Княжеские трапезы - [4]

По мере того как Розина произносила свою речь, злость во взгляде ее сына испарялась, как изморозь с оконного стекла. На смену злости пришла хмурая нежность.

Розина продолжала:

— Парни не могут смириться с одной только мыслью, что мать может заниматься любовью. Зато они радуются, если папаша оказывается ходоком. Их это успокаивает. Но мамаша — ни-ни! Черт побери!

— Вот уж не знаю, — возразил Эдуар, — у меня никогда не было отца.

Он произнес это так, будто ему было стыдно. Розина снова принялась поправлять свою прическу в виде папской тиары.

— Не беспокойся, все в порядке, — усмехнулась Рашель. — Наверное, ты трахаешься по-собачьи, чтобы прическа оставалась безупречной?

Розина показала ей язык.

— Если ты уходишь, забери свою куртку, — сказала старуха внуку. — Может быть, кому-нибудь придет в голову отнести меня обратно. В прошлый раз пошел дождь, и я насквозь промокла, пока ее хахаль не отвалил.

— Доносчица! — сказала Розина. — Ты мне поможешь, сынок?

И она взялась за один подлокотник кресла, дожидаясь, когда Эдуар возьмется за другой.

— С креслом на колесиках легче было бы управляться, — заметил Эдуар.

— Я знаю, но она и слышать о нем не хочет!

— Тогда мне будет казаться, что я калека, — уверенно сказала Рашель.

— Ну да, а без него ты можешь сойти за бегунью!

Старуха расплакалась.

— Так я еще надеюсь, что это временно, — сказала она. — Я говорю сама себе, что поправлюсь…

Эдуар поцеловал старуху в седые волосы, пахнущие, как лошадиная грива. Его обдал резкий и тошнотворный запах.

Рашель была легкой как перышко. Мать и сын развели во всю ширь раздвижные двери вагона, служившего им жильем. У стенок стояли две односпальные кровати, а между ними — походная плитка, раковина, какую используют в автокараванах, складной стол и стулья. Над кроватями были прибиты вешалки, а под кроватями хранились носильные вещи и прочее барахло.

Обе женщины обитали в этом странном жилище уже около года. Получив в наследство от одного своего старого любовника этот обширный пустырь, Розина тут же принялась обустраивать его самым таинственным образом; так как для этого понадобились деньги, она была вынуждена продать свою квартиру в Курбевуа[1] и поселилась вместе с матерью в вагончике без колес, стоявшем у кромки пустыря. Прежние владельцы держали в нем инструменты.

Кресло, где сидела Рашель, Розина и Эдуар поставили к столу.

— Сейчас принесу тебе «Юманите», ба.

Эдуар хмуро поплелся по грязи, не переставая задавать себе один и тот же вопрос: как могут терпеть эту унылую жизнь в полном одиночестве обе женщины? Вдали виднелись газгольдеры и линии высоковольтных передач; небо здесь всегда было свинцового цвета, а сама природа напоминала подыхающего зверя. Всю растительность составляли ежевичные кусты и какие-то корявые деревца непонятного происхождения.

Прошлая зима выдалась довольно суровой, и Эдуар предложил матери и бабке переехать в его двухкомнатную квартирку, расположенную над гаражом-мастерской, но Розина отказалась. По ее словам, стройку ни в коем случае нельзя оставлять без присмотра, а стоит ей хоть на секунду отвернуться, и папаша Монготье запивает как сапожник. Обе женщины обогревались электрическим радиатором, который Эдуар незаконно подключил к ближайшей линии электропередач.

Постукивая себя по коленкам газетой, он вернулся к вагончику. Какая-то смутная тоска точила Эдуара изнутри, он никак не мог определить ее природу. Может быть, эта связь матери с проходимцем-итальянцем? Может быть, условия существования обеих женщин? А может быть, паралич, разбивший Рашель? На мгновение ему пришла в голову мысль пригласить мать и бабку в ближайший ресторанчик, но он подло отказался от нее: надо было бы наряжать ба, усаживать ее в машину, затем нести на руках в ресторан. Ему не хватило духу.

Рашель получила свою газету, но теперь пропали ее очки, и Розина с Эдуаром были вынуждены заняться их поисками. Наконец они нашлись между кроватью и деревянной обшивкой вагончика. Старуха брюзжала по любому поводу: то ей было холодно, то недостаточно светло, и она не могла читать, потом из-за артроза у нее начинались боли в области шеи. Розина не слишком прислушивалась к этим жалобам, лишь временами ворчала: «Как же ты затрахала меня, мамочка!», получая в ответ поток ругательств. Рашель перебирала их, как бусинки четок, но из-за частого употребления они порядком поистерлись.

— Хочешь, я съезжу за покупками? — спросил Эдуар у матери.

— Не стоит, по утрам папаша Монготье приносит нам все необходимое. А вечером я даю ему список покупок.

Достав из брючного кармана две совершенно измятые купюры по пятьсот франков, Эдуар положил их на стол.

Розина сделала вид, что не заметила денег.

— Тебе самому не хватит! — забеспокоилась Рашель.

— Да нет, дела идут в гору.

Он подумал, что это явно какая-то фатальность: мужчины не умеют посвящать свое время тем, кого любят. И Эдуар поспешно поцеловал обеих женщин, чувствуя стыд за свое бегство.

2

Гараж Эдуара находился в пятнадцати километрах от стройки. Это помещение он снимал у одного огородника; оно примыкало к полям фильтрации, на которых щедро произрастали бобовые культуры, но оттуда, особенно летом, жутко несло экскрементами и капустой.