Княгиня Ольга [заметки]

Шрифт

Интервал

Разумеется, книга об Ольге не могла бы быть написана, если бы автор не имел возможности опереться на труды предшественников, сделавших очень многое для установления тех или иных фактов ее биографии, для публикации и изучения письменных и иных источников, проливающих свет на ее жизнь и деятельность, для осмысления того исторического этапа, который переживала Русь в годы ее правления. С благодарностью и признательностью назову имена лишь некоторых исследователей, на труды которых я опирался, работая над книгой: В.Н. Татищев, А.Л. Шлёцер, Н.М. Карамзин, архиеп. Евгений (Булгар), архиеп. Филарет (Гумилевский), митр. Макарий (Булгаков), М.П. Погодин, архим. Леонид (Кавелин), И.И. Малышевский, А.А. Шахматов, М.Г. Халанский, Д.В. Айналов, В.А. Пархоменко, Н.Д. Полонская, Н.И. Серебрянский, Н.К. Никольский, М.Н. Тихомиров, Д.С. Лихачев, Б.А. Рыбаков, Г. Острогорский, Д.Д. Оболенский, Ж.-П. Ариньон, С.А. Высоцкий, А.В. Поппэ, А.Н. Сахаров, Г.Г. Литаврин, А.В. Назаренко, М.Б. Свердлов, А.А. Александров, А.П. Богданов, 3. А. Гриценко, А.С. Королев, В.М. Рычка и многие другие. Ссылки на большинство работ приведены в примечаниях к тексту; туда же в основном отнесена и полемика по тем или иным спорным и нерешенным проблемам в истории княгини Ольги.

Еще в XIX в. архимандрит Леонид (Кавелин) высказал предположение о болгарском происхождении княгини Ольги, посчитав, что названный в летописи город Плесков, откуда Ольга была приведена к Игорю, мог означать не позднейший Псков (во времена Ольги, согласно ее же Житию в редакции Степенной книги, еще не существовавший), а болгарский город Плиска (см.: Леонид, архим. Откуда родом была святая великая княгиня русская Ольга? // Русская старина. Т. 59. 1888. № 7. С. 215— 224). Это мнение получило распространение в исторической литературе (см.: Иловайский Д.И. Вероятное происхождение св. княгини Ольги и новый источник о князе Олеге. М., 1914. С. 3—12) и иногда принимается и современными отечественными исследователями (см., напр.: Никитин А.Л. Ольга? Елена? Эльга? // Наука и религия. 1991. № 11. С. 20—23; N° 12. С. 54—56; он же. Основания русской истории: Мифологемы и факты. М., 2001. С. 232—233). Что же касается болгарской историографии, то в ней версия болгарского происхождения княгини Ольги сделалась наиболее популярной; см. особенно: Николаев Вс. Славянобългарският фактор в христианизацията на Киевска Русия. София, 1949. С. 98— 100; и др. (О гипотезах болгарских авторов см.: Рычка В.М. Была ли святая равноапостольная княгиня Ольга уроженкой Пскова? (Историографический этюд) // Псков в российской и европейской истории. Т. 1. Псков, 2003. С. 118—123, со ссылкой на болгарского историка и публициста 30-х гг. XX в. Ст. Чилингирова, согласно которому Ольга была внучкой болгарского царя Бориса I, племянницей царя Симеона, дочерью его сестры Анны, вышедшей замуж за знатного болгарского боярина Сондока (Сурдика), — впрочем, источник всех этих построений неизвестен. Сам В.М. Рычка склонен считать, что Ольга происходила из Киева — см.: Там же. С. 266; Ринка В. Княгиня Ольга. Киш, 2004. С. 59.)

Основанием для «болгарской» гипотезы послужило чтение т. н. Нового (или Краткого) Владимирского летописца, сохранившегося в рукописи 60-х гг. XVI в. (не XV в., как полагал архим. Леонид!) (ныне: ГИМ. Увар. № 206. Л. 264 об.): «Игоря же жени (Олег. — А. К.) в Болгарех, поят за него княжну именем Олгу, и бысть мудра велми» (текст издан: Тихомиров М.Н. Малоизвестные летописные памятники // Исторический архив. Кн. 7. М., 1951. С. 209; Павлова Р. Нов Владимирски летописец // Език и литература. 1980. № 5. С. 1—11). Ныне тот же летописный текст обнаружен в составе еще одной летописи XVI в., имеющей новгородское происхождение, — Большаковской, сохранившейся в рукописи 30— 40-х гг. XVII в. (РГБ. Болып. № 333); см.: Конявская Е.Л. Новгородская летопись XVI в. из собрания Т.Ф. Большакова // Новгородский исторический сборник. Вып. 10 (20). СПб., 2005. С. 346.

Крайнюю уязвимость «болгарской» гипотезы показал еще И.И. Малышевский (Происхождение русской великой княгини Ольги св. // Киевская старина. Киев, 1889. Т. 26. № 7. С. 1—27, № 8. С. 325—353), который обратил внимание на другие оригинальные чтения Владимирского летописца (напр., отождествление Древлянской («Деревской») земли с «Литвой», включение в число племен, пославших за варягами, «лопи» и т. д.) и пришел к выводу, что все они, в том числе и известие о болгарском происхождении Ольги, по всей вероятности, представляют собой «плод собственного домысла владимирского летописца». Правда, И.И. Малышевский ошибочно считал источником «болгарского» известия об Ольге болгарский перевод греческой Хроники Константина Манассии, в котором упоминается болгарский город Плиска, или Плискува; как отметил архим. Леонид, этот перевод появился в России позже (Леонид, архим. Несколько новых замечаний к нашей статье «Откуда родом была святая великая княгиня Ольга?» по поводу статьи И.И. Малышевского. Киев, 1889 (отд. оттиск из «Киевской старины»). С. 2). Скорее, можно думать, что автор летописца, сокращая летопись, бывшую в его распоряжении (по некоторым чтениям она близка к Ермолинской), обратил внимание на болгарские известия, окружающие сообщение о женитьбе Игоря. Так, в Ермолинской летописи (где Ольга в статье о ее браке с Игорем также названа «княгиней») непосредственно перед известием о женитьбе Игоря (в разных списках под 6415/907? или 6411/903? гг.) читаются рассказы о миссии к болгарским (так!) князьям Ростиславу, Святополку и Коцелу святых Константина и Мефодия и о войне с греками болгарского царя Симеона, который после поражения «побежа во Дерьстерь град» (ПСР Л.Т. 23. СПб., 1910. С. 3—4). Не исключено, что последний мог быть отождествлен составителем Нового Владимирского летописца с русской «Деревской» землей.

Стоит отметить, что «болгарскую» версию происхождения Ольги отстаивают лишь болгарские историки Нового времени, находящиеся под влиянием построений архим. Леонида. Болгарский же книжник XIII в., переписывавший русское Проложное житие св. Ольги, и не думал поправлять свой источник, в котором Ольга прямо именовалась «псковитянкой» (см. ниже прим. 6).

В рукописных памятниках XVII—XVIII вв. появляются «экзотические» версии происхождения княгини Ольги. Согласно одной из них, княгиня была дочерью некоего «Тмуторокана», или «Тарокана», «князя Половецкого (! — А.К.)», притом, что половцы появились в южнорусских степях лишь в середине XI в. См.: Ромодановская Е.К. Русская литература на пороге Нового времени: Пути формирования русской беллетристики переходного периода. Новосибирск, 1994. С. 211 (Московский летописец XVII в., содержащий легендарные сказания о первых русских князьях («Начало русских князей, отчего зачалось русское княжение»); впервые издан М.Г. Халанским: Экскурсы в область древних рукописей и старопечатных изданий // Труды Харьковского предварительного комитета по устройству XII Археологического съезда. Т. 1. Харьков, 1902. С. 414); Гриценко З.А. Агиографические произведения о княгине Ольге // Литература Древней Руси. М., 1981. С. 39: «Особая» редакция Проложного жития княгини Ольги, РГ Б.Ф. 37. № 194); Охотншова В.И. Псковская агиография XTV—XVII вв. Т. 1: Жития князя Всеволода-Гавриила и Тимофеядовмонта. Исследования и тексты. СПб., 2007. С. 55: указание сборника второй половины XVII в., ГИМ. Барс. № 723. Л. 308—308 об. Отмечу особо, что Ольга все равно оказывается при этом родом «из Пскова града» или же действие происходит во Пскове.

В т. н. Иоакимовской летописи, составленной, вероятно, в конце XVII или даже в XVIII в. и введенной в научный оборот В.Н. Татищевым (если последний не является ее автором; ср.: Толочко А. «История Российская» Василия Татищева: источники и известия. М.; Киев, 2005. С. 196—245), Ольга возводится к роду легендарного новгородского посадника Гостомысла (бывшего якобы инициатором приглашения в Новгород варяга Рюрика): «Егда Игорь возмужа, ожени его Олег, поят за него жену от Изборска, рода Гостомыслова, иже Прекраса нарицашеся, а Олег преименова ю и нарече во свое имя Ольга» (Татищев В.Н. История Российская // Татищев В.Н. Собр. соч. (далее: Татищев). Т. 1. М., 1962. С. 111). Однако доверять показаниям этого позднего и исполненного совершенно фантастическими подробностями источника конечно же не следует; это касается и генеалогии Ольги и ее слишком уж вычурного имени.

Информация о происхождении Ольги из Гостомыслова рода приводится и в других позднейших источниках XVII—XVIII вв.: например, в т. н. Мазуринском летописце, где Ольга названа «правнукою Гостомысловою от Пскова» (ПСР Л.Т. 31: Летописцы последней четверти XVII в. М., 1968. С. 39), Киевском Синопсисе, позднейшем церковном Житии в редакции Димитрия Ростовского (см.: Гиляров Ф.А. Предания русской начальной летописи. М., 1878. С. 150, 315), а также в одной рукописи XVII (?) в., где княгиня названа «дщерью Гостомысловой» (там же. С. 150, со ссылкой на ркп. РНБ. F. IV. № 234. Л. 15).

Украинское Житие св. Ольги XVII в. выводит ее от Трувора, брата Рюрика (Перетц В.Н. Исследования и материалы по истории старинной украинской литературы XVI—XVIII вв. М.; Л., 1962. С. 67), — однако это, несомненно, неверная передача источника данного сочинения — Жития княгини в редакции Степенной книги царского родословия, где имя Трувора приведено в иной связи — как князя, владеющего Изборском, «начальным градом» Псковской «страны» (Степенная книга царского родословия по древнейшим спискам. Т. 1: Житие св. княгини Ольги. Степени I—X/ Подг. под рук. Н.Н. Покровского. М., 2007 (далее: Степенная книга). С. 150).

Болгарская исследовательница И. Чекова упоминает предание, записанное ею в 1974 г., согласно которому родиной княгини Ольги был болгарский город Мелник (см.: Ричка В. Княгиня Ольга. С. 218).

Разве что в качестве курьеза можно упомянуть еще версию о происхождении Ольги из города Плиснеск в Галицкой земле (у истоков реки Серет), озвученную современными украинскими средствами массовой информации (см.: Зеркало недели. 2007. № 8 (637), 3—7 марта: http://www.zn.ua/3000/3680/56002/).

Новгородская Первая летопись старшего и младшего изводов / Подг. А.Н. Насонов. М.; Л., 1950 (далее: НПЛ). С. 107 (без даты: «и пакы приведе себе жену от Плескова, именем Олгу, и бе мудра и смыслена»; напомню, что в Новгородской Первой летописи младшего извода действия Олега приписываются Игорю).

В Ермолинской летописи, в рассказе о браке Игоря и Ольги, последняя названа «княгиней от Пскова» (ПСР Л.Т. 23. С. 4.). Однако это наименование (заметим, «княгиня», а не «княжна»), вероятно, употреблено в соответствии с ее будущим статусом.

Исключение составляет славянское имя Предслава (Передслава), неоднократно встречавшееся в семье Рюриковичей уже в X веке. Так звали некую представительницу княжеского семейства, упомянутую в договоре Игоря с греками 944 г., а также одну из дочерей Владимира Святого. Возможно, это имя содержало в себе «мистический элемент» имянаречения: рождение девочки (может быть, первого ребенка в семье?) должно было предвещать славу будущего мужского потомства (Кузьмин А.Г. Древнерусские имена и их параллели // Откуда есть пошла Русская земля. Века VI—X / Сост. А.Г. Кузьмин (История Отечества в романах, повестях, документах). Кн. 2. М., 1986. С. 642). Еще одно кажущееся исключение — имя Лыбеди, сестры основателя Киева Кия. Но это, конечно, эпоним — искусственное имя, образованное народной фантазией для объяснения географического названия — в данном случае киевской речки Лыбеди, притока Днепра.

А.Ф. Литвина и Ф.Б. Успенский (Выбор имени у русских князей в X—XVI вв.: Династическая история сквозь призму антропонимики. М., 2006. С. 46) приводят два примера, относящиеся к Исландии X в., когда женское имя Хельга давалось по имени отца: таковы Хельга Хелгадоттир, дочь Хельги Тощего, и другая Хельга Хелгадоттир, упомянутая в «Книге о заселении земли».

ПСР Л.Т. 24: Типографская летопись. Пг., 1921. С. 9: «Нецыиже глаголють, яко Олгова дчи бе Олга». То же в Пискаревском летописце (ПСР Л.Т. 34. М., 1978. С. 36) и Холмогорской летописи (ПСР Л.Т. 33. Л., 1977. С. 15). Мысль о том, что Ольга могла быть дочерью Олега, высказывали и исследователи; см., напр.: Комарович В.В. Культ рода и земли в княжеской среде XI—XII вв. // Труды Отдела древнерусской литературы. Т. 16. М; Л., 1960. С. 91; Ричка В. Княгиня Ольга. С. 59-60.

После исследований А.А. Шахматова (особенно: Разыскания о древнейших русских летописных сводах. СПб., 1908; см. также: Творогов О.В. Повесть временных лет и Начальный свод: Текстологический комментарий // Труды Отдела древнерусской литературы. Т. 30. Л., 1976. С. 3—26) версия Новгородской Первой летописи признается более ранней, отражающей т. н. Начальный летописный свод (предшествовавший «Повести временных лет»), в котором оказались соединены ранние киевские и новгородские известия, а версия «Повести временных лет» — позднейшей ее переработкой: представление об Олеге как о князе появилось здесь под влиянием текста русско-византийского договора 911 г., в котором Олег прямо титулуется «великим князем»; этот договор был неизвестен новгородским книжникам, но включен в «Повесть временных лет». Эта гипотеза находит как будто и текстологическое обоснование: в тексте «Повести временных лет» в рассказе о захвате Киева Олегом читается: «…придоста к горам х Киевьским…»; использование двойственного числа («придоста») расценивается как указание на источник рассказа — текст Начального свода (Новгородской летописи), где говорится о двух предводителях похода — Игоре и Олеге, а потому в рассказе постоянно употребляется двойственное число: «начаста воевати», «узреста город Кыев» и т. д. (см.: Повесть временных лет / Подг. текста, перев., ст., коммент. Д.С. Лихачева. 2-е изд. СПб., 1996. С. 408; и др.).

Однако это текстологическое обоснование оказывается уязвимым: в тексте Новгородской Первой летописи в указанном месте использовано как раз не двойственное, а множественное число: «…поидоша вниз по Днепру и приидоша к горам Кыевъскым…» (НП Л.С. 107; ср.: Петрухин В.Я. Древняя Русь. Народ. Князья. Религия // Из истории русской культуры. Т. 1: Древняя Русь. М., 2000. С. 142). Больше того, сам Шахматов считал использование двойственного числа в рассказе Новгородской летописи результатом позднейшей редакторской работы составителя Начального свода (см.: Шахматов А.А. Разыскания о русских летописях. М, 2001. С. 229-230).

Можно привести по крайней мере один случай, где текст Новгородской летописи, напротив, кажется вторичным по сравнению с «Повестью временных лет». В Комиссионном списке читаем: Игорь и Олег «с малою дружиною излезоста на брег, творящася подугорьскыми гостьми» (НП Л.С. 107; в Академическом списке: «…излезоста на брег под угорьскими, творящеся гостьми» — там же, прим. 15). Эти «подугорские гости», вне сомнения, появились здесь в результате неправильно понятого текста, читающегося в «Повести временных лет: «…и приплу (Олег. — А. К.) под Угорьское, похоронив вой своя, и приела… глаголя, яко гость есмь» (ПСР Л.Т. 1. Стб. 23; в Радзивиловской: «гости есмо»; в Академической: «гости есмы»). Угорское — урочище под Киевом, место традиционной стоянки купцов; новгородский же летописец решил, что речь идет о «подугорских», т. е. торгующих с «Югрой» — северными народами, — купцах.

В любом случае, взаимоотношение двух рассказов об Олеге и Игоре едва ли может быть объяснено через предположение о первичности одного из них и редакторской переработке другого. Важнее отметить сам факт существования в источниках двух самостоятельных оригинальных версий — новгородской и киевской.

По свидетельству ал-Истахри, при избрании нового кагана душат шелковым шнуром, спрашивая, сколько лет он желает царствовать. Если он правит дольше названного им срока, то его убивают (Новосельцев А.П. Хазарское государство и его роль в истории Восточной Европы и Кавказа. М., 1990. С. 141—142).

А возможно даже, что рассказ «русских» купцов (этническая принадлежность которых, между прочим, остается спорной) имеет в виду именно правителей Хазарского каганата.

Здесь и далее оставляю в стороне спорный вопрос: имели ли место два договора Руси с греками — 907 и 911 гг., или же часть договора 911г. попала в текст статьи 907 г.

Автор Иоакимовской летописи писал об этом определенно: «Имел же Игорь потом ины жены, но Ольгу мудрости ея ради паче иных чтяше» (Татищев. Т. 1. С. 111). Но это, конечно, не извлечение из какого-либо несохранившегося источника, а логическое рассуждение историописателя Нового времени.

«Таков был обычай могущественнейших конунгов, — читаем в Саге об Олаве Трюгтвасоне, — что княгиня должна была владеть половиной дружины и содержать ее на собственные средства и для этого собирать требуемые дань и налоги… Так было и у конунга Вальдамара, что княгиня владела не меньшей дружиной, чем конунг, и они постоянно соперничали из-за родовитых людей». (Джаксон Т.Н. Исландские королевские саги о Восточной Европе (с древнейших времен до 1000 г.): Тексты, перевод, комментарий. М., 1993. С. 178. Как отметил еще С.М. Соловьев, известие скандинавской саги находит подтверждение в русских былинах и исторических песнях, где также упоминается дружина княгини, отдельная от дружины самого князя. («Возьми ты у меня, князя, сто человек, — обращается былинный князь Владимир к одному из своих богатырей. — …У княгини ты бери другое сто»; см.: Соловьев С.М. Сочинения. В 18 кн. Кн. 1: История России с древнейших времен. Т. 1. М., 1988. С. 219.)

В имени этой Аллогии историки видят отзвук имени бабки Владимира княгини Ольги.

Дань «княгинина» упоминается, например, в Уставной и жалованной грамоте смоленского князя Ростислава Мстиславича новоучрежденной Смоленской епископии (1136 г.); см.: Древнерусские княжеские уставы XI-XV вв. / Изд. подг. Я.Н. Щапов. М., 1976. С. 143.

Такое предположение высказал еще Н.М. Карамзин (История государства Российского. В 12 т. Т. 1. М: Наука, 1989. С. 123).

Приселков М.Д. Троицкая летопись. Реконструкция текста. СПб., 2002 (далее: Троицкая летопись). С. 63. Летопись сгорела в 1812 г. Ее текст в части до 906 (907) г. был использован для подведения вариантов и заполнения имеющегося в Лаврентьевском списке пропуска при незавершенном издании Лаврентьевской летописи X. А. Чеботаревым и Н.Е. Черепановым в 1804—1811 гг.

ПСР Л.Т. 35: Летописи белорусско-литовские. М., 1980. С. 20 (Никифоровская летопись), 37 (Супрасльская). Впрочем, в обоих случаях отмечено, что «живе Игорь с Олгою лет 43», что, как можно думать, восходит к указанию тех летописей (новгородско-софийских), в которых брак Ольги и Игоря отнесен к 903 г. (см. ниже). Правда, в самих Никифоровской и Супрасльской летописях смерть Игоря обозначена ошибочно 6421 (913) г.

ПСРЛ. Т. 37: Устюжские и вологодские летописи XVI—XVIII вв. Л., 1982. С. 19 (Устюжская летопись по списку Мациевича), 58 (Архангелогородский летописец). Впрочем, в обоих случаях дата дана прежде всего как дата вокняжения Игоря в Киеве.

В других поздних источниках возраст княгини ко времени брака называется по-другому — 15 лет (Гиляров Ф.А. Предания русской начальной летописи. С. 150). В.Н. Татищев колебался, в одном месте предполагая, что Ольга вышла замуж в 15 лет, в другом — что в 16 (Татищев. Т. 4. С. 405, прим. 92; С. 406, прим. 99).

Слово «отнюдуже» здесь является союзом и означает: «с тех пор как»; ср.: Словарь древнерусского языка (XI—XIV вв.). Т. 6. М., 2000. С. 264.

См. об этом в Приложении к книге.

Думаю, что 80-летний возраст Ольги мог быть результатом перенесения на нее биографических сведений о святой царице Елене, с которой она неизменно сравнивается; как известно из Жития св. Константина и Елены, последняя «сущи от родьства лет 80» (Летописец еллинский и римский. Т. 1: Текст / Изд. подг. О.В. Творогов и С.А. Давыдова. СПб., 1999. С. 303).

Об имеющейся в Ипатьевском списке «Повести временных лет» и Воскресенской летописи дате рождения князя Святослава Игоревича, сына Ольги (942 год), см. ниже, прим. 52.

В Ипатьевской, а также Воскресенской летописях сообщается о рождении Святослава под 6450 (942) г. (ПСРЛ. Т 2. Стб. 34; ПСРЛ. Т. 7: Воскресенская летопись. М., 2001 (репр. изд. 1856 г.). С. 278). Однако эту дату нельзя считать точной: очевидно, что летописец высчитал ее, исходя из посажения Святослава на коня в трехлетнем возрасте. (В Лаврентьевской и других летописях, содержащих ранние редакции «Повести временных лет», этого известия нет.) Поздние летописи содержат и другие, значительно более ранние даты рождения Святослава; идя вслед за ними, отдельные историки относят рождение князя к 20-м гг. X в. Более подробно о разных точках зрения на эту проблему см. в моей книге «Владимир Святой» (2-е изд. С. 367—369, прим. 8).

