Князь Игорь. Витязи червлёных щитов - [151]

3

Последние дни перед снемом Владимир Галицкий жил напряжённой жизнью. До 15 августа, на которое приходился храмовый праздник княжеской церкви Успения Богородицы Пирогощей, что на Подоле, то есть до назначенного Святославом дня княжеского снема, оставалась неделя. Начали приезжать другие князья — с жёнами, детьми, охраною и слугами. Вместе со Святославом и его сынами Владимир каждый день их встречал, угощал, распределял по княжеским и боярским хоромам на Ярославском подворье. А по вечерам торопился в библиотеку Святослава, которую тесть и тёща отвели ему под временное жилье, зажигал свечу и погружался в летописи, восстанавливая в памяти минулое, чаще всего смотрел «Бояновы песни», чтобы отыскать ключи, которые помогли бы Игорю открыть княжеские сердца.

Бояновы песни были у всех на памяти, и ему казалось, что достаточно наполнить хотя бы одну из них новыми словами про Игорев поход, как очарованные старой, давно всем знакомой мелодией, князья проникнутся если не братской любовью, то сочувствием к Игорю, его ранам и его страданиям.

Владимир уже выбрал из летописей все, что ему было нужно, чтобы древними, давно минувшими событиями в какой-то мере оправдать безрассудный поступок своего шурина, которого он полюбил, как брата за гостеприимство, честность, прямоту и отчаянную смелость. Он уже обдумал, как обратиться к князьям на снеме, какими словами затронуть их твёрдые сердца, чтобы в них зазвучало не осуждение Игоря, а сочувствие к нему.

Тихо потрескивала свеча, колебались тени на стенах. А он, сидя за столом, произносил полушёпотом слова, поднимавшиеся из глубины души, наигрывал на гуслях и вслушивался в музыку Бояна. Всем она была известна, всем люба. Ему тоже — издавна. Но теперь какие-то неясные досада и сомнение проникали в сердце. Что-то неясное мучило, давило, тревожило его. Не нравилось ему, как неестественно звучала прекрасная мелодия Бояна, положенная им на свои новые слова, повествующие о современных, новых событиях — о походе Игоря.

Он понимал, что нашёл пока только зачин для своей песни:

Не лепо ли ны бяшетъ, братие,

Начяти старыми словесы трудныхъ повестий

О пълку Игореве,

Игоря Святъславлича?

Он откинулся на резную спинку дубового стульца и произнёс эти слова в голос.

Как звучат! Как берут за душу и сразу вводят слушателя в нелёгкий сказ о несчастливом походе Игоря и трагическую судьбу его полка!

Но как не соответствует раздольно-торжественная Боянова музыка этим напряжённо-тревожным словам! Ещё бы! Разве он может сравниться с вещим Бояном, который так дивно воспевал давних князей — старого Ярослава, храброго Мстислава, зарезавшего Редедю перед полками касожскими, прекрасного Романа Святославича? Боян прославлял великие победы древних князей, а перед ним, Владимиром, стоит задача более сложная — воспеть Игорев поход, который завершился небывалым поражением, но воспеть так, чтобы вызвать сочувствие к храбрым северским князьям… А это ой как не просто!..

Как же пропеть эту песню — по былинам своего времени или по замыслу Боянову?

Владимир положил перо и охватил голову руками. Как трудно даётся она! Про Игоря и его поход ему всё известно: не мало сам видел и слышал, кое-чему был свидетелем, многое ему поведали очевидцы похода и прежде всего сам Игорь. Про прежних князей и их походы читал в летописях, слышал и хорошо помнит рассказы отца, Святослава Всеволодовича и Марии Васильковны. Следовательно, всё у него есть, вся картина похода стоит перед глазами. Нет лишь ответа на единственный вопрос — как пропеть эту песню? А это — самое главное! Не что, а — как! Извечный вопрос поэтов…

О Боян, соловей великого прежнего времени! Кабы ты сам поход сей воспел, то начать мог бы, наверно так:

Не буря соколов занесла

через поля широкие —

стаи галок летят

к Дону великому!

Или так:

Кони ржут за Сулою —

звенит слава в Киеве!

Трубы трубят в Новгороде —

стоят стяги в Путивле!

Хорошо! Чудесно! Но, пожалуй, лучше начать песню не по замыслу Боянову, а так, как новое время велит. Про новые события следует и сказывать по-новому, новыми словами, с новой мелодией, чтобы в ней слышался гул копыт, звон мечей и сабель, треск копий, посвист стрел и гром ударов о щиты. Чтобы песня эта не только к сердцу обращалась, но и разума достигала, чтобы князья воочию представили, какая напасть нависла над всей родной землёй!

Мысль эта сверкнула, как молния, и озарила сознание. Да! Только так её слагать следует — по былинам нынешнего времени!

Он откинулся назад, полный внутренней силы, протянул руку — достал «Песни Бояна», переписанные рукой Славуты для Святослава Всеволодовича. Подержал тяжёлую книгу, словно прикидывая: какова на вес? Потом начал листать, хотя знал в ней каждое слово. Затем отложил в сторону, придвинул к себе лист пергамента, разгладил рукой и решительно произнёс, как заклинание:

— О, великий Боян, помоги мне! Ты же сумел, вещий, — припомнил его, старого, седого, немощного, каким видел за год до кончины, но мудрого, никем не превзойдённого.

Потрескивала и мигала в бронзовом подсвечнике восковая свеча. Из тёмного угла отозвался сверчок, а от недалеко расположенного городского вала долетала перекличка стражей: «Слу-шай!»