённые Настасьей Андреевной в монастыре, ей очень понравились. Полное спокойствие, общее к ней внимание и желание угодить не могли не произвести на неё самого благоприятного впечатления. Притом действительно, мирные занятия, умный разговор избранных посетителей, благоговейная молитва не могли не отражаться благотворно на её душе. Она находила, что в её положении единственное утешение может быть только в молитве, а тут служба столь благолепная, пение стройное, порядок, скромность, чистота помыслов, чистота жизни. «Да это рай, если не чувства, то спокойствия!» — говорила себе Настасья Андреевна.

Помещение у неё было превосходное. Ей было предоставлено убрать его всем, чем она пожелает; а убирать ей было легко, приказывая принести то или другое из своего великолепно отделанного московского дома или, наконец, привезти, что нужно, из Парашина. Перед самыми окнами её помещения раскинулся густой темнолиственный сад со множеством цветных клумб. Все её желания в рассуждении занятий, стола, фруктов выполнялись безусловно и будто по мановению её руки.

В один из дней, тёплых и ясных, ей вздумалось прокатиться по городу и она приказала себе подать коляску. Весь монастырь забегал, засуетился. Наконец, после многих сомнений и отнекиваний, ей объявили, что нужно доложить генерал-губернатору.

   — Что это значит? — спросила Настасья Андреевна. — Разве я арестована здесь?

   — Помилуйте, но... но... приказано о вашем выезде докладывать.

   — Ну так докладывайте же, только скорее!

Через четверть часа генерал-губернатор, граф Пётр Семёнович Салтыков, явился к ней сам.

   — Ваше сиятельство... — начал было Салтыков, но Настасья Андреевна перебила его:

   — Я не сиятельство, а просто миссис Ли!

   — Мне приказано титуловать вас по вашему русскому происхождению, вашим русским именем. Вы изволите желать ехать?

   — Да, я хотела прокатиться; но что это значит, что об этом должно вам докладывать?

   — Я бы просил ваше сиятельство не ездить без предуведомления меня. Что же касается вашего вопроса, то... Я уверен, вы изволите быть столь рассудительны, что, поняв своё положение, сами изволите прийти к заключению, что иначе всемилостивейшая наша государыня и не могла распорядиться.

   — В чём дело? Какое моё положение?

   — Вы, ваше сиятельство, изволите вникнуть, что происхождение ваше от царевны Парасковьи Ивановны, родной сестры императрицы Анны, создаёт вам преемственное право на русский престол. Императрица Екатерина царствует по преемственности прав другой линии царствующего дома, линии императорской, по происхождению от Петра Великого, но линии младшей. Теперь рассудите, не ясно ли, что для спокойствия государства она должна отстранить всякую возможность соперничества, могущую вести к междоусобной войне: или она, или вы? Середины тут не может быть, тем более что громадные капиталы, которыми вы можете располагать и употребление которых она не может ограничить, так как они почти полностью находятся в иностранных банках, дают вам силу, которая может создать неисчислимые затруднения. Государыня говорит: «Если бы я была уверена, что княжна будет государыней лучше меня, будет более меня заботиться о народном благосостоянии, успешнее отстранять народные нужды, более возвысит и укрепит Россию, то я сейчас же бы, для блага государства, уступила ей своё место, а сама пошла бы в монастырь, занималась бы науками, литературой. Русские князья, как по истории известно, нередко меняли свою порфиру на схиму и княжескую корону на монашеский клобук. Но как она сама сказала мне, что не чувствует себя способной к управлению и не томится честолюбием, то пусть она поступится в незначительном ограничении её свободы, — ограничении, необходимом не столько для моего спокойствия, сколько для спокойствия государства». Вы будете иметь всё, что только пожелаете, — предложил Салтыков, — но только прошу выезжать не иначе как с моего ведома и с моим офицером.