Для удобства последующего изложения я буду исходить из того, что Ольга родилась около 920 года, хотя эта дата, несомненно, условна и очень приблизительна.

Такого же мнения придерживались и М.Н. Тихомиров (см., напр.: Ольга // Рукописное наследие акад. М.Н. Тихомирова в Архиве АН СССР. М., 1974. С. 159-161; цит. по: Наш современник. 1991. № 6. С. 157—160) и Б.А. Рыбаков (Киевская Русь и русские княжества XII— XIII вв. М., 1982. С. 369). Согласно подсчетам Б.А. Рыбакова, Ольга родилась в 923—927 гг.: автор исходит из того, что замуж в древней Руси обычно выходили в возрасте 16—18 лет, после чего следовало рождение ребенка. Я допускаю, во-первых, более ранний возраст невесты (с учетом династического характера брака), а во-вторых, возможность временного промежутка между выходом замуж (или достижением детородного возраста) и рождением сына Святослава.

Пересечен в Поднепровье, несколько южнее Киева, неоднократно упоминается в Ипатьевской летописи (ПСРЛ. Т. 2. Стб. 471, 511; ср.: Рыбаков Б.А. Уличи (Историко-географические заметки) // Краткие сообщения Института истории материальной культуры. Вып. 35. 1950. С. 3— 17; Седов В.В. Древнерусская народность. Историко-археологическое исследование. М., 1999. С. 40—41). Однако относительно тождественности его древнему уличскому Пересечену существуют сомнения; см.: Насонов Л.Н. «Русская земля» и образование Древнерусского государства. М., 1951. С. 42 (исследователь локализует уличский Пересечен между Бугом и Днестром).

На дублирование известий о походах Игоря в Новгородской Первой летописи обращалось внимание неоднократно. Французский исследователь К. Цукерман попытался на их основании восстановить точную хронологию княжения Игоря. Принимая во внимание трехлетний срок осады Пересечена и датируя его падение (вопреки указанию самой летописи) 945 г., он отсчитывает назад «три-четыре года» и получает 941 г. как год вокняжения Игоря (Zuckerman С. On the date of the Khazar's conversion to Judaism and the Chronology of the Kings of the Rus Oleg and Igor // Revue des Etudes Byzantines. V 53. 1995. P. 237—270; Цукерман К. Русь, Византия и Хазария в середине X в.: проблемы хронологии // Славяне и их соседи. Вып. 6: Греческий и славянский мир в средние века и раннее новое время. М., 1996. С. 73—74). Однако для этого приходится не только игнорировать содержащиеся в летописи даты уличской и древлянской войн, но и превращать Пересечен — опять же вопреки прямому указанию летописи — в древлянский город. Дата 941 г., таким образом, оказывается искусственной и не имеющей опоры в источниках. Нужна же она исключительно для того, чтобы доказать, что Олег Вещий принимал участие в походе на греков в 941 (!) г., а Игорь вокняжился в Киеве только после этого похода, что, по мнению исследователя, позволяет согласовать показания летописи с данными еврейско-хазарских источников (см. след. прим.).

Еврейско-хазарская переписка издана П.К. Коковцовым: Коковцов П.К. Еврейско-хазарская переписка в X в. Л., 1932 (далее: Коковцов) (перевод письма с подробными комментариями: С. 113—123). Впоследствии американский гебраист Н. Голб заново исследовал рукопись документа с использованием современных методов и сумел прочитать некоторые казавшиеся ранее стертыми строки; ныне текст переведен на русский язык: Голб Н., Прицак О. Хазарскоеврейские документы X в. / Пер. с англ. В.Л. Вихновича; науч. ред. В.Я. Петрухин. М.; Иерусалим, 1997. С. 138— 149. Ниже при цитировании документа используется также перевод фрагмента, касающегося князя «Х-л-гу», А.П. Новосельцева; см.: Новосельцев А.П. Хазарское государство… С. 216.

В настоящее время можно считать доказанным, что письмо неизвестного хазарского еврея («Кембриджский документ») — подлинный документ еврейско-хазарской переписки; оно действительно было написано в X в., причем еще до окончательного разгрома Хазарии и потери ею независимости, т. е. не позднее 60-х гг. X в. (хотя вряд ли и раньше). Как было установлено Н. Голбом (Указ. соч. С. 101—127), письмо было получено Хасдаем и включено им или его секретарем Менахемом ибн Саруком в некий сборник, составленный из корреспонденции еврейского сановника. Следовательно, письмо может быть датировано временем жизни Хасдая ибн Шапрута, о котором известно, что он занимал свою должность не только при Абд-ар-Рахмане III, но и при его преемнике халифе ал-Хакаме (961—976) (Там же. С. 110, со ссылкой на Г. Гретца; в литературе датой смерти Хасдая называют 970 г., но на каком основании, мне не известно). Соответственно, предположения тех исследователей, которые считали, что письмо написано значительно позднее или вообще является мистификацией или фальсификацией, нельзя признать верными. С другой стороны, нельзя согласиться и с категорическим мнением К. Цукермана, который датирует хазарское письмо 949 г. (на пять-семь лет раньше, чем письмо царя Иосифа), считая, что оно было передано Хасдаю через находившегося в Константинополе в составе посольства халифа Абд-ар-Рахмана к императору Константину VII Багрянородному его доверенного человека Исаака бар Натана (Цукерман К. Русь, Византия и Хазария… С. 70; эту дату приняли и последующие исследователи, см., напр.: Виноградов А.Ю. Очерк истории аланского христианства в Х-ХИ вв. // KANIIKION. Юбилейный сборник в честь проф. И.С. Чичурова. М., 2006. С. 128). Но это неверно. Нет сомнений, что хазарское письмо представляет собой ответ на сохранившееся письмо Хасдая царю Иосифу (в нем имеются прямые пересечения и даже дословные заимствования из него; ср.: Коковцов. С. 122, прим. 19). Но письмо Хасдая царю Иосифу было написано уже после возвращения послов Абд-ар-Рахмана из Константинополя в Кордову, ибо об этом факте в письме сообщается (Там же. С. 64). Да и вообще, кажется очевидным, что на запрос влиятельного еврейского сановника сначала ответил сам правитель Хазарии, и только потом письмо получило распространение среди хазарской знати, так что появился еще один — уже неофициальный — ответ на него. Кроме того, следует принять во внимание тот факт, что письмо, по всей видимости, было написано в Константинополе. (В самом письме об этом ничего не говорится, однако в начале XII в. испанский еврей Иегуда (Иуда) бен Барзилай держал в своих руках список этого письма и говорил о нем как о письме, «которое написал один иудей на своем языке в Константинополе»; см.: Коковцов. С. 129. Вероятно, в недошедшем до нас фрагменте письма автор сообщал о своем пребывании в Константинополе.) Но если так, то появляются основания для предположения о том, что автор письма был вынужден переселиться в столицу Византии в связи с разгромом Хазарии в середине 60-х гг. X в. Здесь нет прямого противоречия с тем, что автор писал при царе Иосифе, т. е. до окончательного разгрома Хазарии. Как известно, удар Святослава ок. 965 г. был нанесен по западным областям Каганата — прежде всего, по Саркелу (Белой Веже) на Дону и, вероятно, Тьмуторокани, — а именно в западной части Каганата и проживал автор письма, если судить по тем сведениям, которые он приводит. Основные же области Хазарии, в том числе Итиль на Волге, были разгромлены в 969 г., а суверенитет Хорезма хазарские власти признали еще позднее. Соответственно, письмо — сугубо предположительно — можно датировать временем между 965 и 969 гг.

Отдельно следует сказать о личности «царя Х-л-гу», сведения о котором резко расходятся с тем, что мы знаем из русских источников о князе Олеге Вещем. Пытаясь согласовать противоречия источников, историки предлагали самые разные варианты. Например, полагали, что автор письма попросту перепутал Олега и Игоря; или же что речь идет совсем не об Олеге Вещем, а о каком-то другом, соименном ему князе или княжеском воеводе, действовавшем в другом центре Руси — например, в так называемой Причерноморской (или Азовско-Причерноморской) Руси или Чернигове. Имя Олег в X в., действительно, носил отнюдь не только киевский князь: из т. н. Жития князя Владимира особого состава известен воевода князя Владимира с таким именем — участник взятия Кор-суни в 989 г.; Олегом звали и брата Владимира, сына князя Святослава Игоревича; вероятно, в Руси X в. могли быть и другие носители этого имени. Однако принимая во внимание, с одной стороны, «царский» титул «Х-л-гу», а с другой — многочисленные войны Олега Вещего с хазарами (о которых сообщает русская летопись), можно не сомневаться в том, что под именем «Х-л-гу, царя Русии», имеется в виду именно Олег Вещий. Надо полагать, что имя русского князя стало в хазарском мире не просто широко известным, но, можно сказать, нарицательным, своего рода жупелом русской угрозы, а потому Олегу хазарского документа могли быть приписаны действия, совершенные на самом деле не им, а его преемником Игорем (см. ниже, прим. 23).

Согласно правилам еврейской графики, это имя может читаться как «Халгу» или «Хелгу».

Непосредственно перед рассказом о войне хазар с «царем Х-л-гу» в документе сообщается: 1) о поражении алан от хазарского царя Аарона (отца Иосифа), 2) о гонениях на евреев в Византии «во дни злодея Романа» (Романа I Лакапина) и 3) об ответных гонениях царя Иосифа на христиан. По крайней мере два события из трех могут быть точно датированы. О преследованиях евреев в Византии при императоре Романе I Лака-пине сообщается, помимо еврейского документа, также в сочинении арабского ученого, современника событий ал-Масуди (см.: Масуди. С. 193, без даты) и в письме венецианского дожа Петра II, прочитанном на Эрфуртском соборе летом 932 г. (Gesta Berengarii Regis / Ed. E. Dummler. Halle, 1871. P. 158); следовательно, гонения имели место незадолго до 932 г. С поражением же алан в войне с Хазарией при Аароне исследователи связывают известный из сочинения ал-Масуди факт изгнания из Алании христианских епископов и священников, «которых византийский император раньше им прислал», и отречения от христианства, что ал-Масуди точно датирует 320 г. хиджры, т. е. 931/32 г. от Р. Хр. (Масуди. С. 201); очень вероятно, что к такому шагу правителя алан подтолкнула Хазария, находившаяся в состоянии войны с Византийской империей (см.: Виноградов А.Ю. Очерк истории аланского христианства… С. 123—125). Таким образом, война хазар с «царем Х-л-гу» хронологически следует за событиями 931 —932 гг.

В Иоакимовской летописи упоминается родной брат Святослава — Глеб, якобы казненный впоследствии Святославом за приверженность христианству (Татищев. Т. 1. С. 111). Но это имя очевидным образом заимствовано автором Иоакимовской летописи (равно как и самим Татищевым в основном тексте «Истории Российской») из договора Игоря с греками 944 г., в котором упоминаются некий Улеб, посол Володислава (см.: там же. С. 118, прим. 38; Т. 2. С. 218, прим. 105; Т. 4. С. 403, прим. 78), и «жена Улебля». Имя Улеб рассматривалось в XVIII в. как вариант имени Глеб. Показательно, что В.Н. Татищев во второй редакции «Истории» видоизменил текст договора и вместо правильного чтения «Улеб Володиславль» (как в подавляющем большинстве летописей и первой редакции его труда; ср.: Т. 4. С. 120) привел другое написание: «Улебов Владислав» (Т. 2. С. 41), т. е. сделал Улеба-Глеба не послом, а князем. Возможно, такому чтению способствовало то, что в тексте договора по Львовской летописи (которой Татищев пользовался) оба имени приведены в именительном падеже: «Улеб Володислав» (ПСРЛ. Т. 20. С. 52). Первоначально Татищев предполагал, что и Володислав был братом Святослава (Татищев. Т. 4. С. 407, прим. 107), однако во второй редакции его труда это предположение — очевидно, в соответствии с измененным чтением обоих имен договора — оказалось исключено (см.: Т. 2. С. 306, прим. 45—45). См. об этом: Толочко А. «История Российская»… С. 228—229 (исследователь считает пример с Улебом и Володиславом одним из аргументов в пользу авторства самого Татищева в отношении т. н. Иоакимовской летописи).

Относительно возможных детей Игоря можно сказать еще следующее. В хронике византийского историка XI в. Иоанна Скилицы под 1016 г. упоминается некий Сфенг, названный «братом» князя Владимира Святославича (Ioannis Scylitzae Synopsis Historiarum / Ed. J. Thurn. Berolini et Novi Eboraci, 1973. P. 354; Литаврин Г.Г. Византия, Болгария, Древняя Русь (IX — начало XII в.). СПб., 2000. С. 215—216). К указанному времени никого из братьев Владимира в живых не осталось. Возможно, Сфенг приходился двоюродным братом князю Владимиру, т. е. принадлежал к числе потомков Игоря по другой линии?

В сочинении Константина о пребывании Святослава в «Немогарде» говорится в прошедшем времени. Ко времени смерти Игоря, как известно из летописи, Святослав находился в Киеве, вместе с матерью.

Здесь и далее речь идет, собственно, не о нынешнем Новгороде (история которого как города начинается как раз с княжения Ольги), а о так называемом Городище (или Рюриковом Городище) — укрепленном центре, находившемся в двух километрах от современного Новгорода вверх по течению Волхова. По-видимому, до начала XI века (княжение в Новгороде Ярослава Мудрого) Городище было резиденцией новгородских князей.

Свое название остров Святого Еферия получил по имени херсонского епископа, который скончался здесь на обратном пути в Херсонес еще в IV веке (его память, как и память других епископов херсонских того времени, празднуется Церковью 7 марта). Этот остров отождествляют либо с современным островом Березань напротив дельты Днепра, либо с западной частью Кинбурнской косы, которая в древности представляла собой остров, омываемый лиманом, морем и рукавом Днепра (Константин. С. 328, прим. 55; коммент. Е.А. Мельниковой и В.Я. Петрухина).

Масуди. С. 196,201. «Русским» Черное море называли также летописец (ПСРЛ. Т. 1. Стб. 7), еврейский путешественник 60—70-х гг. XII в. Вениамин Тудельский (Три еврейских путешественника / Перев. П.В. Марголина. Иерусалим; М., 2004. С. 87), а также авторы XIII в., как мусульманские (Новосельцев А.П. Хазарское государство… С. 160, прим. 214), так и западноевропейские (напр.: Жоффруа де Виллардуэн. Завоевание Константинополя / Пер. и коммент. М.А. Заборова. М., 1993. С. 58) и русские (Лопарев X. М. Книга Паломник: Сказание мест святых во Царе-граде Антония, архиепископа Новгородского, в 1200 г. // Православный палестинский сборник. 1899. Вып. 51 (далее: Книга Паломник). С. 94, 39).

Так следует понимать сообщение византийского историка X в. Льва Диакона, согласно которому Игорь с остатками своего флота отступил после поражения 941 г. «к Киммерийскому Боспору» (Лев Диакон. История / Пер. М.М. Копыленко; коммент. М.Я. Сюзюмова, С.А. Иванова. М., 1988 (далее: Лев Диакон). С. 57).

О нападении печенегов, венгров и других кочевников на греков сообщают ал-Масуди (с датой «после 320 г. х. / 932 г. или около того времени»), а также арабский историк начала XIII в. Ибн ал-Асир (с датой 322 г. х. / 933—934 гг.); см.: Коновалова И. Г., Перхавко В.Б. Древняя Русь и Нижнее Подунавье. М., 2000. С. 147—149. Это то самое первое нашествие венгров на Византию, о котором под 934 г. пишут византийские и (вслед за ними) русские хронисты, правда, не упоминая при этом о печенегах; см.: Продолжатель Феофана. Жизнеописания византийских царей / Изд. подг. Я.Н. Любарский. СПб., 1992 (далее: Продолжатель Феофана). С. 175 («в апреле 7-го индикта»); ПСРЛ. Т. 38. С. 24. И.Г. Коновалова полагает, что в этом военном предприятии союзниками печенегов и венгров выступали также русские, а именно новгородские, отряды (Указ. соч. С. 153—157). Однако предложенное исследовательницей (вслед за В.Ф. Минорским) отождествление упомянутых ал-Масуди среди четырех родственных кочевых племен — участников похода — неких нукарда с «новгородцами», на мой взгляд, не выдерживает критики.

В исторической литературе, как отечественной (Л.Н. Гумилев, В.Н.Топоров, В.В. Кожинов и др.), так и зарубежной (О. Прицак, С. Франклин, Дж. Шепард) распространено мнение, согласно которому Киев до 30-х гг. X в. подчинялся хазарам и, более того, в городе находились хазарская администрация и хазарский гарнизон. Подтверждением этому якобы является т. н. «Киевское письмо» — еврейский документ, подписанный членами еврейской общины Киева для одного из своих собратьев, отправившегося в Египет для сбора пожертвований (см.: Голб Н., Прицак О. Указ. соч. С. 30—31: перевод письма, изданного Н. Голбом). Однако гипотеза эта базируется не на данных самого документа, а исключительно на его трактовке О. Прицаком, которая отвергнута большинством специалистов. Во-первых, в письме не имеется никаких точных датировок (по палеографическим данным оно датируется X в.), так что дата 930 г. выбрана О. Прицаком достаточно произвольно. Во-вторых, имеющаяся на письме приписка, выполненная тюркским руническим письмом: «Я прочел» (Там же. С. 62—64), свидетельствует о том, что письмо прошло через какую-то официальную (хазарскую?) инстанцию, но вовсе не дает оснований полагать, что сделавший ее чиновник непременно находился в Киеве, а не где-то по пути следования владельца документа. Как справедливо отмечает в комментариях к русскому переводу книги Н. Голба и О. Прицака В.Я. Петрухин, зафиксированная в «Киевском письме» «зависимость членов еврейской общины от иноверцев свидетельствует, напротив, о господстве в Киеве русских князей» (Там же. С. 217).

См. выше, прим. 5. Автор хазарского документа проявляет хорошую осведомленность и относительно истории хазар, и относительно недавних для него событий — но лишь в Крыму и на Тамани, называя по именам и должностям правителей западных областей Каганата. Что же касается похода руссов на Константинополь, то сведения о нем автор, скорее всего, получил уже в Византии, где и составлял свое письмо. Известно, что походы на Константинополь в разное время совершали и Игорь, и Олег, и их смешение в источниках кажется вполне объяснимым. (Походы Игоря и Олега путает даже русский летописец, автор Новгородской Первой летописи.) Показательно, что в византийских хрониках в подробном рассказе о походе Игоря 941 г. имя предводителя русского войска не названо (оно упоминается только в «Истории» Льва Диакона конца X в., и то в связи с обстоятельствами уже другой русско-византийской войны — князя Святослава Игоревича). Вообще же смешение тех или иных исторических лиц, действовавших в разное время, но при схожих обстоятельствах, — явление достаточно распространенное для памятников такого рода. Характерный пример — упоминание литовского князя Ольгерда (ум. 1377) в связи с событиями Куликовской битвы 1380 г. в «Сказании о Мамаевом побоище» (вместо действительного союзника Мамая Ягайло).

Именно так понимал дело В.Н. Татищев, по версии которого «Игорь, посылая в Греки дани ради и видя, еже греки не хотели положенного со Ольгом платить, пошел на них» (Татищев. Т. 2. С. 40).

Такое предположение уже высказывалось в литературе; см.: Половой Н.Я. К вопросу о первом походе Игоря против Византии (Сравнительный анализ русских и византийских источников) // Византийский временник. Т. 18. М., 1961. С. 99—100. Автор греческого Жития св. Василия Нового сообщает, что «херсонский стратиг прислал к царю донесение, заявлявшее об их нашествии и о том, что они уже приблизились к этим (херсонским. — А. К.) областям» (Веселовский А.Н. Видение Василия Нового… С. 88). Речь в Житии идет только о руссах, но, вероятно, нельзя исключать и того, что на Херсон напали хазары. Об угрозе таких нападений свидетельствует Константин Багрянородный, по словам которого хазары могут атаковать Херсон в случае мира с Аланией (Константин. С. 53). В 30—40-е гг. X в. сложилась именно такая ситуация: хазары и аланы были союзниками. Еще одними союзниками хазар в указанное время были, по-видимому, «черные болгары», об угрозе со стороны которых Херсонесу прямо говорится в русско-византийском договоре 944 г. (см. ниже). Ср. некоторые наблюдения на этот счет, касающиеся «болгарского» титула хазарского полководца Песаха — «булшици»: Талис Д.Л. Из истории русско-корсунских политических отношений в IX—X вв. // Византийский временник. Т. 14. М., 1958. С. 105—106.

Эта цифра приведена в Хронике Продолжателя Феофана и других византийских хрониках, рассказывающих о нашествии (см. выше, прим. 24), и, соответственно, в «Повести временных лет», а также в «Истории» Льва Диакона, Хронике Иоанна Скилицы и др. Византийский хронист XII в. Иоанн Зонара, использовавший те же хронографические сочинения, исправляет своих предшественников, называя еще большую численность русских: по его словам, флот росов «состоял не из 10 тысяч кораблей, как говорят, но количество кораблей достигало 15 тысяч» (Каждой А.П. Из истории византийской хронографии X в. 2. Источники Льва Диакона и Скилицы для истории третьей четверти X столетия // Византийский временник. Т. 20. М., 1961. С. 111). В новгородско-софийских летописях (в которых заново использован текст Хроники Георгия Амартола) численность русских ладей обозначена иначе: 30 тысяч (ПСРЛ. Т. 42. С. 32; ПСРЛ. Т. 4. Ч. 1. С. 27), 3 тысячи (ПСРЛ. Т. 6. Вып. 1. Стб. 36) или тысяча (ПСРЛ. Т. 4. С. 27, прим. 70: Академический список Новгородской Четвертой летописи), однако во всех этих случаях, вероятно, мы имеем дело с результатом механических ошибок редактора или переписчика.

