Четыре всадника в белых рубахах, у каждого в руке зажато короткое копьё, выскочили из густой рощи и помчались наперерез табуну сайгаков, что поднимались после водопоя по узкой тропинке на крутой берег. Испуганные животные на мгновение замерли. Куда бежать? Где спасение? Тут же табун разделился. Одни - что были позади - попрыгали в воду и поплыли к противоположному берегу, а остальные жёлтым вихрем метнулись в степь.
Но ещё быстрее просвистели в воздухе острые копья. И каждое из них нашло себе жертву! Четыре сайгака упали в мягкую траву, забились в предсмертных судорогах. Их жалобные крики рассекли полуденную тишину.
Один из всадников, пожилой, с длинными седыми волосами, спрыгнул с коня, вынул из кожаных ножен острый с широким лезвием нож.
- Не мешкайте, отроки! Перережьте жилы и выпустите лишнюю кровь, чтоб не испортила мяса. Да глядите - не повредить бы шкуры!
Отроки, у двоих из них уже пробивались рыжеватые бородки, тоже выхватили ножи и подбежали к своей добыче. Ловкие взмахи - и из надрезов на шеях струйками потекла ярко-красная кровь.
Охотники вытерли о траву ножи, стянули добычу в одно место. Старший наступил ногой на сайгака, поднял вверх тяжёлые узловатые руки. Седая грива волос шевелилась под лёгким дуновением ветерка. Из-под лохматых, седых бровей, резко выделявшихся на смуглом морщинистом лбу, в небо смотрели по-молодому лучистые глаза.
- О ясноликий Хорос-Световид[1], и ты, грозный Перун слышите вы меня?… Это я - старейшина рода росов, что из племени полян, богобоязный Тур, обращаюсь к вам… Благодарствую, боги, за то, что вложили в мои руки силу, а глазам - дали зоркость! А ещё благодарствую за то, что послали под моё копьё и под копья моих сынов - Кия, Щека и Хорива - желанную добычу! Часть её по праву принадлежит вам, боги, и вы получите жертву, как только мы вернёмся домой…
Тур поклонился и вновь пристально посмотрел на синее безоблачное небо, где ослепительно светило солнце, и велел сыновьям собираться в обратный путь.
Братья переглянулись, и вперёд выступил Кий.
- Отче, добыча наша велика… Боги помогли нам, и мы, исполненные благодарности, можем возвращаться назад. Пожалуй, ни один ловец из нашего рода не сможет сегодня похвалиться таким успехом… Но согласись, отче, не только за мясом и шкурами вышли мы в степь! Хвала богам, есть у нас и кони, коровы, и овцы, и разной птицы в достатке! Забили бы овцу или быка - вот и имели б мясо… Нам хочется ещё порезвиться в степи, погонять зверя, пострелять из лука, размять застоявшихся скакунов. А заутра вернёмся домой, отче. Позволь!…
- Дозволь, отче, - вторили ему Щек и Хорив.
Старый Тур глянул на сынов. Тёплая волна подкатила к сердцу. Они стояли рядом, ожидая отцовского ответа. Три красавца - как три тугих молодых дуба! Такие похожие - и такие неодинаковые… Вот одесную[2] стоит Кий - старший. Надежда и гордость старейшины и всего рода. Как он похож на него, на своего отца в молодости. Высокий, стройный, широкоплечий. Загорелое румяное лицо. Открытый взгляд голубых, как небо, глаз, обычно тёплый и ласковый, но в гневе непреклонный и твёрдый, как кремень. Над высоким чистым челом - тяжёлая грива русых волос… Сразу видно из какого он рода. Ведь среди русов почти все белокурые и светлоглазые. Недаром говорят, что по-ромейски[3] слово «рус» или «рос» означает красный, рыжий, светлый. Может, потому и наша светловодная Рось так названа? И род наш тоже - русь!… Но ни у кого нет таких белокурых кудрей, как у Кия. Это он от покойной матери - Билицы. Билочки, как ласково он некогда назвал свою, теперь покойную, жену… Сколько же Кию лет? Пожалуй, двадцать и ещё один год!… Да-а, не мало. Женить пора! Да всё никак не выберет он себе девицы. Из-за забот по хозяйству, охоты да сражений всё некогда ему… Эх, как бежит время! И не заметил, как самому полсотни стукнуло. Ещё малость - да помирать пора. Мужчины редко доживают до такой старости. Разве что очень посчастливится… А так многие погибают ещё молодыми: на охоте, в битве, от хвори…
В середине стоит Щек. Он второй по возрасту. Ох, уж этот Щек! Не парень, а огонь! Горячий, вспыльчивый, порою просто неистовый! Только затронь - так и вспыхнет гневом! Никому не уступит, даже отцу… Зато как способен к музыке, к песне: запоёт на Росе - на Днепре эхо отзовётся. Лучше него никто не сыграет на свирели иль на гуслях. Без него парни и девчата не раскладывают костров в ночь на Купайла, не водят хороводы, не пускают венки по реке… А сейчас он непривычно смирен! Покорно склонил красивую кучерявую голову, отливающую свежей бронзой, опустил долу глаза. Но ему, Туру, известно: и теперь в прикрытых длинными ресницами зрачках сына скачут, как искры, озорные огоньки…