Книжица наших забав - [24]
3
Путешествуя в Иерусалим[58], Ричард, король Англии, попал на море в сильную бурю. Видя, как и все его спутники, подступающую гибель, он непрестанно повторял: «Скоро ли час, когда серые монахи поднимаются воздать хвалу Богу? Столько добра я им сделал, что не сомневаюсь: едва они начнут за меня молить, Господь на нас призрит». Около восьмого часа ночи[59], в час утрени, Господь повелел ветрам и волнам, и стало тихо, и все дивились внезапной перемене моря (Caes. Dial. X. 46).
4
Когда блаженный Бернард отправился с папским легатом и другими епископами в тулузские края для посрамления манихейской ереси[60], для дальнего путешествия братия справила ему коня лучше обычного. Глава еретиков при приближении Бернарда бежал и укрылся, не дерзая противостать его мудрости, Бернарда же Бог прославил в очах народа, дав ему ежедневно творить знаменья и чудеса. Однажды, когда блаженный муж, окруженный несметной толпой, поучал людей блюсти католическую веру и беречься ереси, был среди народа один еретик, искавший помрачить славу Бернарда. Когда тот, кончив поучение, сел на коня и думал уже ехать, помянутый еретик, подняв, как змея, голову на человека Божия, крикнул: «Господин аббат, знайте, что конь нашего наставника, коего вы почитаете таким негодяем, не такой крутошеий[61] да раздобревший, как этот ваш». Бернард без смущения отвечал: «Подлинно так, друг; вспомни, однако, что это животное, за которое ты на меня нападаешь, — несмысленная скотина, из тех, коих природа сделала согбенными и покорными чреву[62]. В том, что мой конь ест, как ему охота, и тучнеет, нет никакой несправедливости, нас же с твоим наставником на Божьем суде будут судить не по шеям наших коней, а по нашим собственным. Не хочешь ли взглянуть на мою: коли она толще шеи твоего наставника, твои укоризны будут справедливы». С сими словами он откинул капюшон, обнажив голову и плечи, и сделалась видна шея его, длинная и худая, подобная лебединой. Видя это, все возрадовались великою радостью, благословляя Господа, яко заградишася уста глаголющих неправедная (Herb. Clar. De mir. II. 16).
5
Лупольд, епископ Вормсский, лишь по названию был епископ, а по делам своим — тиран отъявленный. Не было в нем ни благочестия, ни милосердия ни на грош, одна суетность мирская. Брат его родной однажды говорит с присущей ему прямотой: господин епископ, ваш пример — большой соблазн мирянам. Пока вы не были епископом, вы хоть немного, да боялись Бога, а теперь — хоть святых выноси в специальную комнатку.
На это епископ рассказывает ему притчу. Были два соседа, один глядел, как другой грешит, и грешил тем же манером. Умирают они, встречаются в аду, и один другому в муках говорит: горе тебе, твой пример ввел меня в грех и сюда опрокинул. «Соседушка, — говорит тот, — если тебе больше нравится мое место, давай поменяемся».
— Так вот, братец, — заключает епископ, — когда мы с вами придем в ад, если вам мое место покажется почетней, взойдите на него, а я займу ваше.
— Скверное это утешение, — отзывается брат (Caes. Dial. II. 9).
6
Бертольд V, герцог Церингенский, обирая и знатных, и незнатных, скопил огромные богатства; детей у него не было; при смерти он велел друзьям, чтобы все его золото сплавили в один ком. Друзья спросили, зачем. «Я знаю, — сказал он, — что мои родичи, радуясь моей смерти, разделят мои сокровища. Если же сплавить все вместе, они друг друга перебьют» (Caes. Dial. XII. 13).
7
Один сеньор, сосед цистерцианской обители, неизменно выказывал ей враждебность и притеснял ее как мог. Однажды он похитил большую часть монастырского скота. Опечаленные монахи принялись совещаться, кому идти в замок упрашивать господина; аббат отказался, другие тоже; решили отправить одного монаха, простого старика. Его призывают в совет, рассказывают, что надобно; он соглашается пойти, а перед уходом спрашивает: «Коли будут отдавать только часть, принимать или нет?» Аббат ему: «Прими все, что будут давать, во имя Господне; лучше что-то, чем ничего». Он идет в замок, возвещает причину своего прихода; господин, потешаясь над ним, велит обождать решения до конца трапезы и сажает его за стол отобедать. Подают мясо; монах ест; господин смотрит. По окончании трапезы господин спрашивает: «Скажи, у вас в обители едят мясо?» — «Нет, никогда». — «А когда вы из нее выходите?» — «Тоже». — «Так почему ж ты ел?» — «Аббат, посылая меня, — говорит монах, — велел брать все, что отдадут из нашего скота, и ни от чего не отказываться; а как я уразумел, что это мясо — от нашей скотины и что мне тут не дадут ничего, кроме того, что можно унести на зубах, то я и ел из послушания и чтоб не уйти пусту». Слыша это, господин говорит: «Обожди, я посоветуюсь с женой». Идет к ней, пересказывает все случившееся и прибавляет: «Боюсь, близко мне отмщение Божие, коли мужа такого простодушия и такой праведности я выпровожу с отказом». Жена с ним соглашается. Господин идет к монаху и говорит: «Ради твоей добродетели я верну вашему монастырю всю скотину, сколько ее осталось, все былые убытки возмещу и наперед вас не потревожу». Старик, всячески его благодаря, отбыл в радости домой и принес аббату и братии нежданную весть. С той поры они жили в мире