Знаменитый византийский хронист Феофан Исповедник довел свой труд до 813 года. Анонимное Продолжение его Хроники было составлено, вероятно, около 950 года. По предположению ряда исследователей, автором интересующих нас глав этой хроники был известный византийский ритор Феодор Дафнопат.

Хеландий, или дромоны, — византийские тяжелые военные суда, вмещавшие от 100 до 500 человек.

Лиутпранд. С. 96. Об этом сообщается непосредственно перед рассказом о войне с Игорем («Роман тотчас же приготовил суда с греческим огнем…»), а сразу затем — о том, что греческие корабли прибыли к Фраксинету (южное побережье Франции), где «метнули огонь и быстро сожгли все суда сарацин» (Там же. С. 97). Военные действия у Фраксинета имели место уже в следующем, 942 г.

Точная дата сражения приведена в Хронике Продолжателя Феофана (Продолжатель Феофана. С. 175). В древнерусском переводе «Хроники Георгия Амартола» — 18 июня; в новгородско-софийских летописях — 10 июня; в «Летописце еллинском и римском» — 10 июля (Летописец еллинский и римский. Т. 1.С. 502). О месте сражения и о том, какой из двух Фаросов на Босфоре имеется в виду, см.: Литаврин Г.Г. Византия, Болгария, Древняя Русь… С. 69, прим. 6, С. 114—115, прим. 5. Добавлю также, что арабский хронист Яхъя Антиохийский сообщает под 329 г. хиджры (октябрь 940 — сентябрь 941) о том, что «руссы сделали набег на Константинополь и дошли до ворот Акрубули на Хазарском море» (Розен В.Р. Император Василий Болгаробойца. Извлечения из летописи Яхъи Антиохийского. СПб., 1883. С. 059). Хазарское море — здесь, Черное (очевидно, включая Босфор и Пропонтиду), а Акрубуль — константинопольский акрополь, крепость недалеко от входа в залив Золотой Рог.

Литаврин Г.Г. Малоизвестные свидетельства о походе князя Игоря против Константинополя в 941 г. // Восточная Европа в исторической ретроспективе. К 80-летию В.Т. Пашуто. М., 1999. С. 134—140; он же. Византия, Болгария, Древняя Русь… С. 72—75. Исследователь ссылается на письмо императора Константина VII Багрянородного своему другу митрополиту Кизикскому Феодору с сетованиями на то, что «дикий вепрь и нашествие скифов (руссов. — А. К.)» разделили их и разделяют «доныне»: именно из-за нашествия руссов митрополит Феодор не смог прибыть в столицу из Кизика (расположенного на восточном берегу Мраморного моря, в 150 км к югу от Константинополя).

Василий Новый — византийский святой, современник нашествия руссов, которое, согласно Житию, было предсказано им. Год его кончины определяется как 944-й или 952-й. Память 26 марта. (См.: Сергий (Спасский), архиеп. Полный месяцеслов Востока. Т. 3. М., 1997. С. 117.)

По мнению Г.Г. Литаврина, известие Жития Василия Нового о военных действиях руссов в Никомидии находит подтверждение в письме опального митрополита Никеи Александра митрополиту Никомидии Игнатию (письмо датируется примерно 945 г.): Александр вспоминает о «нашей помощи… никомидийцам во имя человеколюбия во время нашествия» (Литаврин Г.Г. Малоизвестные свидетельства… С. 143—144; он же. Византия, Болгария, Древняя Русь… С. 74—75).

Позднейшие переписчики летописи, не поняв этого выражения, передавали его так: «…и суда все пожгоша».

Автор Тверского летописца добавил эту фразу и в рассказ о зверствах руссов во время похода 941 г. (ПСРЛ. Т. 15. Стб. 48).

Однако в Хронике Продолжателя Феофана сообщается об отступлении руссов «в сентябре пятнадцатого индикта», без точного числа, где цифра «15», очевидно, относится к новому, 15-му индикту, начавшемуся в сентябре 941 г.

В историографии получила широкое распространение гипотеза Н.Я. Полового, согласно которой Игорь с немногими людьми вернулся на Русь уже после первого неудачного сражения 11 июня, бросив (сознательно или по неведению) остальное войско (см.: Половой Н.Я. Русское народное предание и византийские источники о первом походе Игоря на греков // Труды Отдела древнерусской литературы. Т. 16. М.; Л., 1960. С. 105—111; он же. К вопросу о первом походе Игоря… С. 85—104). Исследователь ссылается на то, что в русских источниках отразился лишь первый этап войны, но ничего не говорится о втором сражении: причина якобы в том, что русские летописцы (причем разных поколений) в своем повествовании о войне опирались на известное им народное предание, согласно которому война закончилась первым же сражением, а потому сознательно отбрасывали все имеющиеся в их распоряжении сведения о продолжении войны. Однако этот аргумент, на мой взгляд, не выдерживает критики. В самом деле, гипотетически постулируемый исследователем русский источник (народное предание) никак не проявляет себя ни в летописном, ни в каком-либо ином тексте русского происхождения, а сводится исключительно к некой «схеме», под влиянием которой русские книжники («из века в век») правили греческие хроники, — что выглядит неправдоподобно. Отмечу также неверные трактовки исследователем собственно русских источников. Так, тезис о первичности рассказа о походе 941 г. в «Летописце еллинском и римском» по сравнению с «Повестью временных лет» ныне признан ошибочным: как показали исследования русских хронографов, рассказ «Летописца» восходит к Хронике Георгия Амартола с использованием летописи из числа новгородско-софийских (типа Софийской Первой); см.: Творогов О.В. Древнерусские хронографы. Л., 1975. С. 152—157; Летописец еллинский и римский. Т. 2: Комментарий и исследование О.В. Творогова. СПб., 2001. С. 113—114, 176—179. Что же касается указания Архангелогородского летописца (Устюжского свода) о возвращении руси «без успеха; потом же, перепустя [лето], на третья лето, приидоша в Киев» (ПСРЛ. Т. 37. С. 18, 57), то оно, вопреки мнению Н.Я. Полового, не имеет никакого отношения к реальным событиям похода 941 г.: напомню, что речь в этом известии идет о походе не Игоря, но Олега, а сам поход датирован 6408 (900) г.; указанные же слова Архангелогородского летописца восходят к неверно понятой хронологической выкладке авторов Новгородской Первой летописи младшего извода, согласно которой поход Олега (под 6430/922 г.) последовал на «третьее» лето после похода Игоря (под 6428/920 г.): «И възратишася русь в своя; том же лете препочиша и другое, на третьее идоша» (НПЛ. С. 108).

Эти слова читаются лишь в древнерусском переводе Жития св. Василия; в греческом оригинале их нет. См.: Вилинский С.Г. Житие св. Василия Нового… Ч. 2. С. 459; ПСРЛ. Т. 1. Стб. 45.

Так, по мнению ряда исследователей, в летописных статьях под 6449 (941) и 6452 (944) гг. речь идет об одном и том же событии, разные источники о котором оказались соединенными позднейшим летописцем (в этих двух статьях наличествуют следы искусственного разрыва в повествовании). К перераспределению материала под двумя годами летописца могла побудить дата договора Игоря с греками. См., напр.: Шахматов А.А. Повесть временных лет и ее источники // Труды Отдела древнерусской литературы. Т. 4. Л., 1940. С. 72; Кузьмин А.Г. Начальные этапы древнерусского летописания. М., 1977. С. 266—268.

ПСРЛ. Т. 1. Стб. 45-46; ПСРЛ. Т. 2. Стб. 34-35. Здесь дата похода обозначена как 6452 (944) г. В Троицкой летописи второй поход на греков был датирован 6451 (943) г. (Троицкая летопись. С. 73), но здесь все даты княжения Игоря (в том числе и дата первого похода на греков) сдвинуты на один год, что было отмечено еще Н.М. Карамзиным (История государства Российского. Т. 1.С. 263, прим. 335). 943 г. обозначен как год нового похода Игоря на греков и в «Летописце еллинском и римском» (Т. 1. С. 503—504; здесь это уже третий поход Игоря). Но эта дата («в лето 6451, месяца априля, индикта 1») имеет в виду второй поход на Византию венгров, рассказ о котором заимствован из Хроники Георгия Амартола, но ошибочно отнесен к руссам (там же. Т. 2. С. 113—114, коммент. О.В. Творогова). Гипотеза Н.Я. Полового, согласно которой поход Игоря действительно имел место в 943 г. (Половой Н.Я. О дате второго похода Игоря на греков и похода русских на Бердаа // Византийский временник. Т. 14. М., 1958. С. 138—147), не кажется достаточно аргументированной (ср., в частности: Литаврин Г.Г. Византия, Болгария, Древняя Русь… С. 76— 77). Не подтверждает ее и фрагмент надписи 943 г., обнаруженной в Северной Добрудже (Румыния), близ станции Мирча-Вода, с упоминанием некоего «Димитрия жупана» (сохранившийся текст: «…гьрьцехъ… въ лето 6451 [п]ри Деимитре бе жупане»), которую в отечественной историографии обычно связывают с походом Игоря, — см.: Половой Н.Я. О дате второго похода… С. 141—142; Тихомиров М.Н. Исторические связи России со славянскими странами и Византией. М., 1969. С. 170; Рыбаков Б.А. Киевская Русь и русские княжества… С. 354—356 (автор реконструирует надпись следующим образом: «Дань възялъ князь Игорь на гьрьцехъ в лето 6451 при Деимитре бе жупане»). Однако в надписи 943 г. нет никаких указаний на то, что она могла быть связана с русско-византийскими отношениями или, тем более, с походом Игоря (см. об этой и др. добруджанских надписях: Кирило-Методиевска енциклопедия. Т. 1. София, 1985. С. 601-604; ст. Ив. Добрева).

Определенно об этом сообщается в «Летописце еллинском и римском» (Т. 1. С. 504): «Поиде Игорь на грекы с многою силою… Патрикии же Феофан паракимумен ишед, клятвы мирьскыа створи с ними». Но и эта фраза вставлена в текст из рассказа Хроники Георгия Амартола о втором походе венгров на Византию (см. пред. прим.).

К тому же, по справедливому замечанию И. Н. Данилевского, имущество, переданное в дар добровольно, ценилось значительно ниже, чем захваченное силой, поскольку накладывало на тех, кому этот дар предназначался, определенные обязательства в отношении дарителя (Данилевский И.Н. Древняя Русь глазами современников и потомков (IX-XII вв.). М., 1998. С. 112, 122.).

В отличие от договора 911 г., договор 944 г. не содержит в себе точной даты. (Дата, приведенная во второй редакции «Истории» В.Н. Татищева, — «лета 6453-го, индикта 4-го, апреля 20-го, в третию седмицу по Пасхе» {Татищев. Т. 2. С. 43), — заведомо неверна, так как относит договор к апрелю 945 г., когда и император Роман, и его сыновья уже давно были свергнуты с престола и насильно пострижены в монахи.) Примерное время заключения договора определяется следующим образом. Договор датирован 6453 (944/945) г., причем с греческой стороны его заключали цари Роман, Константин и Стефан. Но император Роман I Лакапин был свергнут 16 декабря 944 г.; следовательно, договор должен датироваться временем с 1 сентября (начало 6453 сентябрьского года) до 16 декабря 944 г., скорее всего, сентябрем — октябрем, так как поздней осенью и в начале зимы плавание по Черному морю было невозможно.

Стоит обратить внимание на то, что имя это признается по происхождению эстским («чудским»). (См.: Зутис Я. Русско-эстонские отношения в XI—XIV вв. // Историк-марксист. 1940. № 3. С. 40.). Это можно рассматривать как случайность, но можно — и как указание на те области «варяжских» земель, где княгиня находила людей для службы. Судя по показаниям скандинавских саг, эстские земли в X веке платили дань Новгороду. А значит, Ольга, и будучи киевской княгиней, женой Игоря, по-прежнему поддерживала связи с Северной, Новгородской, Русью — своей родиной.

См.: Памятники русского права. Вып. 1. С. 30—31. Считаю эту реконструкцию перечня более точной, чем та, которую приводит в издании «Повести временных лет» Д.С. Лихачев (Повесть временных лет. 2-е изд. С. 23).

Роман — Роман I Лакапин, Константин — его зять Константин VII Багрянородный, а Стефан — сын Романа I. Упоминание Константина Багрянородного на втором месте, прежде сыновей Романа, в точности соответствует положению завещания Романа I Лакапина, которое он составил осенью того же 944 года (Продолжатель Феофана. С. 180.). Еще один сын и соправитель Романа, Константин, в договоре по какой-то причине не упомянут. (Имя Константина следует в договоре вторым — следовательно, речь не может идти о Константине Лакапиниде, который был младше Стефана и имя которого, соответственно, должно было упоминаться после имени Стефана.)

Квартал Святого Мамы (Маманта) находился вне городских стен, в так называемой Пере, отделенной от города заливом Золотой Рог (Суд). Свое название он получил по одноименному монастырю, построенному в честь мученика Маманта (†275; церковная память 2 сентября). Этот квартал был отведен для проживания руссов еще по договору 907 года. Согласно византийским законам, иностранные купцы всегда размещались в специально предназначенных для этого гостиничных комплексах — митатах, — занимавших порой целые кварталы; здесь имелись не только спальные помещения и трапезные, но и склады для товаров, конюшни, другие бытовые службы. (Литаврин Г.Г. Византия, Болгария, Древняя Русь… С. 114 (о местонахождении квартала Св. Маманта см. там же. С. 106, прим. 3).

Можно полагать, что ряд ограничений был связан с общим ужесточением торговой политики, проводимой императором Романом Лакапином. Впрочем, вывоз шелка из столицы Империи был ограничен даже для византийских купцов: последние имели право закупать его на сумму не свыше 10 номисм.

Арабский историк и географ ал-Масуди в 956 г. писал, что «в настоящее время» руссы, наряду с армянами, болгарами и печенегами, «вошли в общность (или сообщество. — А. К.) ар-Рум», то есть стали полноправными союзниками Византийской империи (Бейлис В.М. Ал-Мас'уди о русско-византийских отношениях в 50-х гг. X в. // Международные связи России до XVII в. М., 1961. С. 21—31). Эти слова приведены во втором сочинении ал-Масуди — «Книге предупреждения и пересмотра», написанной в год его смерти, т. е. в 956 г. В.М. Бейлис обращает внимание на различия в оценке русско-византийских отношений в первом и втором сочинениях Масуди, делая вывод, что какие-то принципиальные изменения произошли в 50-е гг. X в., т. е. при княгине Ольге. Но если исходить из общепринятой даты составления первой книги ал-Масуди — «Про мывальни золота и рудники самоцветов» — 332 г. х., т. е. 943/944 г., по август 944 г. включительно (В.М. Бейлис почему-то называет 947 г.), то логичнее предположить, что сообщение ал-Масуди отражает ситуацию, сложившуюся после заключения русско-византийского договора 944 г.

Полагают, что этот же поход упомянул и автор хазарского письма (см. выше, прим. 5, 23), сообщивший о том, что «царь Х-л-гу» после поражения от греков «пошел морем в Ф-р-с (Персию?), и пал там он сам и войско его». Однако походы руссов на Каспий имели место после русско-византийских войн и в 912—914, и в 944—945 гг., и какое из них имеет в виду автор документа, неясно.

Об этом сообщает современник событий арабский хронист ал-Макдиси (Бейлис В.М. Народы Восточной Европы в кратком описании Мутаххара ал-Макдиси (X век) // Восточные источники по истории народов Юго-Восточной и Центральной Европы. Т. 2. М., 1969. С. 309). Другой современник событий, армянский историк Моисей (Мовсес) Каганкатваци, сообщает о полугодовом владении руссами Бердаа.

Относительно точную датировку пребывания руссов в Бердаа можно установить, исходя из показаний Ибн Мискавейха (и следующего за ним Ибн ал-Асира). После продолжительных военных действий правитель Аррана Марзбан Ибн Мухаммед вынужден был уйти на юг для борьбы с хамданитами. Однако вскоре предводителю хамданитов пришло письмо от эмира Мосула Насира ад-доулы с известием о смерти вождя турок Тузуна (годом ранее захватившего Багдад) и повелением немедленно идти на соединение с ним для последующего похода на Багдад. Смерть Тузуна точно датируется мухарремом 334 г. х., т. е. августом—сентябрем 945 г., однако Марзбан, возможно, не сразу узнал о ней. (Показательно, что в рассказе о его пребывании на юге упоминается необычное природное явление — выпадение снега.) Затем Марзбан смог вернуться к Бердаа; руссы же покинули город до его возвращения (см.: Бартольд В.В. Арабские известия о русах. С. 847). Это делает бессмысленной попытку Н.Я. Полового (см.: О дате второго похода…; он же. О маршруте похода русских на Бердаа и русско-хазарских отношениях в 943 г. // Византийский временник. Т. 20. М., 1961. С. 90—105) датировать поход на Бердаа 943 г.

Писавший во второй половине XII в. персидский поэт Низами Гянджеви, в поэме которого «Искандер-наме», как полагают, также отразились воспоминания о походе руссов на Бердаа, прямо называет в числе союзников руссов хазар, а также алан и буртасов (?) (Низами. Искандер-Намэ / Перев. К. Липскерова. Т. 1. Баку, 1953. С. 363; ср.: Дорн Б.А. Каспий. С. 501).

Не исключено, что слухи об этом отравлении руссов дошли и до греческого автора Жития св. Василия Нового, сообщившего, что руссы, напавшие на Константинополь в 941 г., «перемерли по дороге от страшного расслабления желудка» (см. выше).

В историографии получила распространение гипотеза, согласно которой русское войско в походе на Бердаа возглавлял не кто иной, как воевода Свенельд, и именно этим объясняются богатства, скопленные «отроками» Свенельда, которым так позавидовала дружина Игоря. Однако гипотеза эта основывается на датировке похода на Бердаа 943—944 годами, что неверно. Полное молчание русских летописей о походе руссов на Каспий также свидетельствует не в пользу данного предположения.

См.: Половой Н.Я. О маршруте похода русских… С. 103—105; Артамонов М.И. Воевода Свенельд // Культура Древней Руси. М., 1966; и др. Впервые эту гипотезу выдвинул еще в 1896 г. М. Тебеньков (Древнейшие сношения Руси с прикаспийскими странами и поэма Низами «Искандер-Намэ» как источник характеристики этих сношений. Тифлис, 1896. С. 67: автор ссылался на кажущееся весьма сомнительным сходство в именах мифического предводителя руссов в поэме Низами — Кинтала — и Свенельда).

Очень похоже в «Повести временных лет» описывается последний год жизни князя Олега, предшественника Игоря (Олег «живяше… мир имея ко всем странам, княжа в Киеве. И приспе осень…»: ПСРЛ. Т. 38. С. 22; ПСРЛ. Т. 2. Стб. 28). Текстологическая зависимость между двумя этими рассказами несомненна. Но очевидно, что источником рассказа о смерти Олега был рассказ о смерти Игоря, а не наоборот, поскольку и в предшествующем рассказе о походе Олега на Царьград прослеживается влияние летописного рассказа о первом походе Игоря (представляющего собой, напомню, перевод соответствующего греческого текста).

Константин. С. 50—51. Попытку точной реконструкции полюдья киевских князей по данным Константина Багрянородного предпринял Б.А. Рыбаков (Смерды // История СССР. 1979. № 2. С. 38-44; он же. Киевская Русь… С. 316—325). Отмечу, однако, что исследователь включает в область «большого полюдья» только те четыре племени, которые прямо названы Константином, между тем как император-писатель говорит также о «прочих славянах, которые являются пактиотами росов».

А.В. Назаренко находит возможным датировать гибель Игоря временем после 946 г., привлекая данные формуляра обращения к русским князьям из книги «О церемониях» Константина VII Багрянородного. Здесь в качестве образца заголовка послания к правителям Руси приведен следующий заголовок: «Послание Константина и Романа, христолюбивых василевсов ромеев, к архонту Росии» (глава II, 48). Если имеются в виду Константин VII и его сын Роман II, ставший соправителем отца, по Назаренко, 22 марта 946 г., то реальное послание, использованное в формулярнике в качестве образца, было отправлено после этой даты. А раз оно адресовано не «архонтиссе», а «архонту Росии», то, делает вывод исследователь, «архонт» росов — Игорь — был к тому времени еще жив (Назаренко А.В. Древняя Русь на международных путях. Междисциплинарные очерки культурных, торговых, политических связей IX—XII вв. М., 2001. С. 261—263). Дата коронации Романа II устанавливается Назаренко, главным образом, по актовым материалам, согласующимся, по его мнению, с не вполне ясным указанием византийского хрониста Иоанна Скилицы, сообщившего, что Константин «возложил венец» на своего сына на Пасху то ли 945-го, то ли 946-го, то ли (наименее вероятно) 948 г. (там же. С. 223—227). Но в источниках имеется точная дата провозглашения Романа соправителем отца, приведенная сирийским хронистом Яхъей Антиохийским, — воскресенье 23 февраля 945 г. (Розен В.Р. Император Василий Болгаробойца… С. 085). Эта дата вполне согласуется с показаниями Скилицы. Дело в том, что 23 февраля в 945 г. пришлось на первое воскресенье Великого поста, и, поскольку собственно венчание на царство во время Великого поста невозможно, церемония «возложения венца» и должна была проходить по его завершении, а именно на Пасху того же года (т. е. 6 апреля 945 г.). Г.Г. Литаврин, также проанализировавший данные формулярника книги «О церемониях», пришел к совершенно другому выводу: в формуляре послания к «архонту Росии» имеется в виду другая пара императоров — Константин Багрянородный и Роман I Лакапин, т. е. действительное послание, ставшее образцом для формулярника, относится ко времени, когда Роман Лакапин стал соправителем озоего зятя Константина, но еще не занял первого места в иерархии императоров, т. е. к 920—922 гг. (Литаврин Г.Г. Византия, Болгария, Древняя Русь… С. 66—68). Но, наверное, нельзя исключать и того, что формуляр послания может отражать грамоту, адресованную действительному «архонту Росии» после смерти Игоря — Святославу, формально являвшемуся киевским князем. В любом случае приходится констатировать, что данные формулярника не могут быть использованы для пересмотра традиционной даты гибели Игоря.

