Князь Евгений Николаевич Трубецкой – философ, богослов, христианин - [30]
Отметив и подвергнув обстоятельному рассмотрению наиболее спорные как с церковной, так и с философской точек зрения моменты соловьевского учения о Софии, Е. Н. Трубецкой уже в силу общей эклектичности софиологических воззрений В.С.Соловьева считает возможным оценивать их в качестве незавершенной версии христианской космологии, и вполне доступной для соответствующей духу церковного предания корректировки.
Значительно более критическим следует признать отношение Е. Н. Трубецкого к ставшей известной философу за несколько лет до его безвременной кончины первоначальной редакции учения о Софии протоиерея Сергия Булгакова, в которой многие из отрицательных потенций софиологии В.С.Соловьева последовательно реализуются в далеко отстоящем от православного церковного предания религиозно-философском смысле.
Подчеркнув наличие в софиологии С.Н.Булгакова – причем, в еще более резкой форме, чем у В.С.Соловьева – тенденции истолковывать отношение Софии к сотворенному миру как сущности к явлению, Е. Н. Трубецкой указывает, что свобода твари, являющаяся единственной религиозно приемлемой основой отношения Софии как Премудрости Божией к творению, со свойственной С.Н.Булгакову мировоззренческой последовательностью устраняется из жизни мироздания и переносится во внутреннюю природу Софии, тем самым привнося в эту природу и возможность отпадения от Бога, и обращения ко злу. «Если божественный замысел обо мне, – пишет Е. Н. Трубецкой, – есть моя субстанция или сущность, я не могу не быть явлением этой сущности. Хочу я или не хочу, я во всяком случае таков, каким меня замыслил Бог: все мои действия – все равно добрые или злые – суть порождения этой сущности – явления божественной Софии. Очевидно, что учение это делает св. Софию виновницей зла… Так оно и выходит у С.Н.Булгакова. У него зло изображается как некоторое состояние Софии – результат ее внутреннего распада»[144]. Призванная стать важнейшим проявлением образа Божия в сотворенном мире, человеческая свобода, оставляемая С.Н.Булгаковым лишь в удел нетварной, предвечной Софии, следующим образом обнаруживает себя в жизни Премудрости Божией. «София предвечна человечеству, как душа мира, содержа в себе все, – пишет С.Н.Булгаков в своей книге «Философия хозяйства», – является единящим центром мира, лишь поскольку она сама отрекается от своей самости, полагает центр свой в Боге. Но она свободна сместить этот центр, она свободна хотеть от себя, обнаружить самость, составляющую темную основу ее бытия, ее слепую хаотическую волю к жизни»[145].
Упомянув такие типичные для софиологии С.Н.Булгакова характеристики внутренней жизни Софии как «метафизическое грехопадение» и «метафизическая катастрофа» – сопровождающие вывод С.Н.Булгакова о распадении Премудрости Божией на «Софию Небесную» и «Софию эмпирическую», – Е. Н. Трубецкой признает этот вывод булгаковской софиологии принципиально несовместимым с церковными представлениями о Премудрости Божией как онтологически неотделимой от созидающей космос деятельности Божественного Логоса. «Если Премудрость есть неотделимая от Божества сила, – отмечает Е. Н. Трубецкой, – то ее распад есть как бы внутренний распад самого Божества, ее грехопадение есть катастрофа внутри самой божественной жизни. Тем самым рушится вся христианская теодицея: ибо допущение греха и катастрофы в Софии, очевидно, не есть оправдание творческого акта Божества, а тяжкое против него обвинение»[146].
Религиозная неприемлемость и философская противоречивость софиологии С.Н.Булгакова усугубляются, по мнению Е. Н. Трубецкого, тем, что, постоянно подменяя традиционную по отношению к Софии категорию «божественности» расплывчатой категорией «нетварности» и, в то же время, выдвигая гипотезу существования Софии Божественной и Софии тварной, С.Н.Булгаков утверждает, что «София обладает и личностью, и ликом, есть… особая, четвертая Ипостась», которая, тем не менее, «не участвует в жизни внутрибожественной, не есть Бог, и потому не превращает триипостасности в четвероипостасность»[147].
Исходя из догматической недопустимости применять к Софии-Премудрости Божией наименование «четвертая Ипостась», и учитывая пространные, хотя и мало проясняющие дело объяснения С.Н.Булгакова по поводу условности употребления этого наименования, Е. Н. Трубецкой готов отнести его к разряду терминологических недоразумений, сопровождавших богословствование «Серебряного века». Но даже в этом случае понимание СофииС.Н.Булгаковым продолжает оставаться, с точки зрения Е. Н. Трубецкого, исполненным догматических несообразностей. «Быть может и в самом деле С.Н.Булгакову удается здесь избежать упрека в «четвероипостасности», – пишет Е. Н. Трубецкой, – но зато в этом учении есть другое – не менее важное гностическое уклонение от христианского учения: София – премудрость, превращенная в четвертую Ипостась и в качестве таковой выведенная
