Князь Владимир и истоки русской церковной традиции. Этюды об эпохе принятия Русью христианства - [16]

, рассыпалось при более внимательном изучении экономических механизмов содержания церкви в самой империи ромеев. Выяснилось, что Византия не знала церковной десятины. Византийская церковь сама кормила себя, эксплуатируя принадлежавшие ей земли и крестьян. Государственное финансирование, не поставленное в зависимость от каких бы то ни было сборов с населения, дополненное поощряемыми государством частными пожертвованиями, никаким образом не соответствует принципу десятины. В кодексе Юстиниана этот принцип получил правовое обоснование и закрепление[136]. Имея более тесные контакты с церковью в Сирии, чем с Римом, Византия переняла у нее недоумение по поводу института десятины[137]. Едва ли можно согласиться с мнением Е. Э. Липшиц, которая посчитала, что термин μόρτη усоответствует понятию «десятины» и может коррелировать с церковной десятиной. Правда, сама она говорила об этом очень аккуратно, подчеркивая гипотетичность высказанного тезиса[138].

Десятинная церковь, реконструкция М. В. Холостенко.

Обращает на себя внимание несколько обстоятельств, которые противоречат ее выводам: во-первых, μόρτη взималась с крестьян землевладельцем не только церковным, но и светским, что говорит о том, что этот термин использовался не в сакральном контексте, а исключительно в контексте социально-экономическом; во-вторых, он предполагал определенную социальную прослойку зависимых крестьян – γεωργός μορτίτης или χωροδότης μορτίτης, что существенно отличает византийскую μόρτη от европейской decima или славянской десятины. Иными словами, сбор подобного рода десятины предполагает не общественное содержание церковных расходов, а просто узаконенная форма экономической эксплуатации с четко фиксированным механизмом передачи ренты. Кроме того, корни этого термина не указывают ни на десятую часть, ни на церковно-государственный контекст: это либо просто выделяемая часть (от то μόριον), либо нечто, указывающее на религиозножертвенный характер (от ό μόρος)[139]. Этимология указывает только на прикрепление человека к той или иной местности и на его лаическую принадлежность, неродовитость[140].

Попытка обосновать тезис, согласно которому десятина в Древней Руси была заимствована из Ветхого Завета[141], была сделана в наши дни В. Я. Петрухиным[142]. Фактически она строится на ином, априорном предположении, что христианизация привела к внимательному изучению Священного Писания и, в частности, ветхозаветной истории, чему свидетельством якобы является Речь Философа из Повести временных лет и содержание Хронографов[143]. Это предположение следует признать курьезным. Если уж большинству исследователей казалось естественным слабое знание вероучения и церковного права церковными писателями и высшим духовенством (тому можно привести массу примеров: термин «подобосущный» из исповедания корсунских попов в Повести временных лет[144] или ситуацию с перезахоронением останков Ярополка и Олега Святославичей в 1044 году), требовать от князя Владимира или его неведомых советников столь хорошего знания Ветхого Завета, разумеется, невозможно. Ничто не указывает на интерес древнерусских писателей к Ветхому Завету или к его постановлениям, если не упоминать некоторые произведения последней трети XI века, написанные через 80 и более лет после учреждения десятины.

Но и в этих текстах интерес к Ветхому Завету исчерпывается привлечением иллюстративного сюжета или нравственного назидания, в крайнем случае – пророчества как текста, имеющего отношение либо к вероучению, либо опять же к назиданию, но «отягченному» эсхатологической перспективой.

Правда, десятина использовалась в иудаизированных обществах[145]. Русско-иудейские контакты зафиксированы в Повести временных лет в рассказе о «поиске веры» и в рассказе об избиении еврейских купцов в Киеве в 1113 году по случаю восшествия на киевский престол князя Владимира Мономаха[146]. Контакты эти осуществлялись посредством Хазарского каганата, принявшего иудаизм в качестве государственной религии в начале VIII века[147]. В свое время особенное внимание на участие иудеев в русской истории обращал Л. Н. Гумилев[148]. Однако, думается, влияние иудеев на внутреннюю мотивацию в формировании церковно-государственных отношений или на образ политического устройства Руси было минимальным. Об этом свидетельствует наличие только некоторых исторических сюжетов, но отсутствуют следы прямого влияния. Да и сами сюжеты имеют несколько проходной характер и негативный оттенок, что позволяет заключить о ничтожной степени влияния иудаизма на ход развития древнерусской государственности и общества. Отношения с Хазарским каганатом всегда были настолько напряженными, что практически исключали комплиментарные межэтнические отношения.

Еще меньше оснований видеть корни церковной десятины в древнерусском язычестве, хотя такое мнение также высказывалось исследователями[149]. Не только потому, что не известны основы материального обеспечения языческих культовых центров Руси, но и прежде всего потому, что церковь с самого начала последовательно противопоставляла себя язычеству и стремилась без остатка преодолеть возможные рецидивы языческого мировоззрения