Не является датирующим и упоминание Игоря в трактате «Об управлении Империей» того же Константина Багрянородного (Константин. С. 45), как иногда считают: во-первых, потому что об Игоре как об «архонте Росии» здесь говорится в прошедшем времени, а во-вторых, потому что мы не знаем, к какому времени относится написание 9-й главы трактата («О росах…»), в котором имеется это упоминание.

В позднейшей Устюжской летописи XVII в. жалобы Игоревых «боляр» переданы несколько иначе: «Княже, отроки Свенельдовы изоделись суть коньми, и оружием, и всяким доспехом, и порты полны, а мы наги, не конны и не оружны; пойди, княже, с нами…» (ПСРЛ. Т. 37. С. 58, 19). Для X в. термин «отроки», очевидно, подразумевает младшую дружину князя или, в данном случае, княжеского воеводы (см.: Горский А.А. Древнерусская дружина. М., 1989. С. 51-52).

Имя древлянского князя — Мал — приведено во всех списках «Повести временных лет» и в большинстве других летописей. Однако польский историк XV века Ян Длугош, пользовавшийся русскими летописями, в том числе и не дошедшими до нашего времени, по-другому называет его имя — Нискина (Nyszkina). Это имя читается и в некоторых позднейших русских сочинениях — но, кажется, лишь тех, которые испытали влияние польской историографии.

Щавелева Н.И. Древняя Русь в «Польской истории» Яна Длугоша (Книги I—VI): Текст, перевод, комментарий / Под ред. и с доп. А.В. Назаренко. М., 2004. С. 79, 226—227 (перевод). То же имя в украинской Густынской летописи (ПСРЛ. Т. 40. СПб., 2003. С. 33), а также в позднейшей обработке летописного рассказа о княгине Ольге (Ромодановская Е.К. Неизвестная обработка преданий ранней летописи в рукописи XVII в. (о княгине Ольге) // Источниковедение и краеведение в культуре России. К 50-летию служения С.О. Шмидта Историко-архивному институту. М., 2000. С. 130). Мацей Стрыйковский, пользовавшийся как русскими, так и польскими источниками, называет древлянского князя «Низкиня или Мальдит» (Stryjkowski М. Kronika polska, litewska, zmodska i wszystkiej Rusi. Warszawa, 1980. T. 1. S. 117, 118). В Иоакимовской летописи: «Мал, сын Нискинин» (Татищев. Т. 1. С. 111). Основываясь на чтении Длугоша (но не точном, а в одном из вариантов: Miskina), А.А. Шахматов предположил, что древлянским князем, убийцей Игоря, был упомянутый ниже в летописи сын Свенельда Мстиша (Мстислав) Свенельдич, он же Лют, из чего вытекает ряд других гипотетических построений исследователя (см.: Шахматов Л.А. Разыскания… С. 340—378). В настоящее время гипотеза А.А. Шахматова признается несостоятельной. Однако удовлетворительного объяснения имя Нискины не получило. Согласно предположению А. Поппэ, оно представляет собой найденный польским хронистом смысловой эквивалент русскому имени Мал (Поппэ А.В. Родословная Мстиши Свенельдича//Летописи и хроники. 1973. М., 1974. С. 64—91). Может быть, появление этого имени каким-то образом связано с преданиями вокруг волынского села Низкеничи (близ Владимира-Волынского), принадлежавшего с XIV в. роду Киселей, которые считали своим предком некоего Светолда (Свенельда?), киевского воеводу времен Святослава и Владимира Святого (см.: Бугославский Г.К. Киевский воевода Адам Кисель и выстроенная им в с. Низкеничах, Владимир-Волынского уезда, церковь // Сборник статей в честь графини П.С. Уваровой. М., 1916. С. 240—241)? Известно, что Длугош использовал волынские материалы при написании своей «Истории».

Там же. С. 138 («А кто из них совершит прелюбодеяние, кто бы он ни был, то заколотят для него четыре сошника (?), привяжут к ним обе его руки и обе ноги и рассекут его топором от затылка до обоих его бедер… Потом каждый кусок его и ее вешается на дерево… И они убивают вора так же, как убивают прелюбодея»).

Датский хронист XII в. Саксон Грамматик приписывал такой же способ казни некоему Редону, «рутенскому» (т. е. русскому) пирату (Рыдзевская Е.А. Древняя Русь и Скандинавия в IX—XIV вв. M., 1978. С. 193— 194; см. также: Петрухин В.Я. Древняя Русь. С. 154—155). По Ибн Фадлану, руссы вешают грабителей на толстом высоком дереве и оставляют тело до тех пор, пока оно «не распадется на куски от ветров и дождей» (Ибн Фадлан. С. 143).

Летописи подтверждают существование этого обычая (очевидно, уже в отмирающей форме) и на Руси. Так, захватив Киев и убив своего брата Ярополка, князь Владимир «залежал» жену брата, некую грекиню, и признал своим сыном родившегося у нее Святополка (в действительности, сына Ярополка). Князь Мстислав Тьмутороканский, сын Владимира, одолев в поединке касожского князя Редедю, также «шед в землю его, взя все именье его, и жену его, и дети его».

Микифор (Никифор) Киянин (киевлянин) и Чудин Микула упомянуты в заголовке т. н. «Правды Ярославичей» — составной части «Русской Правды» (предположительно, ок. 1072 г.); кроме того, сам Чудин упоминается в летописи под 1072 г. как княжеский посадник в Вышгороде, а его брат Тукы — под 1068 и 1094 гг.; сын Чудина, Иванко Чудинович, упомянут в заголовке «Устава Владимира Мономаха», принятого в 1113 г. и также вошедшего в состав «Русской Правды». Гордята — скорее всего, отец Ставра Гордятича, упомянутого (предположительно, в связи с событиями 1068 г.) в «Поучении» Владимира Мономаха, а также в двух граффити киевского Софийского собора.

Ибо и сам Свенельд, очевидно, был младше, чем это обыкновенно представляют, относя начало его деятельности (в соответствии с датировками Новгородской Первой летописи) к 920-м гг. (см. выше). Вероятно, карьера Свенельда началась во второй половине 930-х — начале 940-х гг., а рождение Мистиши (его младшего сына?) вполне могло иметь место в середине 970-х гг. (последнее упоминание Свенельда в летописи) или даже позднее.

«Те, кто представляют себе царевну сказки только как “душу — красную девицу”… ошибаются, — писал по этому поводу выдающийся отечественный фольклорист В. Я. Пропп. — С одной стороны, она, правда, верная невеста, она ждет своего суженого, она отказывает всем, кто домогается ее руки в отсутствие жениха. С другой стороны, она существо коварное, мстительное и злое, она всегда готова убить, утопить, искалечить, обокрасть своего жениха, и главная задача героя, дошедшего или почти дошедшего до ее обладания, — это укротить ее». Загадки, которые такая царевна загадывает своим женихам, всегда есть «акт враждебности к жениху» (Пропп В.Я. Исторические корни волшебной сказки. М., 2002. С. 258, 264.). Исследователь вскрыл глубокие исторические корни такого типа сказочной царевны, восходящие к упомянутому выше древнему обычаю перехода власти через брак с дочерью или вдовой «старого царя» — как правило, убиваемого женихом, героем сказки, претендующим на овладение царством. Согласимся, что эта сказочная ситуация вполне сопоставима с той, которая сложилась в результате убийства Игоря и сватовства древлянского князя к Ольге.

На это обстоятельство обратил внимание И.Я. Фроянов, который привел целый ряд этнографических параллелей, показывающих, что пришельцы из чужой земли всегда воспринимались аборигенами как носители опасности, почему предпринимались определенные магические действия, чтобы уберечься от их вредоносного влияния (Фроянов И.Я. Древняя Русь… С. 65—66). Однако представляется, что эти материалы не противоречат той общепринятой трактовке летописного рассказа, которая была предложена Д.С. Лихачевым и с которой столь резко полемизирует Фроянов.

Об «угольях горящих», насыпанных по повелению Ольги в яму, сообщается также в легендарном сказании об Ольге XVII в. («Начало русских князей…») (Ромодановская Е.К. Русская литература на пороге Нового времени… С. 212; здесь число древлянских послов названо иначе: 12 человек).

В.Н. Татищев в «Истории Российской» попытался объяснить, каким образом убийство древлянских сватов могло остаться в тайне: «Тогда же немедля постави Ольга крепкие заставы, чтоб древляном никто ведомости дать не мог» (Татищев. Т. 2. С. 45).

Сказочный сюжет знает и испытание дорогой, и испытание баней, и испытание пиршеством (о двух последних см.: Пропп В.Я. Исторические корни волшебной сказки. С. 274—277). Отмечено, что загадки Ольги точно соответствуют определенному типу сказочных сюжетов (см.: Виролайнен М.Н. Загадки княгини Ольги (Исторические предания об Олеге и Ольге в мифологическом контексте) // Русское подвижничество. М., 1986. С. 64—71). Конкретные примеры совпадений между летописным повествованием и русскими сказками см. также: Чекова И. Летописное повествование о княгине Ольге под 6453 г. в свете русской народной сказки. Опыт определения жанровой природы // Старобългарска литература. Кн. 23-24. София, 1990. С. 77-98.

«Вы, арабы, глупы, — говорил некий русский муж Ибн Фадлану. — …Вы берете самого любимого вами из людей и самого уважаемого вами и оставляете его в прахе, и едят его насекомые и черви, а мы сжигаем его во мгновение ока, так что он немедленно и тотчас входит в рай» (Ибн Фадлан. С. 145).

«Им (женихам. — А.К.)… отвели большую старую горницу и всей дружине их; убранство там было подобающее, и вечером не было недостатка в питье таком крепком, что все были совсем пьяны… Тогда велела Сигрид княгиня в ночь ту напасть на них и с оружием, и с огнем; сгорела горница и те, кто был внутри, а тех, кому удалось выбраться, убили. Сигрид сказала, что она так отучит мелких конунгов от того, чтобы приезжать из других стран свататься к ней» (Рыдзевская Е.А. Древняя Русь и Скандинавия… С. 63; ср.: Джаксон Т.Н. Исландские королевские саги… С. 141, 210—211.). Это событие датируется примерно 994—995 годами.

Между прочим, в числе женихов, сожженных Сигрид, был и некий «конунг Виссавальд с востока из Гардарики (Руси. — А. К.)» — возможно, юный владимиро-волынский князь Всеволод, сын князя Владимира Святославича.

По преданию, сохранявшемуся в этих местах до XIX века, Игорева могила находилась на правом берету реки Уж, в 18 километрах от Искоростеня, у села Немировцы, в урочище Игоревка. Вероятно, именно этот холм, «весьма великой на ровном месте», осматривал в 1710 году В. Н. Татищев (Татищев. Т. 2. С. 222, прим. 125.).

Во всех списках «Повести временных лет» и Новгородской Первой летописи стоит: «пити на ня». Предлагались исправления: «ити на ня» или «пойти на ня» (в Летописце Переяславля Суздальского: «прийти на них»; в Софийской Первой: «пити с ними»). Но чтение «Повести временных лет» в данном случае верное. Тот же оборот употреблен в летописи и в рассказе под 1066 г. об отравлении греческим «котопаном» (наместником) тьмутороканского князя Ростислава Владимировича («Хочю на тя пити», — с такими словами обратился «котопан» к князю; см.: ПСРЛ. Т. 1. Стб. 166).

Согласно уникальному известию Ермолинской летописи, при этом был убит и древлянский князь Мал. Однако не исключено, что это всего лишь догадка книжника XV века.

Автор Жития (а им, напомню, по всей вероятности, был благовещенский священник Сильвестр) ввел в повествование и плач Ольги по своему мужу, выписанный в лучших традициях панегирической литературы XV—XVI веков. «Увы мне, светлейший самодержец, великий государь Русский! Увы мне, свет мой, куда скрылся от очей моих, меня одинокой вдовою оставив! — причитает Ольга, узнав о смерти мужа. — К кому прибегну и на кого возрю ныне?! Увы мне, драгой мой милый супруг прекрасный! Лучше бы мне прежде тебя умереть, нежели лишиться твоей красоты и твоего любезного сожительства: не слышала бы я тогда о твоей погибели не от супостатных врагов, но от людей земель твоих! Не ведаю, что сотворить мне и к кому горькую сию печаль обратить! К сыну ли? — но он совсем дитя еще, и не ведаю, от кого наставление примет и кто сохранит державу ему?!» И затем, уже на самой могиле Игоря: «О, свет мой прекрасный, о драгоценная жизнь моя! Как оплачу тебя или что сотворю тебе? Самодержцем всей Русской земли был ты, ныне же мертв и землею покрыт и ничем не владеешь. И многие страны примирились с тобой, и самый Царский град дани и подати давал тебе, и многие победы над супротивными одержал ты. А ныне где это? Все минуло…» Этот плач Ольги очень близок плачу княгини Евдокии Дмитриевны по своему мужу Дмитрию Ивановичу Донскому, приведенному в летописи под 1389 годом (ПСРЛ. Т. 25: Московский летописный свод конца XV в. М., 2004 (репр. изд. 1949 г.). С. 217.).

В Новгородской Первой летописи младшего извода описание войны дано в кратком виде, вероятно, более близком к первоначальному; в частности, отсутствует рассказ о взятии Искоростеня (НПЛ. С. 112—113).

Так, по данным украинских археологов, укрепление в селе Городище на реке Ирше (Малинский район Житомирской области) сохранило следы существования в IX—X и XII—XIII вв.; материалов же XI в. в нем не обнаружено (Кучера М.П. Городища Волинi й Подiлля // Археологiя. Т. 29. Киïв, 1979. С. 64). Не исключено, что это объясняется его разрушением во время древлянской войны Ольги. Большинство древлянских городов, по данным исследователя, пережили поход Ольги (он же. Hoвi данi про городища Житомирщини //Археолога. Т. 41. Киïв, 1982. С. 72— 81, особенно С. 80).

Название Коростень, возможно, появилось в результате ошибочного прочтения летописного выражения «изъ града Изъкоръстеня» как «изъ града изъ Коръстеня»; впрочем, нельзя исключать и того, что это, напротив, первоначальная форма. Название это, очевидно, славянское (восходящее к славянскому «къръста»), о чем свидетельствует наличие схожих названий в других местностях Руси (например, Коростышев в той же Житомирской области Украины или Коростыня близ Старой Руссы в Новгородской земле) (вопреки мнению о его скандинавском происхождении, ср.: Шрамм Г. Роль города Коростеня в ранней истории Руси. Этимологические подходы к историческим проблемам // Древнейшие государства Восточной Европы. 1999. М., 2001. С. 255-262).

Во Владимирском летописце XVI в. название города приведено как Искоростень Переслань (ПСРЛ. Т. 30. М., 1965. С. 20), что представляет собой явную порчу текста и, вероятно, восходит к указанию некоторых летописей на то, что Древлянская земля включала в себя «Искоростень и Переяславль города». В некоторых поздних летописях место Искоростеня как главного города древлян занимает некий град Колец. См., напр.: Ромодановская Е.К. Русская литература на пороге Нового времени… С. 211, 213 («Начало русских князей…» в летописце XVII в.). А.А. Шахматов (Разыскания… С. 375) отождествлял этот город с Колческом (Клейком), однако последний находился не в Древлянской, а в Дреговичской земле. По мнению А.И. Лященко, речь может идти о позднейшем селе Колцки, или Колоцко, в Овручском уезде бывшей Волынской губернии, в 40 километрах на северо-запад от Искоростеня (Лященко А.И. Летописное сказание о мести Ольги древлянам // Известия по русскому языку и словесности АН СССР. Л., 1929. Т. 2. Вып. 1. С. 329—330). Но город Колец упоминается лишь в очень поздних и совершенно легендарных сказаниях об Игоре и Ольге, а потому нельзя исключать чисто фольклорного или книжного происхождения этого названия.

Позднейший киевский книжник XVII столетия, пытаясь понять логику древлян, объяснял всё тем, что они видели в Ольге прежде всего женщину, а значит, существо непредсказуемое и неразумное: «ни во что сию дань, яко женска разума, вменьше» (Киевский Синопсис — Гиляров Ф.А. Предания русской начальной летописи. С. 249). В некоторое оправдание древлянам стоит заметить, что голубь в древней Руси был промысловой птицей, имевшей вполне определенную ценность: стоимость голубя равнялась стоимости курицы, но значительно уступала стоимости других птиц — утки, гуся, лебедя и журавля (См. статьи 36 Краткой редакции и 81 Пространной редакции «Русской Правды» — Русская Правда / Подг. текста, перев., коммент. М.Б. Свердлова // БЛД Р.Т. 4: XII век. СПб., 1997. С. 494, 510). Но вот воробьи уж точно никакой ценности не представляли и потому являться объектом дани не могли.

В Ипатьевской летописи: «старейшины же города ижьже», в Хлебниковской: «ижже» (так же и в некоторых других летописях, например, Софийской Первой старшего извода, Летописце Переяславля Суздальского). В Лаврентьевской: «старейшины же града изънима», в Радзивиловской и Московско-Академической: «изыма». Какому из двух чтений отдать предпочтение, неясно. С.В. Завадская видела в упоминании «старейшин» при взятии Искоростеня книжное заимствование, отметив текстуальное совпадение летописного текста с рассказом Хроники Георгия Амартола о взятии Иерусалима Навузарданом, полководцем вавилонского царя Навуходоносора: «…прочих жидов нарочитых вед к Навходоносору, овех же умертви, другых работе предасть князем своим» (цит. по: Матвеенко В. А., Щёголева Л.И. Книги временные и образные Георгия Монаха. Т. 1. Ч. 1. М., 2006. С. 304; ср.: Завадская С.В. Четвертая месть княгини Ольги в Повести временных лет и византийский хронограф // Внешняя политика Древней Руси. Юбилейные чтения, поев. 70-летию… В.Т. Пашуто. Тезисы докладов. М., 1988. С. 29—31; процитированный текст представляет собой вставку в библейский рассказ о взятии Иерусалима, ср.: 4 Цар. 25: 9, 13—16, 18). Отмечу, однако, что термин «старейшины» применительно к знати Иерусалима в Хронике Георгия Амартола как раз не используется, а об их судьбе («изыма» или «ижже») ничего не сообщается.

100

Весьма вероятно, что летописец XV в. сконструировал данный текст, использовав указания на размер дани, приведенные в летописи ранее («по белей веверице» под 859 г. и «по черне куне» под 883 г.), и удвоив дань, а также прибавив к ней ту, которую предлагали Ольге сами древляне (мед и «скору»). См.: Повесть временных лет. 2-е изд. С. 439 (коммент. Д.С. Лихачева).

101

По легенде, птиц во время войны использовал еще Александр Македонский. Этот же сюжет присутствует и в скандинавских сагах. Так, очень похоже действовал при осаде одного из городов в Сицилии в 30-е — начале 40-х годов XI века будущий правитель Норвегии Харальд Суровый, о чем подробно рассказывается в посвященной ему саге: «…Харальд пошел на хитрость: он велел своим птицеловам ловить птичек, которые вьют гнезда в городе и вылетают днем в лес в поисках пищи. Харальд приказал привязать к птичьим спинкам сосновые стружки, смазанные воском и серой, и поджечь их. Когда птиц отпустили, они все полетели в город к своим птенцам в гнезда, которые были у них в крышах, крытых соломой или тростником. Огонь распространился с птиц на крыши. И хотя каждая птица приносила немного огня, вскоре вспыхнул большой пожар… и запылал весь город» (Снорри Стурлусон. Круг земной. М., 1980. С. 405 — Сага о Харальде Суровом; перев. А.Я. Гуревича)..

Харальд воевал на Сицилии в составе византийской армии в качестве наемника. Но прибыл он в Константинополь из Руси, где провел несколько лет и куда вернулся обратно из Византии. А потому историки допускают, что сюжет с птицами мог попасть в скандинавскую сагу из русского предания. См. об этом: Рыдзевская Е.А. Древняя Русь и Скандинавия…

102

Любопытно, что в одном из преданий, записанных в XIX веке, киевская княгиня Ольга приходит воевать в Древлянскую землю со «своими москалями» (Коробка Н.И. Сказания об урочищах Овручского уезда… С. 296.).

103

В позднем Житии преп. Ефрема Новоторжского имеется указание на то, что Новый Торжок, находившийся на юге Деревской пятины, также назывался в древности Коростенем (ср.: Шахматов А.А. Разыскания… С. 128); отсюда предположение о том, что он-то и был сожжен Ольгой, чем иногда объясняют наличие на гербе города голубей — трех золотых и трех серебряных.

104

Прямо о гибели Мала (единственного известного нам по имени древлянского князя) сообщают лишь некоторые летописи XV—XVI вв. и более позднего времени — Ермолинский список Ермолинской летописи (ПСРЛ. Т. 23. С. 6), Новый Владимирский летописец и Большаковская летопись (Тихомиров М.Н. Малоизвестные летописные памятники. С. 209; Конявская К.Л. Новгородская летопись XVI в. С. 347) и др. Трудно допустить, чтобы Ольга сохранила жизнь главному убийце ее мужа. Тем не менее в литературе получила широкое распространение гипотеза, согласно которой Мал не был убит Ольгой, но был схвачен ею и переведен в принадлежавший ей город Любеч, где и жил в дальнейшем, и именно он упомянут в «Повести временных лет» под именем Малька Любечанина как отец Малуши, матери князя Владимира Святославича, и Добрыни, «дядьки»-воспитателя того же Владимира. Впервые эта гипотеза была выдвинута Д.И. Прозоровским (О родстве святого Владимира по матери // Записки Имп. Академии наук. Т. 5. М., 1864), а затем развита А.А. Шахматовым (Разыскания… С. 340—378). По моему мнению, эта гипотеза не имеет под собой оснований, о чем я уже писал; см.: Владимир Святой. 2-е изд. С. 14—15, 366—367, прим. 6.

105

В Новгородской Первой летописи младшего извода указание на дани и оброки по Луге опущено (НПЛ. С. 113). (О других существенных отличиях в тексте Новгородской, а также Троицкой летописей см. ниже.) В «Истории» В.Н. Татищева в числе рек, по которым Ольга устраивала «погосты», назвавна еще и Пола (в южной части Новгородской земли) (Татищев. Т. 2. С. 47). В Пискаревском летописце вместо Луги значится Ладога (ПСРЛ. Т. 34. С. 42), но это явная описка.

