Князь Александр Сергеевич Меншиков. 1853–1869 - [17]

Первой нашей мыслью было — не свои ли нас потчуют? Взглянув вверх, мы увидели, что противу нас, по горе, рассыпаны стрелки Бородинского полка; левее их, за оврагами и гораздо выше — батарея, оказавшаяся потом неприятельскою. Опустясь к самой подошве горы, около того места, где стоял морской батальон, князь приостановился; я же, соскочив с лошади, хотел рассмотреть, что это была за батарея. Едва я раздвинул трубу, как светлейший тронулся навстречу направленного на нас огня и я поспешил прекратить обсервацию, опасаясь потерять из виду начальника. Подъехав к Бородинскому полку, его светлость заметил командиру, что его стрелки палят по своим; но полковник Шалюта-Веревкин отвечал с уверенностью, что огонь его штуцерных направлен против неприятельской конницы, которая строилась, переправясь в это время через Алму. Этим объяснялось, что пули, летевшие в нас через головы бородинцев, были с неприятельской батареи. «Неужели наш левый фланг отступил?» произнес князь и возвратился на высоту, с которой удобнее было определить момент сражения.

Не успел светлейший подняться на гору, как к нему подъехал князь П. Д. Горчаков — доложить, что Казанский егерский полк весь рассыпался, что он сам, лично, несколько раз порывался вести его в штыки, но люди решительно не пошли: не подействовали на них ни угрозы, ни плеть, ни фухтеля.

— Плеть избил, — говорил князь Горчаков, — полусаблю сломал, двух лошадей потерял… всю шинель мне пулями изрешетили — всё напрасно! Полк разбрелся, потеряв при отступлении более двух третей — пораженных в спины!!

Был четвертый час пополудни. Светлейший приказал князю Горчакову выводить владимирцев, прибавив, что другие уже ранее сами о себе позаботились. Мне кажется, что после этого остальная горсть Владимирского полка уже не поспела присоединиться к своим, потому что все наши войска уже спешили с поля… Сзади всех медленно и грустно ехал светлейший. Владимирцев я более не видал… Бородинцы тянулись в гору, по удобопроходимой балке, густой четырехбатальонной колонной. Увидев это, князь, подскакав к Шалюте-Веревкину, заметил, что не следует вести в «ящике» (как он назвал балку) такую массу людей открытою на жертву неприятельскому огню, и приказал ему скорее занять высоты. Как бы в подтверждение слов светлейшего, неприятельское ядро влепилось в хвост колонны. Шалюта, догнав меня, спросил: что значит занять высоты? Я отвечал ему, что, в данном случае, полку следует двигаться по тому месту, по которому он едет сам, т. е. по берегам балки.

— Но, помилуйте, — возразил он, — как же я теперь перестроюсь?

И это говорил старый полковник, отличнейший фронтовик.

Я должен был растолковать Шалюте, что ежели он скомандует, например: «четные батальоны направо, нечетные налево», то солдаты, легко поднявшись на отлогие возвышенности балки, укроются от глаз неприятеля.

Совершенно поднявшись на гору, по левую сторону Севастопольской дороги, на площади у подъемов от правого фланга нашей позиции, увидели мы большую толпу егерей, в крайне затруднительном положении: люди метались из стороны в сторону, всячески виляли от снарядов, через них перелетавших. Подъехав к ним, мы узнали Углицкий полк. Он не понес, кажется, потерь, но мы не могли толком добиться, где начальники угличан и кто их ведет? Никто не отозвался, хотя по флангам и виднелись офицеры, но они были совершенно безгласны; большая часть из них прилегли; светлейший скомандовал им: «на свои места!..» Никакого действия. «Стройся!..» Они не понимают команды. «Стой!» Офицеры ни с места.

Потеряв всякое терпение, я заскакал в ту сторону, куда тянулись егеря, и, крича во всё горло, остановил их, поставил четыре знамени в резервный порядок, и погнал людей нагайкой к своим знаменам, а офицеров толкал, чуть не по шеям, чтобы скорее рассчитывали ряды. Когда они несколько поопомнились, светлейший поехал по рядам, ободряя солдат. При этом, один ротный командир указал на рядового, который, будучи ранен в ухо, никак не хотел выйти из фронта. Князь с большим чувством благодарил его, заметив при этом, что ежели бы сегодня у него было побольше таких молодцов в строю, так дело не было бы проиграно. Отыскав залегшую в овражке музыку Углицкого полка, я спросил у его светлости разрешения — играть музыкантам для ободрения егерей. Скомандовали: «марш!» музыка грянула и дело пошло на лад.

Наблюдавший за нашим отступлением неприятель, видя строй этого полка и услыша торжественную музыку, приписал это тому, что якобы мы отступали под прикрытием нашего северного укрепления, а оно было от Алмы в 30-ти верстах, за двумя реками и четырьмя горами.

Когда полк тронулся, мы, оглянувшись во все стороны, заметили вдали, на месте наших резервов, линию развернутых войск в значительной массе. Трудно было допустить, что бы это были французы… Оказалось, что это они! Чтобы рассеять всякие сомнения, казак Илия Сякин, Попова полка, вызвался подскакать поближе. Вернулся минуты через две, в продолжение которых успел уже с убитого француза стащить красные штаны и седло со своей лошади… «Французы! — крикнул он, — убили лошадь»!