Княгиня Ольга - [101]
Следует признать, что русской княгине так и не удалось сделать решительный выбор между Константинополем и Римом. Христианский мир стоял перед нею «организованным в две империи — западную и восточную, — писал по этому поводу выдающийся знаток древней Руси Александр Евгеньевич Пресняков. — Обе половины когда-то единой Римской империи несли в себе дух ее универсализма, лишь углубленного и усиленного связью империи со вселенской христианской церковью, еще не расколотой формально тоже на две части. Каждая из этих империй была, однако, особым миром своеобразной культуры. Русь могла примкнуть к любому из них», но вопрос так и остался не решенным при Ольге, «быть может, потому, что сама-то Русь была еще недостаточно готова к какому-либо его решению»>{285}.
Этот выбор, как и решение главной задачи — Крещение Руси, — выпадут на долю Ольгиного внука Владимира. И спустя четверть века тот во многом повторит путь своей бабки. Так же, как и Ольга, Владимир будет выбирать между Западом и Византией, так же выслушает проповедников-латинян, явившихся в его страну, и так же примет крещение от византийских священников — только не в Константинополе, а у себя дома, в Киеве, или же, по летописной версии, в греческой Корсуни, захваченной им у греков. Владимиру удастся добиться того, чего так и не смогла добиться Ольга, — учреждения самостоятельной Киевской митрополии, подчиненной непосредственно константинопольскому патриарху. Христианство будет по существу завоевано им, станет своего рода трофеем, добытым в войне с греками, а потому с позиции силы он сможет диктовать свои условия василевсам ромеев. После его триумфального возвращения из Корсунского похода киевляне, вчерашние язычники, будут принимать крещение прежде всего как княжескую веру, причем как веру князя-триумфатора, победителя греков, подчиняясь прямому повелению Владимира, объявившего любого, кто откажется креститься, своим личным врагом. («Если кто не придет завтра на реку — богат ли, или убог, или нищий, или раб, — да будет противник мне!» — такие слова князя приводит летописец.) Благочестие Владимира, по точному выражению киевского митрополита Илариона, будет «сопряжено с властью»>{286} — и в этом главное отличие действительного, состоявшегося Крещения Руси при Владимире от так и не состоявшегося крещения киевлян при Ольге. Но при всем том выбор Владимира во многом будет предопределен примером его бабки, поистине «мудрейшей среди всех человек», как назовут ее Владимировы бояре. Крещение Ольги в Царьграде и ее попытка распространения христианской веры на всю Русь подготовят почву и станут образцом для его собственного крещения и последующего крещения всей Русской земли.
Глава седьмая.
ПОСЛЕДНИЕ ГОДЫ ЖИЗНИ
В последние десять лет жизни Ольга почти не упоминается в источниках, вновь как будто бы растворяясь в тумане забвения и тишины. После рассказа о ее крещении и спорах с сыном летопись вновь вспоминает о ней лишь под 968/69 годом, незадолго до ее смерти, в рассказе об осаде Киева печенегами. К этому времени княгиня пребывала здесь вместе с внуками, сыновьями Святослава, еще детьми: «И затворилась Ольга во граде с внуками своими, Ярополком, Олегом и Владимиром, в граде Киеве…»>{287}Что ж, с определенного возраста забота о внуках — главное предназначение любой женщины. Собственно, в русскую историю княгиня Ольга и вошла прежде всего как бабка: «баба Володимерова» — таков наиболее распространенный эпитет, сопровождающий ее имя в русских источниках.
Воспитание внуков и хозяйственные дела — это всё или почти всё, что осталось ей после того, как Святослав взял в свои руки бразды правления государством. Занятый почти исключительно войной, он по-прежнему не слишком интересовался внутренней жизнью своей страны и даже собственным княжеским хозяйством. Князь-воин, привыкший обходиться в походе самым необходимым, спать на сырой земле и есть пищу, испеченную на углях, он и прежде не был частым гостем ни в княжеских покоях матери, ни даже в собственном дворце. Киев явно тяготил его, и надо полагать, что он гораздо лучше чувствовал себя в обстановке военного лагеря, среди походных шатров, бряцания оружия и воинственных кликов соратников. «Не любо мне в Киеве быть», — признавался он матери и киевским боярам.