По мнению А.А. Шахматова, принятому рядом других исследователей, сведения летописца о поездке Ольги в Новгородскую землю представляют собой вставку, основанную на ошибочном отождествлении «Деревской земли» с «Деревской пятиной» древнего Новгорода (см. выше, в главе 3), и таким образом не соответствуют действительности (Шахматов А.А. Разыскания… С. 171; и др.). Однако считать слова летописца «…и по Днепру перевесища и по Десне…» и т. д. продолжением читающейся под предшествующим, 946 г. фразы: «И иде Вольга по Дерьвьстей земли…» (см.: Повесть временных лет. 2-е изд. С. 440; коммент. Д.С. Лихачева) едва ли возможно даже исходя из чисто формальных признаков: в статье 946 г. сообщается о поездке Ольги по Древлянской земле вместе с сыном, а в статье под 947 г. — о ее возвращении в Киев к сыну.

106

См., напр., в «Поучении детям» Владимира Мономаха: «А се вы поведаю, дети моя, труд свои, оже ся есмь тружал, пути дея и ловы… А се тружахъся ловы дея…» и т. д. (ПСРЛ. Т. 1. Стб. 247, 251).

107

Правда, в позднейшем Житии Ольги XVI века особо отмечено, что княгиня решительно отличалась от тех неразумных, «иже любяху игра-ниа, позоры и всякия глумныя утехи в ловитвах животных» (Соболевский А.И. Поп Сильвестр и Домострой. С. 198: Пространная редакция Жития, включенная в Степенную книгу, но в полном виде; данный фрагмент в самой Степенной книге опущен.). Однако эта сентенция с резким осуждением охотничьих забав русских государей в большей степени характеризует автора Жития (священника Сильвестра?), нежели саму Ольгу.

108

Здесь предусмотрены суровые наказания тем, например, кто «борть разнаменаеть», то есть уничтожит на ней знак собственности, или подрубит «дуб знаменный», то есть несущий на себе особую владельческую отметку. См.: БЛД Р.Т. 4. С. 508 (статьи 71, 73 Пространной редакции).

109

«…И по Днепру перевесища и села, и по Десне есть село ея и доселе» (НПЛ. С. 113).

110

«И есть село ея у Кыева близь на Десне Ольжищи и до сего дни» (Троицкая летопись. С. 82; см. также: ПСРЛ. Т. 9. С. 29).

111

Где именно находилась Будутина весь, неизвестно: одни полагают, что на юге, недалеко от Киева; другие — что в Псковской земле, близ Выбут — легендарной родины княгини Ольги (или же что Будутина весь и есть Выбуты).

112

Иногда полагают, что слово «сани» здесь — ошибка позднейшего переписчика, и в первоначальном тексте читалось: «и сени ее…». Однако слово «сани» (или даже «санки», как в Новгородской Первой летописи) присутствует во всех без исключения ранних летописях. Насколько мне известно, слово «сени» (вместо «сани») читается только в т. н. Румянцевской летописи конца XV в. (Востоков А. X. Описание русских и словенских рукописей Румянцевского музеума. СПб., 1842. С. 510).

113

Еще раз отмечу, что известие о передаче Игорем древлянской (и уличской) дани Свенельду сохранилось только в Новгородской Первой летописи, но было исключено из «Повести временных лет», хотя и здесь остались явные намеки на причастность Свенельда к древлянским делам (см. выше, в главе 3). Вероятно, это как раз тот случай, когда изъятие из летописи определенного известия производилось намеренно, для уничтожения самой памяти о возможных владельческих правах на Древлянскую землю со стороны потомков Свенельда.

114

После Н.М. Карамзина (История государства Российского. Т. 1. С. 114, 265, прим. 347) утвердилось мнение, согласно которому «нетий» — это сын сестры, «сестричич». Действительно, такое объяснение имеется в Никоновской летописи (ПСРЛ. Т. 12. М., 2000. С. 5). Однако в памятниках XIII—XIV вв. «нетий» — просто племянник, в том числе (и прежде всего) «братанич», сын брата, или вообще младший родственник. Так, например, в Лобковском прологе 1262 (или 1282) г. указана память «правьднаго Аврама и Лота, нетия его» (Словарь древнерусского языка (XI—XIV вв.). Т. 5. М., 2002. С. 377; здесь же и др. примеры). (Лот — сын брата Авраама Арана; ср.: Быт. 11: 27.)

115

См. выше, прим. 57 к главе 2.

116

В Ипатьевском списке: «иже посланы от Олга великаго князя Рускаго, и от всех, иже суть под рукою его светълых бояр», но это, вероятно, результат позднейшего редакторского сокращения (ниже еще есть примеры подобной правки).

117

Судя по русским и скандинавским источникам, женщина могла выступать мстительницей за своих убитых родственников — но, как правило, в тех случаях, когда отсутствовали другие мстители (Никольский С. Н. Женщины и кровная месть. По материалам Древней Руси и Скандинавии // Восточная Европа в древности и средневековье. VIII чтения памяти… В.Т. Пашуто. М., 1996. С. 66—69.). К Ольге это уточнение, очевидно, не относилось, ибо кровные родственники у Игоря как раз должны были оставаться.

118

Слово «анепсий» в древней Руси переводилось уже известным нам словом «нетий», т. е. «братнин или сестрин сын, племянник» (см.: Дьяченко Г., прот. Полный церковнославянский словарь. М., 1993 (репр. изд. 1900 г.). С. 18, со ссылкой на «Грамматику» Максима Грека).

119

В этой связи можно было бы вспомнить рассказанную В. Н. Татищевым (со ссылкой на Иоакимовскую летопись) историю некоего Святославова брата Глеба, убитого по приказу Святослава после неудачи в войне с греками. Тогда Святослав якобы воздвиг гонение на христиан, которых обвинил в своих неудачах, а в числе этих христиан оказался и его брат: «Он же толико разсвирепе, яко и единаго брата своего Глеба не посчаде, но разными муки томя убиваше». Однако Глеб — личность, несомненно, мифическая, а само известие Иоакимовской летописи едва ли можно признать заслуживающим доверия (Татищев. Т. 1. С. 111. Ср. прим. 8 к главе 2.).

120

Например, в Уставе новгородского князя Всеволода о церковных судах, памятнике, возникшем не ранее XIII в. (Древнерусские княжеские уставы. С. 154).

121

Текст по-разному приведен в разных списках «Повести временных лет». Но в любом случае понятно, что речь идет о двух, а не о трех княжеских дворах (см., в частности: Каргер М.К. Древний Киев. Очерки по истории материальной культуры древнерусского города. Т. 1. М.; Л., 1958. С. 264).

122

Еще в 60-е гг. XX в. здесь также бытовали легенды о «дворце» княгини Ольги и какой-то «Ольгиной даче» на противоположной стороне Днепра (см.: Иннокентий (Просвирнин), архим. Равноапостольная великая княгиня Российская Ольга // Журнал Московской патриархии. 1969. № 7. С. 56-67).

123

Об этом сообщается в Житии княгини Ольги, в легенде об основании ею Пскова (см. ниже, в главе 6). В «Истории Российской» В.Н. Татищева данное известие помечено 948 г.: «Ольга послала в отечество свое, область Изборскую, с вельможами многое злато и сребро и повелела на показанном от нея месте построить град на берегу Великой реки и, нарекши его Плесков, населить людьми, отвсюду призывая» (Татищев. Т. 2. С. 47). Однако это известие восходит к Житию Ольги (Там же. С. 222, прим. 126), а в последнем речь идет об основании псковской церкви Св. Троицы, т. е. событии, которое могло иметь место лишь после крещения княгини. Позднейшие легенды и предания связывают имя Ольги и с другими городами Псковского края, однако легенды эти очень поздние и, по-видимому, совершенно фантастические. Так, в «Лексиконе российском историческом, географическом, политическом и гражданском» тот же В.Н. Татищев сообщает, что город Гдов (он же Вдов, или Вдовый) получил свое название от того, что был дан Ольге «по вдовстве» (Татищев В.Н. Избранные произведения / Под ред. С.Н. Валка. Л., 1979. С. 231). О пребывании Ольги в Великих Луках говорит предание, записанное в начале XX в. (Александров А.А. Во времена княгини Ольги. С. 139-141).

124

Об этом сообщается под мифическим 974 г. (т. е. уже после действительной кончины княгини) в т. н. «Летописи города Витебска» (Сапунов А.П. Витебская старина. Т. 1. Витебск, 1883): Ольга будто бы переправлялась в этом месте через Двину, направляясь в Киев после победы над ятвягами и печенегами. Другая, но столь же маловероятная, дата основания города — 914 г. — приведена в «Описании Полоцкой губернии», приложенном к «Атласу» той же губернии 1777 г.: Ольга «проезжала в Киев через оное место и ночевала на горе, где и велела на той горе строить город» (Шишанов В. Основание Витебска: еще одна версия // Витебский курьер. 1998. № 33. 5 мая. С. 1; тоже: http://www.oli-art.com/).

125

Об этом с рядом фантастических подробностей сообщал известный историописатель последней четверти XVII в., диакон Афанасьевского монастыря (близ устья Мологи) Тимофей Каменевич-Рвовский (см.: Карамзин Н.М. История государства Российского. Т. 1. С. 270, прим. 277).

126

Вероятно, обращение части руссов в христианство, о котором пишет Фотий, произошло не ранее сентября 865 г., так как в относящемся к этому времени послании папы Николая I византийскому императору Михаилу III (Там же. С. 89) варвары, незадолго до того напавшие на Константинополь (т. е. руссы), названы «язычниками» и «врагами Христовыми».

127

Имею в виду упоминание в Житии св. Константина (Кирилла) Философа «Евангелия и Псалтири, написанных русскими письменами» и найденных Константином в Крыму (Флоря Б. К Сказания о начале славянской письменности. СПб., 2000. С. 149; см. также С. 223—227, где указаны различные гипотезы и огромная литература, касающаяся этого загадочного места в Житии).

128

А.А. Шахматов полагал, что слово «козаре» поставлено в летописи не на место, и читал летописный текст следующим образом: «…мнози бо беша варязи и козаре христьяни» (Шахматов А.А. Повесть временных лет. Т. 1. Пг., 1916. С. 61). Такое чтение предпочел и Д.С. Лихачев в первом издании «Повести временных лет» в 1950 г. (Повесть временных лет / Под ред. В.П. Адриановой-Перетц. М.; Л., 1950. Ч. 1. С. 38—39), однако во втором издании памятника, в 1996 г., текст приведен в соответствие с летописным (Повесть временных лет. 2-е изд. С. 26). В целом, реконструкция Шахматова не выглядит обоснованной.

В «Истории Российской» В.Н. Татищева летописный текст читается по-другому: «…мнози бо быша варязи, словяне и руссы христиане» (Татищев. Т. 2. С. 44); близкое к этому чтение («…мнози бо бе от славян, варяг и руси…») имелось и в издании Львовской летописи Н.А. Львова 1792 г. (под явным влиянием Татищева), однако в известном ныне Эттеровом списке Львовской летописи XVI в. текст читается так же, как и в других летописях (ПСРЛ. Т. 20. С. 55, прим. 7). В Густынской летописи о христианах говорится, что они были «от варяг и прочиих в Киеве» (ПСРЛ. Т. 40. С. 32).

129

О. Прицак связывал название «Пасынъча беседа» с тюркским словом «баскак» (от «bas» — «давить»), предполагая, что так называлась хазарская таможня, существовавшая, по его мнению, в Киеве до 930 г. (Голб Н., Прицак О. Хазарскоеврейские документы… С. 79—80). Однако гораздо более предпочтительной выглядит славянская этимология названия — от «пасынъкъ», «пасынкы», в значении: «часть княжеской дружины» (см. о «пасынках»: Горский А.А. Древнерусская дружина). Слово «беседа» здесь может восходить к праславянскому «beseda» в значении «сидение» или «сидение снаружи» (ср.: Фасмер М. Этимологический словарь русского языка. Т. 1. М., 1986. С. 160; Этимологический словарь славянских языков/ Под ред. О.Н. Трубачева. Вып. 1. М., 1974. С. 211—213).

130

С «Ручаем» отождествляют либо реку Почайну, либо одну из малых киевских речек — т. н. Борисоглебский ручей, обозначенный на плане Киева 1695 г., Крещатицкий ручей или старое русло Глубочицы, притока Почайны (см., напр.: Гупало К.Н. Подол в древнем Киеве. Киев, 1982. С. 36).

131

См. в краткой Проложной памяти мученика Варяга и сына его Иоанна, убиенных в Киеве: «Бяше некто человек Божий, именем Варяг родом, пришел бе из Царяграда [с] сыном своим Иваном…» (Пичхадзе и др. С. 302).

132

В сочинении чешско-польского историка конца XVI в. Бартоломея Папроцкого со ссылкой на русские «анналы» (летописи) приводится рассказ о появлении в Моравии некоего русского князя, сына Колги (Олега?) Святославича и племянника Ярополка и Владимира, которого прислал сюда «с большим запасом золота и серебра» отец, опасавшийся своего брата, «сурового тирана Ярополка». Ярополк действительно убил Колгу, но затем и сам был убит Владимиром (история войны трех братьев Святославичей, внуков Ольги, хорошо известна по «Повести временных лет»); сын же Колгу остался на своей новой родине (Флоровский А.В. Русское летописание и Я.А. Коменский // Летописи и хроники. 1973. М., 1974. С. 312—316). Впрочем, насколько можно доверять этому рассказу (отнесенному Папроцким к явно недостоверному 861 г.), сказать трудно: русский сын Колгу считался родоначальником знатного моравского рода Жеротинов, а как известно, генеалогические предания такого рода нередко включают в себя вымышленных персонажей. Тем более нет оснований доверять еще более поздним версиям этой генеалогической легенды, по которым русский родоначальник Жеротинов, тоже Олег и тоже племянник Ярополка, становится братом Ольги («жены Ярополка, отца Jori», т. е., надо полагать, Игоря?) и в качестве моравского князя неудачно воюет с венграми, а затем бежит в Польшу (см.: Там же) или, в соответствии с некоторыми вариантами, на Русь, где якобы убеждает Ольгу принять крещение (Фризе X. Ф., фон. История Польской церкви от начала христианства в Польше до наших времен. Варшава, 1895. Т. 1. С. 33—46). Вряд ли можно признать удачной попытку построения гипотезы о путях развития русского христианства на основании этих поздних и явно путаных генеалогических преданий (Королев А.С. Роль Великой Моравии в крещении руссов при княгине Ольге // Научные труды МПГУ. Серия социально-исторических наук. М., 1998. С. 3—8; он же. История междукняжеских отношений… С. 165—174).

Другое свидетельство присутствия русских, причем именно христиан, в Чехии в 960-е гг. находят в грамоте римского папы Иоанна XIII чешскому князю Болеславу II на открытие Пражской епископии (Козьма Пражский. Чешская хроника / Перев. и коммент. Г.Э. Санчука. М., 1962. С. 66), однако и в подлинности этой грамоты есть сомнения (см. прим. 49 к главе 6).

133

Об этом сообщают латинские Жития чешского князя Вацлава (Вячеслава). См.: Флоря Б.И. Принятие христианства в Великой Моравии, Чехии и Польше // Принятие христианства народами Центральной и Юго-Восточной Европы и крещение Руси / Под ред. Г.Г. Литаврина. М., 1988. С. 137. (Автор, однако, ставит это известие под сомнение, поскольку славянские Жития св. Вячеслава и его бабки Людмилы, убитой как раз в эти годы, ничего не знают о гонениях на христиан в Чехии.)

134

В историографии отмечалось сходство раннехристианских погребений в древней Руси с аналогичными в Скандинавии, а также, что вызывает особый интерес, в Великой Моравии (Ширинский С. С. Археологические параллели к истории христианства на Руси и в Великой Моравии // Древняя Русь и славяне. М., 1978. С. 203—206). Однако, на мой взгляд, едва ли правомерно, основываясь на этом, делать вывод о прямых связях киевской общины с Великой Моравией (см. также выше, прим. 15). Отмеченные С.С. Ширинским черты скорее свидетельствуют о типологическом сходстве в процессе распространения христианства в разных славянских странах.

135

Показательны, например, киевское женское погребение начала X в. (к востоку от будущей Десятинной церкви) с тремя серебряными крестиками, входившими в состав ожерелья наряду с серебряным саманидским дирхемом и большим числом разноцветных бусин (Каргер М.К. Древний Киев. Т. 1. С. 142-143; Килиевич С.Р. Детинец Киева… С. 144, № 22), или найденный в одном из курганов X в. у села Шестовицы (близ Чернигова) бронзовый перстень-печатка с изображением Христа, вероятно, привешенный на одно кольцо с языческим амулетом из просверленной косточки бобра (Блiфельд Д. I. Давньоруськi пам'ятки Шестовицi. Киïв, 1977. С. 150—151). См. также: Недошивина Н.Г. Средневековые крестовидные подвески из листового серебра // Советская археология. 1983. № 4. С. 222—225; Мусин А.Е. Христианизация Новгородской земли в IX—XIV вв. Погребальный обряд и христианские древности. СПб., 2002. С. 122—214 (другой взгляд на существо проблемы).

136

Татищев. Т. 2. С. 47 (под 6456/948 г.). (В Воронцовском списке «Истории Российской» весь этот текст вписан на вклейке: там же. С, 279, прим. 45—45. В первой редакции ничего подобного нет.) В примечании B. Н. Татищев сообщает, что извлек эти уникальные сведения «из манускрипта Симона епископа (т. е. епископа Симона Владимиро-Суздальского, жившего в XIII в., но в качестве летописца не известного. — А. К), бывшего у Волынского (кабинет-министра А.П. Волынского, казненного в 1740 г. — А. К.)» (Там же. С. 222, прим. 130), а также ссылается на т. н. Иоакимовскую летопись. В последней, по сведениям Татищева, сообщалось, что Ольга «научена бывши от презвитер, сусчих в Киеве, вере Христове, но кресчения народа ради преяти не можаше» (Татищев. Т. 1. С. 111).

137

Словечко «переклюкала» не всем из летописцев пришлось по вкусу. Некоторые заменили его — например, на «упремудрила», «перекликала» или просто «обольстила». Между тем это древнерусское слово восходйт к славянскому «клюка» — обман, хитрость.

138

В Новгородской Первой летописи младшего извода читается несколько видоизмененный текст, подвергшийся очевидному редактированию (НПЛ. С. 113—115). То же можно сказать о других вариантах летописного рассказа, например, в Летописце Переяславля Суздальского (ПСРЛ. Т. 41. С. 17—18), Архангелогородском летописце (ПСРЛ. Т. 37. С. 20, 59) и др.

139

Неоднородность летописного рассказа, наличие в нем двух разных по стилистике слоев признает большинство исследователей. Однако механизм сложения этого рассказа определяется ими совершенно по-разному. По гипотезе А.А. Шахматова, поддержанной Д.С. Лихачевым, первично именно церковное повествование, которое впоследствии было дополнено вставками на основании народного предания, сказки (Шахматов А.А. Разыскания… С. 86—87; Лихачев Д.С. Русские летописи… C. 62—76; Повесть временных лет. 2-е изд. С. 440—441). А.Г. Кузьмин предположил обратную зависимость, показав, что «из летописного сказания совершенно безболезненно извлекаются все клерикальные отступления» и это «делает рассказ более цельным и динамичным» (Кузьмин А.Г. Начальные этапы… С. 338—339; с этим соглашается и Л. Мюллер: Рассказ «Повести временных лет» 955 г. о крещении Ольги // Мюллер Л. Понять Россию: Историко-культурные исследования. М., 2000. С. 45—48). Примечательно, что предложенные указанными авторами реконструкции первоначального вида рассказа о крещении Ольги (Шахматов А.А. Разыскания… С. 391; Кузьмин А.Г. Начальные этапы… С. 339), за исключением одной-двух фраз, не пересекаются друг с другом.

В литературе представлено и другое мнение — об изначальной целостности летописного рассказа: Платонов С.Ф. Летописный рассказ о крещении княгини Ольги в Царьграде // Исторический архив. 1919. Кн. 1. Пг., 1919. С. 283—288; Сахаров А.Н. Дипломатия княгини Ольги // Вопросы истории. 1979. № 10. С. 25—51; Трихин В.А. Древнейшие памятники русской письменности о княгине Ольге // Герменевтика древнерусской литературы. Сб. 3. М., 1992. С. 54—74.

140

Эта явная хронологическая ошибка, очевидно, появилась в результате использования летописцем одного из тех хронографов, которые, в свою очередь, содержали ошибку в расчете лет царствования византийских императоров: в них оказались пропущены 15 лет самостоятельного царствования Константина VII Багрянородного (поскольку о годах его царствования уже говорилось до царствования Романа I Лакапина), царствование Романа I (с ошибкой в числе лет) соединено с царствованием Романа II и пропущен император Никифор Фока. См., напр., в «Летописце вскоре» патриарха Никифора с русскими дополнениями («второй вид», по классификации Е.К. Пиотровской): «Костянтин сын Львов, зять Романов, цесарствова лет 7… Роман цесарствова лет 36, 27 лето цесарства его убьен Игорь… Иван рекомыи Цемьскыи цесарствова. В 1 лето цесарства его иде Олга Цесарюгороду и крестися. От Адама лет 6463» (Пиотровская Е.К. Византийские хроники IX в. и их отражение в памятниках славяно-русской письменности («Летописец вскоре» константинопольского патриарха Никифора) // Православный палестинский сборник. Вып. 97 (34). СПб., 1998. С. 132).

141

В одной из распространенных редакций анонимного Сказания о Борисе и Глебе (по списку XVI в.) греческий царь назван Феодосием (?) (Бугославский С.А. К литературной истории «Памяти и похвалы» князю Владимиру // Известия Отделения русского языка и словесности. 1924. Т. 29. Л., 1925. С. 154; то же: Бугославський С.А. Украiно-pyськi пам'ятки про князiв Бориса та Глiба (Розвiдка й тексти). У Киïвi, 1928. С. 42). В позднейших легендарных сказаниях об Ольге встречается еще имя императора Михаила (см. прим. 66 к главе 3).

142

Если событие датировано по сентябрьскому стилю (что более вероятно), то речь идет о сентябре 954-го — августе 955 года, если по мартовскому — то о марте 955-го — феврале 956-го.

143

При использовании мартовского стиля — соответственно, между мартом 958-го и февралем 959 года.

144

В свое время А.А. Шахматов допускал, что эта дата может восходить к несохранившейся т. н. Ростовской летописи XV в., «по которой Новгородская 4-я правила свой основной источник — свод 1448 г». (Разыскания… С. 90, прим. 20). А.В. Назаренко, обративший особое внимание на дату 6466 г. (Древняя Русь… С. 281—285), возводил ее либо к гипотетическому «Начальному своду», либо (что считал более вероятным) к «древнейшему новгородскому летописанию». Я бы обратил внимание на то, что дата крещения Ольги входит в группу тех дат нашей ранней (по преимуществу церковной) истории, так или иначе отраженных в «Памяти и похвале князю Русскому Владимиру», которые имеют устойчивые расхождения в два-три года в различных древних источниках. Так, например, дата вокняжения Владимира обозначена в «Памяти и похвале» как 6486 (978) г., а в «Повести временных лет» — как 6488 (980) г. Крещение Владимира растянуто в летописи под тремя годами: 6494—6496, а в «Памяти и похвале», вероятно, отнесено к 6494-му, поскольку отмечено, что Владимир «на третьее» лето по крещении «Корсунь город взя». Основание Десятинной церкви относится в Радзивиловской летописи (в Лаврентьевской дефект в дате) к 6497 г. (что соответствует «четвертому лету» по крещении «Памяти и похвалы»), а в Ипатьевской и Новгородской Первой — к 6499-му; и т. д. Подобные расхождения с летописными датами имеют и реконструируемые даты хронологического перечня княжений, читающегося в летописи под 6430 г. Гипотетически сбой в хронологии в этих случаях (и в частности, в случае с датой крещения Ольги) можно было бы объяснить смешением константинопольской эры, предусматривавшей 5508 лет от Сотворения мира до Рождества Христова, и иной, предполагавшей 5505 лет. Использование этой последней в русском летописании подтверждено источниками; см.: Кузьмин А.Г. Начальные этапы… С. 248—277; Цыб С.В. О летописном источнике «Памяти и похвалы князю Владимиру» // Россия в X—XVII вв.: Проблемы истории и источниковедения. Тезисы докладов и сообщений 2-х чтений, поев, памяти А.А. Зимина. М., 1995. Ч. 2. С. 640—644.

145

В некоторых более поздних источниках встречается другое хронологическое указание — на то, что княгиня пребывала в крещении «лет 14» (так, напр., в одном из списков Жития св. Ольги: Серебрянский. С. 8, прим.) или в княжеском помяннике Иосифа Тризны XVII в. (Кучкин В.А. Княжеский помянник в составе Киево-Печерского патерика Иосифа Тризны // Древнейшие государства Восточной Европы. 1995. М., 1997. С. 220). Очевидно, изменение цифры, присутствующей в более ранних текстах, связано с перерасчетом лет, прожитых княгиней в крещении, уже не по «включенному», а по позднейшему общепринятому счету.

146

Имя патриарха, крестившего Ольгу, названо, причем по-разному, в источниках XVII в. Так, в украинской Густынской летописи (ПСРЛ. Т. 40. С. 34, 41), Мазуринском летописце (ПСРЛ. Т. 31. С. 39), а также украинском Житии святой Ольги (Перетц В.Н. Исследования и материалы… С. 71) речь идет о патриархе Полиевкте (занимал кафедру в 956—970 гг.). Но это, несомненно, — результат собственных исторических разысканий украинских и русских книжников относительно того, кто из патриархов занимал в то или иное время константинопольскую кафедру. Показательно, что автор Густынской летописи ссылается в данном случае на «Деяния церковные и гражданские» Цезаря Барония, знаменитого римского историка XVI в., а также на труды польских историков того же XVI в. Марцина Вельского и Мартина Кромера и «Описание Московии» Александра Гваньини, но тут же приводит ссылку на византийского хрониста Иоанна Зонару, по которому «тогда Феофилакт бе патриарх» (см. ниже, прим. 37). В «Палинодии» Захарии Копыстенского (XVII в.) крещение Ольги отнесено ко времени патриаршества Василия I Скамандрина (970—974) (Русская историческая библиотека. Т. 4. СПб., 1878. Сгб. 972). См. об этом: Полонская Н. К вопросу о христианстве на Руси до Владимира // Журнал Министерства народного просвещения. 1917. Ч. 71. № 9. Сентябрь. С. 65.

Есть некоторые дополнительные соображения, позволяющие полагать, что патриархом, крестившим Ольгу, был именно Полиевкт, а не кто-либо иной. Согласно Проложному житию святой Ольги, перед кончиной княгиня «посла злато к патриарху Царяграда» (Серебрянский. С. 8) — и очевидно, что имеется в виду тот самый патриарх, который и перед этим упоминается в Житии. Но в 969 г. (год кончины Ольги) патриархом оставался именно Полиевкт.

147

Удовлетворительного объяснения появление имени Фотия в Проложном житии Ольги не получило. Отмечу, что имя патриарха Фотия — на этот раз современника князя Владимира, внука Ольги, — присутствует в Церковном уставе князя Владимира и других более поздних памятниках, рассказывающих о Крещении Руси в 80-е гг. X в. Иногда считают, что упоминание этого имени отражает факт учреждения русской епархии при Фотии в 60-е гг. IX в. (см. выше). Однако ни в одном русском источнике раннего времени следов знакомства с т. н. «первым», или Фотиевым, крещением Руси не обнаруживается.

148

Впрочем, Иоанн Зонара несколько изменил текст своего источника; вместо слов «прибыла в Константинополь» у него значится: «явилась к императору» (см.: Савва В.И. Указ. соч. С. 9).

149

Здесь необходим комментарий. Начиная с XVII в. встречаются указания на то, что Скилица, Кедрин и Зонара будто бы относят крещение «архонтиссы руссов» ко времени патриаршества Феофилакта (t 956), что можно рассматривать как важный датирующий признак. (См., напр., в Густынской летописи (выше, прим. 32), «Истории Российской» В.Н. Татищева (Т. 2. С. 222, прим. 131), а также в трудах многих историков Нового времени.) Однако в действительности ничего подобного в Хронике Иоанна Скилицы (равно как и Кедрина и Зонары) нет: события царствования Константина Багрянородного изложены ими отнюдь не в строгом хронологическом порядке, и из того факта, что о смерти патриарха Феофилакта у Скилицы рассказано позже, чем о крещении Ольги, ровным счетом ничего не следует (см. об этом, напр.: Ариньон Ж.-П. Международные отношения Киевской Руси… С. 115, прим. 14; Назаренко А.В. Древняя Русь… С. 269—270). Точно так же и на том же основании нельзя согласиться с мнением Г.Г. Литаврина, что Скилица относит крещение Ольги к промежутку между 952 г. (предполагаемая дата крещения Дьюлы) и 956 г., поскольку о женитьбе сына Константина Романа II на Феофано (по Литаврину, ок. 956 г.), равно как и о смерти его первой нареченной невесты Бертыевдокии (949), говорится уже после известия о крещении Ольги (Византия, Болгария, Древняя Русь… С. 167, 210).

150

Регинон († 915) был аббатом Прюмского монастыря (в Германии, севернее Трира) в 892—899 годах. Изгнанный оттуда, он перебрался в Трир, где и написал хронику, доведенную до 906 года. Анонимное продолжение Хроники Регинона охватывает период с 907 по 967 год. Его автором Признается Адальберт, архиепископ Магдебургский, о котором еще пойдет речь на страницах книги.

151

Известие Хроники Продолжателя Регинона было воспроизведено более поздними хронистами, в частности т. н. Саксонским анналистом и автором Магдебургских анналов.

152

Книга Паломник. С. 72, 3. В списках «Второй» редакции памятника вместо слов «когда взяла дань, ходивши к Царюграду», значится: «…дала на службу святителю, егда крестися во Цареграде»; или: «…вда святей церкве… на службу святителю Фотию, егда крестися от него в Цареграде» (Там же. С. 3, прим. 8). Это несомненное влияние Житий Ольги.

153

Одним из основных аргументов в пользу традиционной даты путешествия Ольги еще со времен А.Л. Шлёцера служит упоминание при описании десерта в особом помещении дворца после приема 9 сентября (на котором присутствовала Ольга) «багрянородных детей» императора Константина и его соправителя и сына Романа («их» детей): при прямом понимании текста датировка этого десерта 946 г. невозможна, ибо у семилетнего (в 946 г.) Романа, естественно, еще не могло быть детей (см. также ниже, прим. 77). Г.Г. Литаврин, обосновывающий раннюю дату путешествия Ольги, не сомневается в том, что речь в данном случае идет о багрянородных детях лишь Константина и его не упомянутой супруги Елены. Однако для этого ему приходится либо вносить в текст источника существенную конъектуру («его» вместо «их» или пропуск в тексте указания на «деспину», т. е. императрицу), либо предполагать сознательное умолчание о Елене из-за неумения составителей протокола правильно, в строго полагающемся порядке титулования, перечислить членов императорской семьи (см.: Литаврин Г.Г. Византия, Болгария, Древняя Русь… С. 180—181) — объяснение, кажущееся мне совершенно искусственным.

Далеко не бесспорен и тот аргумент, который сам Г.Г. Литаврин считает решающим и который, надо полагать, и побудил его пересмотреть традиционную точку зрения, а именно то обстоятельство, что шесть приемов, описанных в 15-й главе сочинения Константина Багрянородного и сопровожденных датами, «расположены в помесячной хронологической последовательности, начиная с мая и кончая октябрем», причем относительно приемов послов аббасидского халифа («друзей тарситов») 31 мая и 6 августа имеется точное указание на 4-й индикт, соответствующий 946 г.; указание на 4-й индикт присутствует и в оглавлении («пинаке») ко всей 15-й главе. Несомненно, приемы «друзей-тарситов» (вопреки сомнениям А.В. Назаренко) имели место в 946 г. Однако к датировке путешествия Ольги этот факт не имеет прямого отношения. Описание указанных приемов, собственно, и составляет основное содержание главы — протокол приема послов иностранной (дружественной) державы в Большом триклине Магнавры (Большом тронном зале императорского дворца). Описание же всех прочих приемов, в том числе и княгини Ольги, включены в этот раздел попутно, для разъяснения некоторых дополнительных казусов, в частности (в случае с Ольгой) возникающих при приеме правительницы-женщины, когда необходимо задействовать женскую часть императорской семьи. Так, например, прием «испанов» — послов кордовского халифа Абд-ар-Рахмана III, — также упомянутый в 15-й главе в связи с незначительными изменениями в оформлении помещений дворца, имел место 24 октября 948 г. (Васильев А.А. Византия и арабы. Т. 2. С. 277—278). Поэтому предполагать, что императором была использована сплошная подборка протоколов за «определенный срок, насыщенный аудиенциями, данными им иностранцам», едва ли правомерно. Тем более, что сам Литаврин отметил тот факт, что включенные в эту предполагаемую им подборку приемы (даже если не учитывать прием «испанов») имели место не в течение какого-либо одного календарного года, но в течение по крайней мере двух лет (ибо с сентября в Византии начинался новый год и новый индикт), так что указание на 4-й индикт в любом случае не относится к приемам Ольги (Византия, Болгария, Древняя Русь… С. 182-183).

Не кажется мне серьезным аргументом и предполагаемое Г.Г. Литавриным совместное сидение императрицы Елены и ее невестки (в соответствии с гипотезой Литаврина, Бертыевдокии, первой обрученной невесты Романа II) на одном троне во время «клитория» (торжественного обеда), данного в честь Ольги 9 сентября, что, по мнению исследователя, может отражать реалии 946-го, но никак не 957 г. Показательно, что при переводе данной фразы («На упомянутый выше трон воссели деспина (императрица Елена. — А.К.) и невестка») Литаврину приходится исправлять явную грамматическую несогласованность греческого текста, ибо сказуемое («воссела») употреблено здесь в единственном числе при двух подлежащих (Там же. С. 363, прим. 3). Исследователь ссылается на другие случаи употребления сказуемого в единственном числе при множественном числе подлежащего, но, как показал А.В. Назаренко (Древняя Русь… С. 244), во всех этих случаях речь определенно идет о восседа-нии разных лиц на разных тронах. Да и вообще трудно представить себе столь явное нарушение византийского церемониала, при котором императрица сажает к себе на трон (!) невесту своего сына (пускай и семиили восьмилетнюю, по Литаврину), занимающую в иерархии правящей семьи строго определенное место — ниже ее самой, и этот факт находит отражение в обряднике как прецедент для последующих правителей Империи.

154

Так, два путешествия Ольги в Константинополь — первое, сопровождавшееся крещением, в 955 г. (в соответствии с летописной датой) и второе в 957 г. — предполагал М.Д. Приселков (Приселков М.Д. Очерки по церковно-политической истории Киевской Руси X—XII вв. СПб., 1913. С. 9—12); близка к этому точка зрения А.В. Поппэ (Рорре A. Once Again Concerning the Baptism of Olga, Archontissa of Rus' // Dumbarton Oaks Papers. № 46: Homo Byzantinus. Papers in Honor of A. Kazhdan. Wash., 1992. P. 271—277). Согласно гипотезе В.А. Пархоменко, путешествие 957 г. было первым, а крестилась княгиня во время второго путешествия в Константинополь, в 960 или 961 г. (Пархоменко 2?. Л. Древнерусская княгиня святая Ольга (Вопрос о крещении ее). Киев, 1911). Г.Г. Литаврин, датируя первое путешествие 946 г., полагает, что Ольга крестилась во время своего второго визита в Константинополь летом — осенью 954 г. (летописный 6463-й сентябрьский год) (Византия, Болгария, Древняя Русь… С. 204—213). О.М. Рапов (Русская церковь… С. 150—172) и Л. Мюллер (Понять Россию… С. 43—59) приняли предложенную Г.Г. Литавриным дату путешествия Ольги 946 г., но полагали, что княгиня во время описанных Константином приемов была христианкой, а крестилась еще раньше, во время предыдущего путешествия, сразу после смерти Игоря. По О.М. Прицаку, в трактате Константина Багрянородного описаны два приема Ольги, разделенные в действительности 11 годами: 9 сентября 946 г. и 18 октября 957 г. (Pritsak О. When and where was Ol'ga baptized? // Harvard Ukranian Studies. \bl. IX. № 1-2.1985. P. 5-24).

155

Так, М.А. Оболенский отождествлял этого священника Григория с болгарским книжником Григорием, епископом Мизийским, который перевел для болгарского царя Симеона Хронику Иоанна Малалы (см.: Исследования и заметки кн. М.А. Оболенского по русским и славянским древностям. СПб., 1875. С. 123), для чего, как представляется, нет никаких оснований.

156

«Иностранных послов встречали на границе, — пишет современный исследователь, — начиная с этого момента они находились на содержании казны, их торжественно сопровождали в Константинополь, где канцелярия варваров покрывала расходы на содержание посла и его свиты» (Гийу А. Византийская цивилизация / Пер. с фр. Д. Лоевского. Екатеринбург, 2005. С. 164.).

157

В Новгородской Первой летописи младшего извода, напротив, говорится о том, что император не замедлил принять русскую княгиню: «…поведаша цесарю приход ея, и абие цесарь возва ю к собе; она же иде к нему, ничто же медлящи» (НПЛ. С. 113). Но это, как уже говорилось выше (см. прим. 24), результат позднейшего редактирования текста. О гипотетических расчетах времени ожидания Ольгой первого приема см. также ниже, прим. 110.

158

В литературе неоднократно предпринимались попытки обосновать обратное со ссылкой на якобы имевшие место случаи использования в качестве официального, «протокольного» имени языческое (Острогорский Г.А. Византия и киевская княгиня Ольга. С. 1466; Назаренко А.В. Древняя Русь… С. 273—275). Названные авторы, в частности, ссылались на надписи на печатях и монетах русских князей X—XI вв. Но все они выполнены на русском языке, т. е. предназначены для «внутреннего пользования». Невозможно себе представить, чтобы в греческой легенде на печати русского князя (а они известны) было бы использовано княжеское, а не крестильное, имя. Тем более следует исключить использование княжеского, а не крестильного, имени в официальном документе византийского происхождения.

159

В действительности, однако, пурпурные ткани вывозились из Империи венецианскими и амальфийскими купцами (см.: Лиутпранд. С. 143).

160

Этот факт следует иметь в виду при обсуждении вопроса о времени путешествия княгини Ольги в Царьград. Г. Г. Литаврин, отстаивающий раннюю дату визита, 946 год (см. выше), исходит из того, что не названной по имени невесткой императора, присутствовавшей на приемах Ольги, была именно семи- или восьмилетняя Берта-Евдокия.

161

Первая дата определяется указанием на 7-й индикт в трактате «О церемониях» (II, 45). Однако Лев Диакон пишет о критской экспедиции как о «недавно случившемся несчастье» (Лев Диакон. С. 8, 168, прим. 14), а Иоанн Скилица помещает рассказ о ней в самом конце царствования Константина (подробнее см.: Назаренко А.В. Древняя Русь… С. 234-235).

162

Более поздний арабский историк Абу-л-Махасин в числе союзников византийцев называет тюрков, руссов и хазар (Там же. С. 183). В стихах Абу-т-Тайиба ал-Мутанабби, известного поэта, жившего при дворе Сейф ад-доулы, последний восхваляется как победитель «ар-рум» (византийцев) и «ар-рус» (руссов); см.: Бейлис В.М. Ал-Мас'уди о русско-византийских отношениях… С. 30.

163

Фраза в греческом тексте грамматически не согласована: речь идет о «деспине» и ее «невестке», однако глагол употреблен в единственном числе. Очевидно, что в протоколе приема пропущено указание на царское кресло, на котором восседала младшая императрица-невестка. (См. также прим. 43 к данной главе.)

164

И напротив, как об исключении в трактате говорится о том, что послы, прибывшие от испанского халифа, «в день приема не обедали с василевсами» (Новиков. С. 333.).

165

В источнике число «людей» Святослава не названо. Однако, как показал Г.Г. Литаврин, общее число розданных милиарисиев должно было составлять сумму, кратную двенадцати (поскольку 12 милиарисиев составляли 1 номисму — золотую монету, а общие суммы раздач считались в номисмах). Так выясняется, что «люди» Святослава получили на всех 25 милиарисиев, т. е. их было пять человек (другая, менее вероятная цифра — 17). См.: Литаврин Г.Г. Путешествие русской княгини Ольги в Константинополь. Проблема источников // Византийский временник. 1981. Т. 42. С. 35—48; он же. Византия, Болгария, Древняя Русь… С. 190— 204 (особенно С. 191).

166

Как уже было сказано выше, упоминание «багрянородных» детей обоих императоров рассматривается исследователями как важный датирующий признак, позволяющий отнести визит Ольги к тому времени, когда соправитель отца Роман был уже вполне взрослым человеком (см. выше, прим. 43). В то же время вопрос о том, могли ли быть дети у Романа и Феофано даже и в 957 г., остается спорным, поскольку остальные источники называют лишь трех их детей, старший из которых, будущий император Василий II Болгаробойца, появился на свет только в 957/958 г. (впрочем, сведения источников относительно его возраста во многом противоречивы). Однако у нас нет оснований не доверять свидетельству трактата «О церемониях» о еще одном ребенке Романа, возможно, девочке. Тем более, что сведения далеко не обо всех детях византийских императоров (не только Романа) попадали в хроники; см. об этом: Назаренко А.В. Древняя Русь… С. 255.

167

12 серебряных милиарисиев приравнивались к одной золотой монете, номисме.

168

Вот как описывает изображение Ольги на фреске С. А. Высоцкий: «Ее лицо выглядит довольно суровым: большие глаза, тонкие темные чуть изогнутые брови, прямой, правильной формы нос. Из-под мафория видны темные каштановые волосы с пробором посередине. Очень выразителен плотно сжатый рот с опущенными вниз уголками губ, что придает лицу властное, волевое выражение. На вид Ольге примерно около 50 лет» (Высоцкий С.А. Светские фрески Софийского собора… С. 186.). Этот портрет совсем не похож на изображения Ольги на миниатюрах Радзивиловской летописи, где у нее округлое, миловидное лицо и где, по крайней мере в одном случае, она явно улыбается, разговаривая с императором. Зато, пожалуй, имеется определенное сходство с миниатюрой Мадридского списка Хроники Иоанна Скилицы: на ней у Ольги слегка вытянутое лицо, прямой нос, также очень выразительные большие глаза и плотно сжатые губы.

169

Отметим, правда, что на миниатюре Скилицы (см. выше, прим. 36) княгиня изображена слева от императора, в то время как на фреске она находится справа от него. Но точно так же справа от императора княгиня располагается на обеих миниатюрах Радзивиловской летописи, иллюстрирующих ее прием у императора (см. прим. 59).

170

Здесь и далее при описании святынь Константинополя использована прежде всего «Книга Паломник» Антония Новгородского, в которой с исключительной полнотой перечислены константинопольские святыни и храмы, где они хранились. Особую ценность этому перечню придает то, что он составлен всего за несколько лет до страшного разграбления Константинополя крестоносцами в 1204 г., когда огромное число святынь было увезено в другие европейские страны или навсегда утеряно.

171

Об этом сообщает автор т. н. «Второй» редакции «Книги Паломник» Антония Новгородского, трудившийся в XIII в. (Книга Паломник. С. 1, прим. 1). Число это (несомненно, эпическое) восходит к отдельным редакциям «Сказания о создании Святой Софии», в которых говорится о том, что при императоре Юстиниане было построено в церкви 365 приделов, «еже на всяк день святым». Еврейский путешественник Вениамин Тудельский, посетивший Константинополь вXII в., также свидетельствует, что «алтарей в этом храме столько же, сколько дней в году» (Три еврейских путешественника. С. 87—88).

172

Этот факт отметил, в частности, А.Н. Сахаров, однако обстоятельства собственно крещения Ольги не стали предметом его специальных разысканий (см.: Сахаров А.Н. Дипломатия княгини Ольги. С. 38—39; он же. Дипломатия Древней Руси…).

173

Предполагается, что за 40 дней до этого, а именно 30 июля, Ольга была оглашена, причем этот день, 30 июля, отмечен в церковном календаре Константинополя таким значимым событием, как вынос креста из царской ризницы и положение его в Святой Софии до 14 августа (этот обычай описан в трактате «О церемониях» Константина Багрянородного; см. также: Сергий (Спасский), архиеп. Полный месяцеслов Востока. Т. 3. С. 294—296). Однако такой дате оглашения и крещения Ольги противоречит наречение ее языческим именем во время приема 9 сентября в трактате «О церемониях».

174

Любопытно, что в позднем и совершенно легендарном сказании о первых князьях киевских («Начало русских князей») XVII в. дважды говорится о сорокадневном пребывании Ольги в Константинополе в ожидании крещения (Ромодановская Е.К. Русская литература на пороге нового времени… С. 215).

175

См.: Иванов С.А. Византийское миссионерство: Можно ли сделать из «варвара» христианина? М., 2003. С. 296—298. Здесь приведены сведения о подготовке к крещению в Константинополе в середине XI в. некоего «варварского» правителя (возможно, печенежского хана Кегена), известные нам из черновика письма, написанного византийским писателем и государственным деятелем Михаилом Пселлом от имени императора Константина IX Мономаха.

176

Впоследствии святитель Полиевкт был причтен к лику святых. Его церковная память отмечалась в Византии и древней Руси 5 февраля. «Память преподобного отца нашего Полиевкта, нового епископа Константинограда», с тропарем, читается в Софийском прологе конца XII века. В современном Православном церковном календаре его имя не значится.

177

В более поздних летописях этот сюжет получил дальнейшее, чисто литературное, развитие. Так, в Летописце Переяславля Суздальского приведен яркий диалог между Ольгой и императором после того, как Ольга согласилась принять крещение: «Царь же безмерно рад бысть и рече ей: “Патриарху възвещю ли слово се?” Она же рече: “Готов ли еси поручитися по мне Богу и патриарху?” Он же рад: “И порючюся”, — рече. Она же рече: “То уже время прииде, крести мя сам”. И поручися царь патриарху, и крестиша ю патриарх и царь». В Устюжской летописи интрига еще больше закручена: царь посылает за патриархом, однако когда Ольга приходит к церкви, то «не виде царя у церкви и рече: “Кому мя крестити?” Потриярх же рече: “Окресщу”. Олга же посла ко царю и рече: “Аще ли хощеши, то сам крести мя, аще не крестиши мя сам, то не крестщуся”». И только после этого царь вместе с патриархом совершает обряд крещения.

178

В русской редакции Проложного жития (Там же. С. 7) также сообщается о крещении Ольги только «от патриарха», хотя имя императора в источнике присутствует.

179

Р.О. Якобсон обратил внимание на то, что слова патриарха почти дословно совпадают с обращением к святой Людмиле, княгине Чешской, из одной чешской гомилии (проповеди) (Якобсон Р.О. Русские отголоски древнечешских памятников о Людмиле // Культурное наследие Древней Руси. Истоки. Становление. Традиции. М., 1976. С. 46—49). Однако представляется, что указанная параллель носит слишком общий характер, чтобы говорить о зависимости летописного рассказа от чешского источника, тем более, что чешская гомилия дошла до нас на латинском, а не на славянском, языке.

180

По сведениям Иоанна Скилицы, был созван даже собор епископов, который признал, будто запрет на вступление в брак восприемников от купели не носит обязательного характера.

181

Если только в число сумм, выданных «ее» (то есть Ольги) «женщинам», не попали по ошибке суммы, выданные «ее» родичам-мужчинам, что, на мой взгляд, не исключено.

182

Оригинальное объяснение различиям в суммах даров после первого и второго приемов Ольги было предложено Д.В. Айналовым (О дарах русским князьям и послам в Византии // Известия Отделения русского языка и словесности Имп. Академии наук. 1908. Т. 13. Кн. 2. С. 296—299; см. также: он же. Княгиня Ольга в Царьграде // Труды XII Археологического съезда в Харькове. 1902. М., 1905. Т. 3). Исследователь видел в этих выплатах не дары императора, а так называемое «слебное», т. е. посольское содержание, которое определялось количеством дней, проведенных послами в византийской столице. Вторые дары, по мнению Айналова, были меньше именно потому, что послы провели меньше времени в ожидании второго приема, чем в ожидании первого. Эту гипотезу приняли и последующие исследователи, в частности В.Т. Пашуто (Внешняя политика Древней Руси. С. 67) и А.Н. Сахаров (Дипломатия княгини Ольги. С. 41—42, 45), которые на основании сравнения полученных сумм рассчитывают время, проведенное Ольгой в ожидании первого приема, — более двух месяцев (правильнее было бы даже: более трех месяцев). Однако современные византинисты решительно отвергают гипотезу Д.В. Айналова (см., напр.: Оболенский Д. К вопросу о путешествии… С. 43—44; Литаврин Г.Г. Византия, Болгария, Древняя Русь… С. 201— 202). Достаточно сказать, что как раз послы руссов получили оба раза одну и ту же сумму, да и выплаты арабским послам, упомянутые в тех же выражениях в трактате «О церемониях», в обоих случаях также были одинаковыми.

183

Вполне обоснованным представляется также мнение А.В. Назаренко, согласно которому резкое сокращение выплат купцам свидетельствует о неудачной попытке Ольги добиться для них каких-то привилегий (Древняя Русь… С. 301).

184

Его дальнейшая судьба неизвестна. Вероятно, крест исчез во время монгольского разорения Киева в 1240 году или, может быть, позже, в период запустения Киева. Во всяком случае, ни летописи, ни какие-нибудь другие источники киевского происхождения, помимо Житий Ольги, о нем не упоминают, а редкие попытки историков прояснить его судьбу успехом не увенчались.

185

Единственное известное мне предположение на этот счет было высказано М.А. Оболенским в середине XIX в. (О двух древнейших святынях Киева: мощах св. Климента и кресте великой княгини Ольги // Киевлянин. Кн. 3. М., 1850. С. 147—150). По мнению историка, крест в конце XIV — начале XV в. был вывезен доминиканцами из Киева в Люблин (в Польше). Оболенский ссылался на польские известия середины XVII в., где действительно сообщается о происхождении Люблинского креста из Киева и о том, что он якобы был привезен в Киев из Византии; однако в Киев, по сведениям этих источников, его привезла царица Анна, супруга князя Владимира Святого, но не Ольга.

186

См. выше, прим. 39. Эти сведения, но уже в связи с крещением Ольги, повторены и в Псковской редакции ее Жития («…даде патриарху блюдо златом устроено и драгими камыки и женчюгом на послужение святому олтарю соборныя церкви Премудрости Божиа»), и, соответственно, в редакции Степенной книги.

187

См. выше, прим. 62. В ряде летописей приведено — хотя и по-разному — имя посла, прибывшего от царя «Цимисхия», — Соломер (так в Новгородской Первой младшего извода: НПЛ. С. 115), Соломон (так в Троицком списке Новгородской Первой летописи: Там же. С. 520) или Косомер (так в Никоновской и Степенной книге: ПСРЛ. Т. 9. С. 30; Степенная книга. С. 168). Однако это имя (в его первоначальном варианте — Соломер), очевидно, есть результат механической порчи текста и восходит к неправильно понятому слову «слом» («послам»), которое читается в летописном источнике.

188

В некоторых списках этой редакции Жития указанные слова («кумиры сокрушающи») опущены (Там же, прим. 21—21). Эта фраза Жития почти буквально схожа со словами из Церковной службы святой Ольге «Кирилла мниха» (то есть, вероятно, Кирилла Туровского): «Новая ученица Христова в Руси явися, объходящи грады и села, кумиры съкрушающи и люди учаше единому Богу кланятися» (Никольский. С. 91).

189

Имеются и другие примеры дословных заимствований в «Похвале Ольге» из «Памяти и похвалы князю Владимиру».

190

В качестве параллели приведу эпизод из истории христианизации Швеции в конце X века, как она описана латинским хронистом. Когда правитель Швеции Олав Шётконунг задумал разрушить языческое святилище в Уппсале, шведы собрались на тинг (народное собрание) и постановили, что «если король хочет быть христианином, то пусть он возьмет по своему выбору лучшую область Сведии (Швеции. — А.К.), заложит в ней церковь и введет христианство, но не станет силой заставлять никого из народа отказываться от почитания языческих богов». Более того, само введение христианской церкви в Швеции, по свидетельству того же источника, произошло на тинге, «с взаимного согласия короля и народа, по жребию и при благоприятном ответе идолов (! — А.К.)».

(Из «Деяний архиепископов Гамбургской церкви» Адама Бременского (II, 56; I, 28). Цит. по: Рыбаков В.В. Из ранней истории Шведского государства. М., 1999)

191

О том, что Киевская София была построена Ольгой, сообщает поздняя и совершенно легендарная Иоакимовская летопись: по словам ее автора, Ольга, возвратившись из Киева «со многими дары и честью… приведе же с собою иереи мудри и церковь Святыя Софеи древянну устрой, а иконы приела ей патриарх» (Татищев. Т. 1. С. 111). Можно было бы не придавать значения свидетельству столь позднего и ненадежного источника, однако оно находит неожиданное подтверждение в источнике, напротив, очень авторитетном, во всяком случае на первый взгляд. Речь идет о месяцеслове знаменитого Псковского Апостола 1307 г., в котором под 11 мая отмечена память «священия Святыя Софья Кыеве» и приведена дата этого события: «В лето 6460», то есть, надо полагать, 952-е (Лосева О.В. Русские месяцесловы XI—XIV вв. М., 2001. С. 88). Что касается даты 6460 г., то она понимается историками по-разному. О.В. Лосева отмечает, что «возведение храма в 952 г. косвенно подтверждает версию о крещении Ольги не в 50-х, а в 40-х гг. X в». (Там же. С. 89). Архиепископ же Сергий (Спасский), напротив, исходил из того, что дата записана не по «константинопольской», а по «антиохийской» эре от Сотворения мира, и переводил ее как 960 г. (Полный месяцеслов Востока. Т. 2. М., 1997. С. 139). Но есть сомнения в том, что дата Псковского Апостола верна. Во-первых, можно допустить, что она записана дефектно и в ней не хватает буквы для обозначения единиц: подобно тому, как это нередко встречается в других случаях, она могла быть первоначально записана как «6465», где конечная цифра «е» (5) была прочитана как буква («6460-е»), и, следовательно, дата имеет в виду 957 г. (между прочим, совпадающий с годом визита Ольги в Константинополь по данным Константина Багрянородного). Во-вторых, можно предположить порчу цифры, обозначающей сотни: вместо «ф» (500) «у» (400) (палеографически это вполне допустимо) — в таком случае дата должна читаться как 6560 (1052). К этому времени киевская София, по-видимому, уже была освящена, однако стоит отметить, что именно указанным годом датируется освящение Софии — правда, не киевской, а новгородской! — в ряде летописей, имеющих новгородское происхождение (Новгородские летописи / Изд. А.Ф. Бычкова. СПб., 1879. С. 184; ПСРЛ. Т. 16. Стб. 41). В любом случае известие Псковского Апостола уникально. В других месяцесловах празднование 11 мая не показано, хотя сомневаться в том, что некогда в этот день праздновалось освящение киевской церкви, не приходится. Но когда это освящение произошло на самом деле? Большинство историков не сомневаются в том, что все же в XI в., при князе Ярославе Мудром, и, следовательно, дата, приведенная в Псковском Апостоле, ошибочна (см., напр.: Голубинский Е.Е. История Русской Церкви. Т. 1. 1-я пол. тома. С. 80; и др.). Действительно, освящение собора при князе Ярославе непременно должно было отмечаться Церковью как значимое событие в церковном календаре, подобно тому, как отмечался, например, день освящения киевской церкви Святого Георгия 26 ноября, также возведенной при Ярославе (Лосева О.В. Русские месяцесловы… С. 95—98). В месяцесловах показан и другой день освящения Киевской Софии — 4 ноября (Там же. С. 98—100), но это освящение повторное, совершенное уже после Ярослава, при киевском митрополите Ефреме (на что есть прямое указание источника). Существенный аргумент в пользу освящения 11 мая именно каменного Софийского собора при князе Ярославе Мудром привел, в частности, К.К. Акентьев (Мозаики киевской Св. Софии и «Слово» митрополита Илариона в византийском литургическом контексте // Литургия, архитектура и искусство византийского мира. Труды XVIII Международного конгресса византинистов (Москва, 8—15 августа 1991 г.) и другие материалы, посвященные памяти о. Иоанна Мейендорфа. СПб., 1995. С. 80—81). Я этот вопрос разбирал специально в книге «Ярослав Мудрый» (2-е изд. С. 312—313, 514—515, прим. 65).

Что же касается деревянного Софийского собора, который, несомненно, существовал в Киеве при Владимире и сгорел в 1017 г. (о чем сообщает немецкий хронист Титмар Мерзебургский: Назаренко А.В. Немецкие латиноязычные источники… С. 142), то его сооружение логичнее всего связывать именно с Владимиром, а не с Ольгой.

192

В поздней Никоновской летописи, в рассказе о рождении Владимира в принадлежавшем Ольге селе Будутина весь, сообщается о том, что Ольга, «умираючи, даде его (село. — А. К.) Святей Богородици» (ПСРЛ. Т. 9. С. 35; схоже и в Архангелогородском летописце: ПСРЛ. Т. 37. С. 60). Где находилась Будутина весь и какой именно церкви завещала ее Ольга, неизвестно. В летописях «Святой Богородицей» чаще всего именуется киевская Десятинная церковь, но она была построена внуком Ольги Владимиром в 90-е гг. X в. Может быть, некогда существовало предание и о ее основании Ольгой?

К числу киевских церквей, построенных Ольгой, иногда относят и упомянутую в летописи церковь Святого Николая на месте могилы киевского князя Аскольда (см.: Киевский Синопсис. Киев, 1823. С. 27; Гиляров Ф.А. Предания русской начальной летописи. С. 276, 281, 317; а также в ряде работ позднейших авторов). Однако это мнение целиком основывается на ошибочном чтении ряда летописей статьи 882 г., сообщающей о гибели киевских князей Аскольда и Дира и о том, что Аскольдова могила находилась, «кде ныне (т. е. во времена летописца. — А. К.) Олъмин двор, на той могиле поставил церковь Святаго Николу» (ПСРЛ. Т. 1. Стб. 23; в Новгородской Первой: «постави Олма церковь Святого Николу»: НПЛ. С. 107). В XV—XVI вв. непонятное имя Олма или Ольма иногда меняли на Ольгу (например, в Типографской летописи: ПСРЛ. Т. 24. С. 7; или Тверской: ПСРЛ. Т. 15. [Вып. 2]. Стб. 33); но это конечно же ошибка, и, таким образом, к Ольге это известие не имеет никакого отношения. (Критику этого суждения дал еще митр. Макарий (Булгаков): История Русской Церкви. Т. 1. М., 1994. С. 220-221).

193

Надпись гласит: «Прииде блаженная Ольга близь реки, глаголемыя Псковы, и ста на устий тоя реки. Бяше бо тогда лес и дубие велие, и внезапу преславное видение виде, светлыми лучами осиеваемо место оное, пророчествуя глаголаше: на месте сем будет храм Пресвятыя Троицы и град велик зело и славен будет, и потом на месте том постави пресвятой крест на поклонение православным Христианом». Другая надпись на подножии креста сообщает о его утрате во время пожара и обновлении в XVII веке: «Божием изволением грех ради наших в лето от Сотворения мира 7017, от Рождества Спасителева миру 1509, бысть пожар, весь град выгорел и святыя церкви и соборная церковь Пресвятыя Троицы вся выгорела, и поставление благоверной княгини Ольги дубовый крест, и Домантова стена. Лета же от Сотворения миру 7131, от Рождества же Спасителева 1623, при благоверном государе и великом князе Михаиле Феодоровиче всея России и при отце его святейшем патриархе Филарете написан сей крест Христов повелением архиепископа Иоакима на поклонение православным Христианом» (Василев И.И. Археологический указатель города Пскова и его окрестностей. СПб., 1898. С. 227.). В дате несомненная ошибка: речь идет об известном псковском пожаре, который случился не в 1509-м, а в 1609 году (См.: Серебрянский Н.И. К вопросу о времени возникновения г. Пскова (Историко-библиографическая заметка). Псков, 1907. С. 7—8.).

194

Историки нередко выражали недоумение по поводу того факта, что Ольга обратилась с просьбой об учреждении епархии к королю, а не к папе, в компетенции которого казалось бы находился этот вопрос. Как видим, это не вполне так: часть полномочий папа официально передал своему викарию в Германии. «…Если киевская княгиня обратилась по церковным делам не в Рим, а к германскому королю, — разъясняет А. В. Назаренко, — то это свидетельствует лишь о том, что на Руси хорошо знали церковно-политическую ситуацию на христианском Западе и отчетливо понимали, кто не только имел юридическое право на учреждение новой кафедры, но и располагал для этого реальными практическими ресурсами» (См.: Назаренко А.В. Древняя Русь… С. 295.).

195

Согласно гипотезе А.В. Назаренко, известие о поставлении «русского» епископа вызвало резкий конфликт между Германией и Византийской империей, и Оттон I попытался использовать «русский вопрос» как козырную карту в дипломатической игре и средство давления на императора Романа II. Именно этим объясняется задержка с отправлением Либуция на Русь; только после того, как стало ясно, что примирение с Византией невозможно, епископ (уже Адальберт) выехал в Киев (Назаренко А.В. Древняя Русь… С. 303—308; см. также работы, названные в прим. 23). Исследователь обнаруживает следы немецко-византийского конфликта ок. 960 г., т. е. именно тогда, когда и произошло назначение Либуция на Русь. Однако когда начался этот конфликт, мы не знаем. Более естественным кажется предположение, что этот немецко-византийский конфликт, причины которого нам неизвестны (скорее всего, его корни надо искать в итальянской политике Отгона I), напротив, побудил русскую княгиню Ольгу обратиться к правителю Германии как к политическому противнику и антагонисту императора Константина VII, с которым она в тот момент находилась также в неприязненных отношениях.

196

Слова немецкого хрониста XI века Адама Бременского (II, 15), повторенные затем Гельмольдом, автором XII в. (Гельмольд. Славянская хроника/ Перев. Л.В. Разумовской; отв. ред. В.Д. Королюк. М., 1963. С. 53).

197

Это произошло не позднее апреля 962 г., поскольку в Хронике Адальберта известие о его возращении из Руси предшествует сообщениям о смерти сначала Регинберта, аббата монастыря Св. Власия в Швабии, а затем Адальберона, епископа Мецкого (последний скончался 26 апреля: Там же. С. 109, 130).

198

Так в Лаврентьевском списке «Повести временных лет». В других летописях — Ипатьевской, Радзивиловской, Академической и Новгородской Первой — указано, что проповедники пришли «от Рима» (ПСРЛ. Т. 2. Стб. 72; ПСРЛ. Т. 38. С. 41; НПЛ. С. 132), но Рим, в данном случае, — вероятно, указание на их конфессиональную принадлежность.

199

В отдельных списках «Повести временных лет» (Ипатьевском, Хлебниковском) и Новгородской Первой летописи младшего извода имеются указания на то, что Ольга «в тайне» держала при себе пресвитера, равно как и варяги-христиане «в тайне» сохраняли христианскую веру (НПЛ. С. 120, 130; ПСРЛ. Т. 2. Стб. 69.). Однако Лаврентьевский и Радзивиловский списки «Повести временных лет» этих уточнений не знают, и, следовательно, их можно расценивать как поздние добавления редакторов летописного текста.

200

Это известие повторяет и Саксонский анналист (Свердлов М.Б. Латиноязычные источники… Середина XII — середина XIII в. С. 222). Впрочем, в историографии утвердилось мнение, согласно которому грамота папы Иоанна XIII представляет собой фальсификат второй половины XI в. (Там же. С. 231—232).

201

По Иоакимовской летописи, женой Святослава была венгерская принцесса (Татищев. Т. 1. С. 111). Венгры действительно были союзниками Святослава в войне с греками. Однако данные Иоакимовской летописи — источника позднего и совершенно легендарного — доверия не вызывают.

202

«Щеляг» — это, по всей вероятности, арабский дирхем, который у еврейских купцов получил наименование «шэлэг», то есть «белый», в значении «серебряный» (Новосельцев А.П. Хазарское государство… С. 117.).

203

Вятичи, северяне и какие-то другие славянские племена названы в числе данников хазар в Пространной редакции письма хазарского царя Иосифа испанскому еврею Хасдаю ибн Шапруту (Коковцов. С. 98—99). О мнимом господстве хазар над Киевом вплоть до 30-х гг. X в. см. прим. 22 к главе 2.

204

«Я веду с ними войну», — писал о руссах хазарский царь Иосиф в 50-е гг. X в., т. е. именно во времена Ольги (Там же. С. 83—84, 102). Однако эта оценка русско-хазарских отношений скорее всего носит обобщенный характер.

205

О союзе с торками князя Владимира, сына Святослава, «Повесть временных лет» сообщает под 985 г. (ПСРЛ. Т. 1. Стб. 84). Можно думать, что эти союзнические отношения Владимир унаследовал от отца.

206

О первом походе Святослава на Дунай Иоанн Скилица говорит, что он имел место «на пятом году царствования Никифора», в августе 968 г. (см. выше, прим. 23). Второй поход датирован следующим, шестым годом царствования Никифора (там же). Между этими походами Святослав находился в Киеве, где его застала смерть Ольги (11 июля 969 г.).

207

Напомню, что под 915 годом в «Повести временных лет» уже сообщалось о первом приходе половцев на Русь. По всей вероятности, автор статьи 6476 (968/69) года не знал этого известия, которое отсутствовало в его варианте летописи.

208

Вообще же, иконописный тип святой Ольги так и не был определен. В разных иконописных подлинниках по-разному обозначено ее подобие другим святым женам: «аки царица Елена», «подобием… аки Екатерина», «аки Варвара».

209

Об этом сообщается в Проложном житии Ольги (русской редакции) (Серебрянский. С. 8; Пичхадзе и др. С. 302). В одном из списков XVI в. значится: «патриарху и царю» (Серебрянский. С. 8, прим. 33), но это, конечно, механическая ошибка переписчика, образовавшаяся в результате неудачного сокращения первоначально читавшегося: «…к патриарху к Царюграду». Известие об отправке золота патриарху вошло и в «Слово о том, как крестилась Ольга» из Феодосьевской редакции Киево-Печерского патерика, причем это одно из немногих добавлений в летописный рассказ, составляющий основу патерикового «Слова» (см.: Бедина Н Н. Образ святой княгини Ольги в древнерусской традиции (XII—XVI вв.) // Древняя Русь. Вопросы медиевистики. 2007. № 4 (30). С. 10—11).

210

В древнейшем из известных списков Проложного жития (РНБ. Q.n.1.63; рукопись XIII в.) текст сокращен и явно испорчен: Ольга просит «…погрести ся сь землею равно, а многы (должно быть: «могилы». — А. К.) не сути» (Пичхадзе и др. С. 302). В других ранних списках текст также сокращен или искажен; напр.: «…а могилы не рыти, ни трызен творити»; «…а могылы не сыпати, ни тризна творити, ни годины деяти»; или: «…ни трызн творити ни единою»; «ни трызна творити, ни плакатися»; «…ни тризн творити, ни надеятися»; «…ни дела деяти»; «…ни тина не деяти»; и т. д. (сводку различных чтений см.: Серебрянский. С. 8, прим. 30— 32; Гриценко 3. А. Загадочное «бъдынъ» (Об одном разночтении в произведениях о княгине Ольге) // Герменевтика древнерусской литературы. Сб. 1. М., 1989. С. 284—286). В Псковской редакции Жития святой Ольги, в которой в данном случае использован текст Проложного жития, данное место также читается с пропуском неясного слова: «…и заповеда боляром своим и всем людем честное свое тело положити равно з землею, могилы не осыпати над нею, ни трижнения творити». Слово «бдын» (варианты: «дын», «бьды», «бедын») появляется в прологах с XVI в.; один из примеров — в июльском томе Макарьевских Великих миней четьих (Соболевский А.И. Памятники древнерусской литературы, посвященные Владимиру св. С. 68, прим. 12). Н.И. Серебрянский считал первоначальным чтение «…ни тина ни деяти», видя здесь указание на некий языческий обряд «лицедрания» — одной из форм выражения скорби по покойному (Серебрянский Н.И. Древнерусские княжеские жития. С. 27). По мнению 3. А. Гриценко, первичным является вариант: «…ни годины деяти», зафиксированный в более ранних списках, а таинственное «бдын» представляет собой не что иное, как механическую ошибку переписчика. Смысл житийной фразы исследовательница видит в том, что Ольга просит сына не совершать по ней ни языческих, ни христианских (?!) обрядов, в частности не творить «годины» — церковной службы, совершаемой спустя год после смерти (Указ. соч. С. 284—290). Однако такое предположение выглядит весьма сомнительным, особенно в свете того, что мы знаем о языческих пристрастиях Святослава. Дело не в том (или не только в том), что слово «бдын» известно в списках только с XVI в., а в том, что сохранившиеся ранние списки содержат явно невразумительные чтения, что свидетельствует о том, что переписчики не понимали выражение оригинала, а это, в свою очередь, можно рассматривать как свидетельство архаичности того выражения, которое первоначально читалось в нем. Именно непонятное переписчикам «бдын» (или, возможно, какое-то другое непонятное слово) могло дать все те варианты, которые засвидетельствованы рукописной традицией Проложного жития, включая и явно неуместное здесь выражение «годины деяти».

Едва ли возможно привлекать в качестве параллели к данному месту Жития Ольги (как это часто делается в литературе) схожие выражения из Жития св. Константина Муромского, где также речь идет о том, чтобы «могилы верх холмом не сыпаху, но равно с землею, ни тризнища, ни дымы(ни)… ни творяху»: в этом месте, как и во многих других, Житие св. Константна представляет собой явное заимствование — в данном случае из Жития св. Ольги (см.: Гриценко 3. А. Указ. соч. С. 288—289).

211

О нетленности мощей княгини Ольги сообщают также летопись и Проложное житие.

212

Обычно историки датируют перенесение мощей св. Ольги 1007 г., ссылаясь на то, что под этим годом «Повесть временных лет» сообщает о перенесении в Десятинную церковь не названных по имени святых (ПСРЛ. Т. 1. Стб. 129). Однако употребление летописцем множественного числа («пренесени святии») подсказывает, что речь скорее идет о мощах св. Климента Римского и его ученика Фива, вывезенных князем Владимиром из Корсуни в 989 г. и позднее положенных в Десятинную церковь.

В рассказе о перенесении мощей св. Ольги в Степенной книге упомянуто имя киевского митрополита Леона (Леонта); однако достоверность существования киевского митрополита с таким именем во времена св. Владимира ставится исследователями под сомнение.

213

Почему гроб св. Ольги назван «малым» и по сравнению с чем он «мал», неясно. Возможно, здесь сказалось влияние церковных песнопений о Спасителе («во гробе мале обитавши»), где эпитет «малый» имеет особый смысл: «отмечает неизреченное смирение Сына Божия» (см.: Серебрянский Н.И. Древнерусские княжеские жития. С. 33, прим. 2; хотя сам исследователь возможность такого влияния и отрицает).

214

Так считал, например, Н.К. Никольский: по его мнению, упоминание каменного гроба княгини Ольги свидетельствует о позднем происхождении «Похвалы» княгине, испытавшей влияние позднейшей редакции Жития Ольги, «так как, конечно, рака деревянная была устроена ранее каменной, а не наоборот» (Никольский Н.К. Материалы для повременного списка русских писателей и их сочинений (X—XI вв.). СПб., 1906. С. 232-233).

215

По свидетельству летописи, князья, участники торжественной процессии, «вземше первое Бориса в древяне раце», а в церкви его мощи «вложиша… в раку камену» (ПСРЛ. Т. 1. Стб. 181—182). В 1191 г. первоначальные деревянные раки св. Бориса и Глеба были перенесены из Вышгорода в Смоленск и стали одной из почитаемых святынь смоленского Смядынского монастыря (Абрамович Д.И. Жития св. мучеников Бориса и Глеба и службы им. Пг., 1916. С. 109-110).

216

По наблюдениям Е.Е. Голубинского, этот обычай был неизвестен Греческой церкви, но получил распространение на Западе.

217

Так, немецкий дипломат Эрик Ляссота, посетивший Киев в 1594 г., сообщает о том, что видел в разрушенном киевском Софийском соборе гробницу «княгини Юльцы» (Juulza), которую он назвал матерью князя Владимира (Сборник материалов для исторической топографии Киева и его окрестностей. Киев, 1874. С. 17, второй пагинации). Несомненно, речь идет именно об Ольге (о том, что имя Ольги в средневековой Украине передавалось как «Юлга», или «Юльца», специально писал Н.И. Коробка: Сказания об урочищах Овручского уезда… С. 305). Схоже о погребении «матери Владимира» в Киевской Софии писал в середине XVII в. архидиакон Павел Алеппский, передававший ее имя еще ближе к подлинному имени Ольги: Olikha (Сборник материалов… С. 73).

218

В одном из псковских синодиков XVI в. местом погребения княгини Ольги назван псковский Ивановский женский монастырь (Серебрянский Н.И. Очерки по истории псковского монашества. М., 1908. С. 220; он же. Древнерусские княжеские жития. С. 33).

219

Подробнее о различных редакциях Жития княгини Ольги, времени их появления и взаимоотношениях друг с другом см. Приложение: «Агиографические сочинения о святой княгине Ольге. Обзор редакций и тексты».

220

Никольский. С. 88—94. Исследователь издал текст по списку «Ярославского Архиерейского дома (Спасо-Преображенского монастыря), № 53—40», не указав более никаких подробностей о рукописи, так что последняя исчезла из поля зрения исследователей, и лишь недавно Е.А. Осокиной удалось обнаружить ее в составе коллекции рукописей Государственного архива Ярославской области — это рукопись № 857 (626) первой половины XVI в. Еще два списка Службы св. Ольге с именем «Кирилла» (или «Кира») «мниха» (в составе собрания Кирилло-Белозерского монастыря) указал В. Яблонский (Пахомий Серб и его агиографические писания. СПб., 1908. С. 211). Выявлены также другие минейные списки XVI—XVII вв., «текст которых практически совпадает с текстом, опубликованным Н.К. Никольским» (Серегина Н.С. Песнопения русским святым… С. 60).

О древности Церковной службы св. Ольге, или по крайней мере отдельных ее стихир, писал еще митр. Макарий (Булгаков) (История Русской Церкви. Кн. 2. С. 440—441, прим. 183), и эта точка зрения поддержана современными исследователями; см.: Спасский Ф.Г. Русское литургическое творчество (по современным минеям). Париж, 1951. С. 86; Былинин В.К. Русская духовная лирика (Очерк истории с приложением оригинальных текстов) // Поэзия. Альманах. № 57. М., 1990. С. 85—87; Серегина Н.С. Песнопения русским святым… С. 62—63; Осокина Е.А. Летописная «похвала» и «стихиры», посвященные кн. Ольге (Общность формы и источника) // Герменевтика древнерусской литературы X— XVI вв. Сб. 3. М., 1992. С. 44-53.

Возможно, к составлению Житий и Службы святой Ольге на одном из этапов был причастен знаменитый книжник XV в. Пахомий Серб, или Пахомий Логофет. Об этом свидетельствует «Воспоминание о блаженном Ионе, архиепископе Великого Новгорода и Пскова», памятник конца XV в., в котором сообщается о том, что архиепископ Иона повелел Пахо-мию в числе прочих «каноны и жития списати и еще блаженныя княгини Олги, начальницы христианству в Рустей земли» (Памятники старинной русской литературы, изд. Г. Кушелевым-Безбородко / Под ред. Н.И. Костомарова. Вып. 4. СПб., 1862. С. 31). Однако наиболее авторитетный исследователь творчества Пахомия Логофета В. Яблонский относил Службу и Жития Ольги к числу сомнительных сочинений, едва ли могущих принадлежать Пахомию (Указ. соч. С. 198—199, 210—211).

221

Имя пророчицы Деворы и некоторые другие библейские названия оказались непонятны позднейшим переписчикам Службы, которые переиначивали и искажали текст. См.: Серегина Н.С. Песнопения русским святым… С. 63.

222

Та же ошибка присутствует в некоторых списках русской редакции Проложного жития (Серебрянский. С. 8, прим. 34), а также в Летописи Авраамки 60—70-х гг. XV в. (ПСРЛ. Т. 16. Стб. 37). В одном из Прологов Житие Ольги ошибочно помещено под 2 июля (Серебрянский Н.И. Древнерусские княжеские жития. С. 23, прим. 2).

223

Н. И. Серебрянский полагал, что ближе других к оригиналу стоит Лесновский список (Указ. соч. С. 3), однако этот вывод может быть поставлен под сомнение. Во-первых, Лесновский список содержит существенные пропуски как в начале, так и в самом конце текста; во-вторых, использование в нем третьего лица применительно к Ольге в ее похвале в конце памятника (что Н. И. Серебрянский признавал первичным по сравнению с формами второго лица в Рум. и Хлуд.) отнюдь не выдержано последовательно: так, в самом конце похвалы автор обращается непосредственно к Ольге: «…Его же (Бога. — А.К.) м[о]лящи не престаи о чтущих день преставления (последующее «твоего» в рукописи сокращено. — А.К.)».

224

Н. И. Серебрянский датировал русскую проложную редакцию Жития приблизительно второй половиной XIII в. (Древнерусские княжеские жития… С. 32), однако ему не был еще известен старший список Жития XIII в. (РНБ. Q.n.1.63). Последний был введен в научный оборот 3.А. Гриценко, однако исследовательница отнесла Житие к еще более позднему времени — концу XIII — началу XIV в. (Гриценко 3.А. Агиографические произведения о княгине Ольге. С. 38, 39), т. е. ко времени, которым она, вслед за Е. Э. Гранстрем (Описание русских и славянских пергаменных рукописей. Л., 1953. С. 82), датировала выявленный ею список. Это, однако, не соответствует нынешней датировке рукописи Q.n.1.63, как и всего Синайского палимпсеста, —XIII в. (см.: Сводный каталог славяно-русских рукописных книг, хранящихся в СССР: XI— XIII вв. М., 1984. С. 276. № 304; Загребин В. М. О происхождении и судьбе некоторых славянских палимпсестов Синая // Из истории рукописных и старопечатных собраний. Л., 1979. С. 61—80).

225

Из Второй редакции Пролога, очевидно, извлечен фрагмент, вошедший в Q.n.1.63. Впрочем, следующий по старшинству список Жития (РГАДА. Ф. 381. № 173) читается как раз в Первой редакции Пролога (См.: Каталог славяно-русских рукописных книг XI—XIV вв., хранящихся в ЦГАДА СССР. М., 1988. Ч. 2. С. 262-263).

226

О загадочном слове «дын» («бдын») см. выше, прим. 33 к главе 7.

227

Шахматов А. А. Разыскания… С. 18—28. Как показал исследователь, «Похвала» Ольге разрывает связный текст — сравнение князя Владимира с императором Константином Великим.

228

Н. И. Милютенко (Святой равноапостольный князь Владимир… С. 160) указывает еще один список (РНБ. Пог. № 829), в котором «Похвала Ольге» изъята из текста «Памяти и похвалы» и помещена отдельно перед ней.

229

Впрочем, этот вывод принимается не всеми исследователями. П. Г. Васенко («Книга Степенная царского родословия» и ее значение в древнерусской исторической письменности. Ч. 1. СПб., 1904. С. 192— 195) и Н. Ф. Околович (Жития святых, помещенные в Степенной книге / Вступит, ст., публ. и коммент. А. С. Усачева. М.; СПб., 2007. С. 20) считали автором Жития благовещенского протопопа Андрея (впоследствии митрополита Московского Афанасия), предполагаемого автора всей Степенной книги; слово «списано» в приписке к Погод. № 744, по их мнению, указывает не на автора, но на переписчика данного Жития. Е. В. Неберекутина (Поиски автора Степенной книги // От Нестора до Фонвизина: Новые методы определения авторства. М, 1994. С. 164—210), вслед за архиеп. Филаретом (Гумилевским) (Жития святых, чтимых Православной Церковью. М., 2000 (репр.). Июль. С. 306, прим. 127), предполагает, что автором Жития мог быть псковский агиограф Василий-Варлаам.

230

Курукин И. В. Указ. соч. С. 56—57 (по мнению И. В. Курукина, редактором, переработавшим текст Пространной редакции Жития для Степенной книги, мог быть Андрей-Афанасий). Согласно наблюдениям А. В. Сиренова (О Волковском списке Степенной книги // Опыты по источниковедению: Древнерусская книжность. Вып. 4. СПб., 2001. С. 246— 303; он же. Степенная книга… С. 110—111), Житие Ольги в составе т. н. Волковского списка Степенной (РГАДА Ф. 181. Оп. 1. № 185) представляет собой архетип редакции Жития в составе Степенной книги: редактор данного списка собственноручно проводил правку, которая отразилась затем в других списках Степенной.

231

Менее вероятной представляется точка зрения А. С. Усачева, который объясняет упоминания о чадах и братии Ивана IV следованием автора литературным формулам и не придает им решающего значения (Там же. С. 99; Усачев А. С. Датирующее указание или литературный штамп? (О датировке пространной редакции Жития Ольги) // Календарно-хронологическая культура и проблемы ее изучения: к 870-летию «Учения» Кирика Новгородца. Материалы научной конференции. М., 2006. С. 168—171); создание Пространной редакции Жития Ольги исследователь относит к первой половине 1550-х гг.

232

Иначе представляет историю Пространной редакции Жития св. Ольги А. В. Сиренов (О Волковском списке…; он же. Степенная книга… С. 385—386), согласно которому Житие лишь послужило одним из источников Степенной книги, но изначально для нее не предназначалось. Инициатором создания этой редакции Жития исследователь предположительно считает митрополита Макария (Там же. С. 389—390). Однако создание всего лишь за несколько лет до этого — и именно по заказу митрополита Макария — Псковской редакции Жития св. Ольги противоречит такому предположению.

233

Это, со ссылкой на М. П. Погодина, отметил Н. Ф. Околович (Жития святых… С. 24), однако данная редакция Жития, очевидно, осталась ему неизвестна.

234

Крайнее недоумение вызывает анализ этого Жития украинским исследователем П. Кралюком, который рассматривает сюжетные особенности памятника (представляющие собой перевод соответствующих мест Жития в редакции Степенной книги) исключительно как проявления украинской «ренессансной» культуры XVII в. («Житие княгини Ольги» // День. 2003. № 3, 10 сiчня (http://www.day.kiev.ua/ 290619?idsource=13940&mainlang=rus)).

235

В ркп.: Софой.

236

Следует понимать: в олтари.

237

Вставлено по смыслу; аналогично в списке Лесновского пролога.

238

Индивидуальное чтение Хлуд. Во всех остальных списках: охудеваеть.

239

В рукописи стерто, а сверху написано: углубити. Правка внесена по Типографскому прологу №173 (368).

240

В рукописи стерто, а сверху написано (не вполне разборчиво): тина ни. Правка внесена по тому же Типографскому прологу.

241

Так в рукописи. Должно быть: странныа (как в списках «Памяти и похвалы»).

242

В рукописи: не. Исправлено по смыслу и в соответствии с текстом «Памяти и похвалы».

243

Вписано на боковом поле листа.

244

В рукописи: удоство. Исправлено в соответствии с текстом летописи и списком «Слова» в ГИМ. Увар. № 12 (965).

245

о затерто.

246

В ркп.: Игурь.

247

В ркп.: Игуря.

248

В ркп.: патриахр.

249

В большинстве списков «Повести временных лет». В Троицкой летописи 902 г., в Никоновской — 904-й. В действительности же, вероятно, значительно позже.

250

Здесь и далее двумя звездочками обозначены летописные даты, не проверяемые иными источниками.

251

Другая возможная дата — 946 г.

252

Дата сугубо предположительная. Согласно «Повести временных лет», 954/955 или 955/956 г.

Еще от автора Алексей Юрьевич Карпов

Алексей Карпов

Великий князь Юрий Всеволодович

Великий князь Юрий Всеволодович — трагическая фигура русской истории. Его гибель на берегах реки Сити 4 марта 1238 года знаменовала собой конец существования независимого и могущественного Владимиро-Суздальского княжества и навсегда разделила историю России надвое: на до- и послемонгольскую. Автор рассказывает о личности «последнего правителя древней Руси» на основании скрупулёзного исследования всех сохранившихся к настоящему времени источников. Большое внимание уделено в книге основанию князем Юрием Всеволодовичем города Нижнего Новгорода, празднующего в 2021 году своё 800-летие.

Алексей Карпов

Андрей Боголюбский

Князь Андрей Юрьевич Боголюбский (ум. 1174) принадлежит к числу ключевых фигур в истории нашего Отечества. Именно его называют создателем самостоятельного Владимиро-Суздальского княжества — политического ядра будущей Великороссии, иными словами — современной России. Однако о жизни и деяниях князя нам известно совсем не так много, как хотелось бы: чуть ли не каждый его шаг в качестве владимирского «самодержца» может быть поставлен под сомнение; чуть ли не каждое известие о нём вызывает оживлённую дискуссию среди историков.

Алексей Карпов

Ярослав Мудрый

Время правления великого князя Ярослава Владимировича (1019-1054) справедливо называют "золотым веком" Киевской Руси. Едва ли не единственному из правителей России ему посчастливилось войти в историю с прозвищем "Мудрый" - пожалуй, наиболее лестным и наиболее почетным для любого государственного мужа. Между тем биография Ярослава Мудрого до сих пор не написана. Предагаемая вниманию читателей книга - первое полноценное жизнеописание этого замечательного человека, основанное на скрупулезном изучении всех сохранившихся источников.

Алексей Карпов

Всеволод Большое Гнездо

Вниманию читателей предлагается биография одного из самых ярких правителей в истории Русского средневековья, великого князя Владимиро-Суздальского Всеволода Большое Гнездо. Именно в годы его княжения (1176–1212) Владимиро-Суздальская Русь достигла наивысшего расцвета, превратившись в сильнейшее русское государство, и от одного слова владимирского «самодержца» не раз зависели судьбы княжеских столов в Киеве, Новгороде, Галиче, Рязани и других городах. «Сей есть Всеволод всем русским нынешним князьям отец», — писал о нём книжник XVI века, и слова эти можно истолковать и так, что многие черты будущей российской государственности и политической жизни Московского царства были заложены в правление самого могущественного из владимирских князей. Вместе с вышедшими ранее биографиями отца Всеволода князя Юрия Долгорукого и старшего брата Андрея Боголюбского книга образует своего рода трилогию, в центре которой история Владимиро-Суздальского княжества — политического ядра будущей Великороссии.

Алексей Карпов

Юрий Долгорукий

Вниманию читателей предлагается первая полноценная биография князя Юрия Владимировича Долгорукого (ум. 1157). Он вошел в историю не только как основатель Москвы, но и как выдающийся политик и государственный деятель своего времени, создатель Суздальского княжества — государственного ядра будущей Великороссии. Личность князя и его многообразная деятельность — взаимоотношения с другими князьями, войны, церковная политика, строительство городов, дипломатические контакты с Византией и Степью — прослеживаются автором на основании скрупулезного анализа сохранившихся источников.

Алексей Карпов

Самые знаменитые святые и чудотворцы России

В книге собраны жизнеописания наиболее почитаемых русских православных святых. Среди них святая княгиня Ольга, святые и благоверные князья Владимир Креститель и Александр Невский, преподобные Антоний и Феодосий Печерские, «игумен земли Русской» Сергий, Радонежский чудотворец, Зосима и Савватий Соловецкие, преподобный Серафим Саровский и многие другие. На протяжении столетий православная Русь молилась своим угодникам и чудотворцам, и во многом именно их помощь и заступничество пред Богом и помогли народу выстоять в годы самых тяжелых испытаний.